– Дружок, пойди-ка ненадолго в комнату Лейли… Я хочу поговорить с этим старым донжуаном о бедной девочке.
Возблагодарив бога, я последовал за Лейли в ее комнату. Один ее теплый и ласковый взгляд мгновенно унес из моей памяти все треволнения минувших суток. Несколько минут мы молчали. Голоса Асадолла-мирзы и Дустали-хана, доносившиеся из соседней комнаты, снова вернули меня к действительности. Я с тревогой сказал Лейли:
– Ты знаешь, я очень беспокоюсь… Слыхала, вчера опять завели речь о возвращении Пури.
Личико Лейли омрачилось, она опустила голову и прошептала:
– Я до утра не спала… Так мне страшно… Вчера, когда мы вернулись, папочка тоже говорил про это.
– Что говорил?
– Ну, то же, что дядя Полковник. Про помолвку… Если папочка станет меня принуждать, я не осмелюсь сказать «нет», но у меня есть выход…
– Но почему? Разве могут принудить девушку…
– Противоречить папочке для меня невозможно, но я могу покончить с собой…
Сердце мое чуть не остановилось, но я попытался утешить ее – и в то же время себя:
– Нет, Лейли, мы найдем другой выход. Обязательно найдем…
В это время послышался голос дядюшки, со двора звавшего Лейли. Она сказала:
– Подожди здесь, пока я вернусь…
Через окно я провожал ее взглядом. Вероятно, дядюшка возложил на нее обязанности курьера, потому, что Лейли, украдкой взглянув на окна и немного поколебавшись, пошла в сторону сада.
Дядюшка направился к комнате, где лежал Дустали-хан, и на пороге ее столкнулся с Асадолла-мирзой, который с рассерженным видом выходил оттуда. Я услышал, как они обменялись репликами:
– Ну как там Дустали-хан?
– Перепирается с Азраилом.
– Я полагаю, сейчас не время шутить, Асадолла.
– А я и не шучу. Но, похоже, что пуля Азиз ос-Салтане, к несчастью, вывела из строя его уважаемый фрагмент. Тут, конечно, есть и наша вина: если бы мы в тот раз разрешили Азиз-ханум отсечь этот фрагмент, теперь дело не дошло бы до незаконной стрельбы.
Дядюшка вошел в комнату, я насторожил уши. Одна створка двери была приоткрыта, и хотя видеть я ничего не видел, но слышал прекрасно. После обычных вопросов о здоровье дядюшка некоторое время молчал, а потом холодным и суровым тоном сказал:
– Дустали, я хочу тебя кое о чем спросить и надеюсь, что ты, памятуя обо всей моей доброте к тебе, будешь отвечать мне вполне откровенно. Человеку свойственно ошибаться…
– Ей – богу, вашей жизнью клянусь… жизнью Азиз, духом отца моего…
– Дустали, говори членораздельно… Я вчера догадался, что ты намерен кое – что сказать мне, но те, кому это невыгодно, помешали… Ну, что же ты хотел сказать?
– Я… я… то есть… Возможно, вы правы… Я хотел сказать, хоть я и совершенно не виноват в этой истории, но готов любой ценой… Любым способом то есть…
– Послушай, Дустали, по словам Наполеона, расстояние от предателя до помощника – один шаг. При условии, что его сделают вовремя. Если дело в вознаграждении, я, пожалуй, могу тебе кое – что подкинуть, чтобы ты не передумал. Я стал замечать, что ты поддерживаешь…
В этот момент громкий голос Азиз ос-Салтане прервал их разговор:
– Как там мой бедненький Дустали? Входите, пожалуйста, господин доктор!
Азиз ос-Салтане, а за нею доктор Насер оль-Хокама вошли в комнату Дустали-хана. Осмотрев рану, доктор остался доволен состоянием больного и, повторяя «жить вам не тужить», удалился.
Лейли вернулась ко мне, и мы теперь молча стояли за дверью, вслушиваясь в беседу дядюшки с Азиз ос-Салтане и Дустали-ханом, который говорил слабым, прерываемым стонами голосом. Дядюшка сказал:
– Слава богу, опасность, кажется, миновала.
– Да услышит вас бог! Я дала обет, если Дустали правится, пойду к гробнице святого Давуда, зарежу там овцу.
– А что насчет Гамар надумали? Что вам собственно, сказал врач?
– Сказал, что аборт поздно делать, опасно для жизни будет.
– Доктора постоянно вздор несут, – резко проговорил дядюшка. – Почему вы не обратились к какой-нибудь акушерке?
– Ах, ага, боюсь. До смерти боюсь, как бы чего не случилось с моей бедной сироткой.
– А вы о чести семьи подумайте. Если бы жив был несчастный отец – умер бы с горя. Слава богу, что он до такого позора не дожил… Завтра все об этой истории узнают…
– Вот и я того же опасаюсь. Уж и сейчас, наверно, многие прослышали. Олух-то мой ведь не может язык попридержать… Вот помяните мое слово, сегодня же объявится эта сплетница Фаррохлега-ханум.
Тем временем со двора появились дядя Полковник с женой, взволнованно взывавшие к дядюшке Наполеону. Перебивая друг друга, они пытались объяснить, в чем дело, наконец дядя Полковник, утихомирив супругу, сказал:
– Братец, воздействуйте хоть вы на эту женщину! Битый час плачет…
– Да что случилось?
– Если помните, еще до того, как пришло письмо от Пури, я так беспокоился, что написал одному своему другу в Ахваз, чтобы он попытался разузнать хоть что-нибудь о нашем сыне и написал бы нам. Теперь от него пришел ответ, он пишет, что Пури болен. Сколько я ни твержу жене, что сам Пури написал нам уже после этого, – никакого толку!
– А разве в их письмах нет даты?
– Нет. Но я уверен, что письмо Пури написано позже…
Жена дяди Полковника плача сказала:
– Богом вас прошу, ага, разберитесь! Или телеграмму пошлите…
– А что у него за болезнь? – поинтересовался дядюшка. – Откуда еще болезнь какая-то взялась…
Жена Полковника, опередив мужа, поспешно ответила:
– Он пишет, что сынок мой услышал пальбу и насмерть перепугался… Ох, накажи меня господь, за то, что я отпустила такого ребенка на войну, в неразбериху эту!..
– Ханум, зачем глупости болтать, – резко остановил ее дядя Полковник. – Он сдуру ляпнул, а вы повторяете. Пури, наверное, съел что-нибудь несвежее и занемог, Да такого молодца среди тысячи не найдешь – какое сердце, отвага, смелость! Он же весь в меня.
Мы с Лейли переглянулись, пытаясь подавить смех. Асадолла-мирза, который секундой раньше вошел в комнату из дядюшкиной гостиной и слышал эти слова, вмешался:
– Господин Полковник прав. Равного по доблести Пури и средь миллиона не сыскать. Прямо – Юлий Цезарь!
Дядя Полковник резко повернулся к нему, но Асадолла-мирза скорчил такую невинную мину, что гнев во взгляде Полковника сменился признательностью, и он ласково сказал:
– Спасибо, Асадолла! При всех твоих недостатках у тебя есть прекрасная черта: ты разбираешься в людях. Он снова обратился к дядюшке Наполеону:
– Как, по-вашему, может, мне самому поехать в Ахваз посмотреть?
– Нашли время для разъездов! – возразил дядюшка! Наполеон. – Лучше пошлите телеграмму этому вашему другу. Нет, путешествовать сейчас не время. Нельзя оголять фронт. Откуда вам известно, что это не уловка с их стороны, чтобы удалить вас отсюда, лишить меня поддержки и таким образом достигнуть своей цели… К сожалению, они уже добрались до окрестностей Тегерана. Асадолла-мирза снова не удержался:
– Ага прав! Вполне возможно, что тут кроется такое… Лучше вам ограничиться телеграммой.
Тут с улицы донеслась шумная перебранка: спорили двое. Дядюшка Наполеон минуту прислушивался, потом повернулся ко мне:
– Сынок, сходи посмотри, что там за шум, что за крики?
Я выбежал на улицу. Маш-Касем, размахивая ручкой от метлы, наскакивал на чистильщика ботинок, который собирался расположиться со своим ящиком у садовой калитки.
– Это тебе не теткин дом! – кричал Маш-Касем. – Будут тут приходить всякие, каждый день новую лавочку заводить!
– А ты потише, чего так разоряешься?
– Мне и разоряться нечего: только попробуй разложи здесь свое барахло – все твои банки с ваксой, все щетки – бархотки в канаву покидаю!
Я предпочел не вмешиваться и, прежде чем чистильщик увидел меня, побежал сообщить обо всем дядюшке Наполеону.
– Ну, что там? – нетерпеливо спросил он меня.
– Ой, дядюшка, там один чистильщик пришел, хотел устроиться около вашей калитки, а Маш-Касем его выгоняет.
– Что?! – заорал дядюшка. – Маш-Касем? Чистильщика?.. Не сметь!
И заторопился к садовой калитке. Асадолла-мирза подмигнул мне, но сам не двинулся с места, Когда мы вышли на улицу, Маш-Касем уже сцепился с чистильщиком, крича:
– Я тебе покажу, тварюга безродная! Это ты меня ослом обзываешь?!
– Касем! – строго окликнул дядюшка.
Маш-Касем, не отступая от чистильщика, продолжал вопить:
– Недаром я из Гиясабада родом, ты у меня узнаешь, откуда ноги растут, шантрапа проклятая!
Дядюшка влепил Маш-Касему затрещину:
– Успокойся, недоумок, тебе говорю! В чем дело?
– Да вот приперся сюда, желает тут хлам свой сапожный раскладывать. А я ему говорю, чтоб убирался, ведь от такого добра не жди…
Я старался не попадаться чистильщику на глаза. Но тому было не до меня. Тяжело переводя дух, он говорил дяде:
– Я сюда работать пришел, ага. А этот налетел, ругается, дерется… Ты что, не можешь по-людски разговаривать? – И, собирая свое хозяйство, добавил: – Раз эта улица у гиясабадцев на откупе, я пошел!
Побагровев, Маш-Касем опять завопил:
– Вижу я, к чему ты клонишь… Еще раз Гиясабад помянешь – я тебе так врежу, что ты собственными зубами подавишься!
– Замолчи, Касем, а не то я тебе своими руками глотку заткну, – дрожа от злости, хрипло зарычал дядюшка. – Да как ты смеешь препятствовать человеку заниматься своим трудом?.. Он что – у тебя хлеб отбивает?
Лицо чистильщика просветлело, а Маш-Касем, вытаращив глаза, уставился на дядюшку:
– Да вы ведь сами говорили, ага, чтобы я этих бродяг – лоточников с их барахлом близко не подпускал! Разве не вы меня остерегали, что они тут ходят, вынюхивают все, выведывают, чтобы потом дом обворовать?..
– Дурак, я о подозрительных личностях говорил, а не о честных ремесленниках, которые своим трудом хлеб зарабатывают.
– Ах ты, господи, зачем врать, да я давно личностев хуже этой не видал: глянь, из него, проходимца, наглость так и прет.
– Понимаю, куда ты гнешь, – обиделся чистильщик. Он подхватил с земли свой ящик и продолжал: – Я-то уйду, да жаль только хозяина, которому такой ишак служит.
Маш-Касем было кинулся на беднягу, но дядюшка свирепо отпихнул его:
– Господин чистильщик… Вас как зовут?
– Хушанг, с вашего позволения.
Дядюшка несколько секунд с удивлением вглядывался ему в лицо, бормоча себе под нос:
– Странно! Очень странно… Хушанг!..
Чистильщик перекинул через плечо ремень от ящика:
– Если вам потребуется сделать что… почистить, подметки подбить, осоюзки поставить… Я в двух квартала отсюда сижу, возле лавки угольщика.
Он совсем собрался уходить, когда дядюшка с беспокойством сказал:
– Что это, уважаемый, куда же вы?.. Здесь место хорошее… У нас тут целый день работы полно – и чисти и починка. Да одна наша семья вас работой завалит!
– Нет, ага, я лучше пойду. «Сто манов Ман – мера веса, разная в разных районах Ирана; от 3 до 12 кг.

охотничьей добычи не стоят того, чтобы вонь от собачьего дерьма терпеть!»
Дядюшка бросился за ним, схватил его за руку:
– Прошу вас… Слово даю, Маш-Касем будет тебе брат.
Маш-Касем пробурчал, так чтобы дядюшка не слышал:
– Точно, как брат… Я тебе такое дерьмо собачье покажу…
– Ты меня слышишь, Маш-Касем? – повернулся к нему дядюшка. – Ты ведь будешь как брат Хушангу?
Маш-Касем опустил голову:
– Ну, зачем врать? До могилы-то… Как вы прикажете… Коли вы забыли про фотографа…
Но, заметив сердитый взгляд дядюшки, он осекся:
– Ах ты господи, должно быть, я спутал этого чистильщика с тем, который на базаре…
Чистильщик опустил свой ящик на землю. Дядюшка облегченно вздохнул и сказал:
– А в обеденное время Маш-Касем тебе поесть принесет… Касем! Скажи ханум, если еда готова, пусть пришлет тарелку Хушангу… Да не забудь про зелень, лепешки и кислое молоко.
Чистильщик с довольным видом раскладывал свое добро, приговаривая:
– Да не оскудеет рука щедрого! У меня своя лепешка есть и винограду кисть – я перекушу, не беспокойтесь.
– Нет, нет, ни в коем случае… Вы сегодня наш гость! В обед приходите в сад кушать.
По дороге к дому Маш-Касем, который остался очень недоволен исходом дела, попытался было вразумить дядюшку, но встретил такой гневный отпор, что прикусил язык и явно приуныл.
Когда мы вошли в дом, Асадолла-мирза вопросительно посмотрел на меня. Я знаком показал, что все идет наилучшим образом.
Родичи опять начали обсуждать болезнь Пури, но не успели ничего решить: вбежала Лейли и объявила, что звонят из уголовной полиции, хотят побеседовать с Азиз ос-Салтане.
Азиз ос-Салтане подошла к телефону, а все присутствующие, пораженные, столпились вокруг нее.
– Алло! Слушаю вас. Кто?.. А, здравствуйте, очень приятно. Я к вашим услугам. Как вам удалось меня разыскать? Ко мне домой?.. Да – да… Нет, это Фати, дочка няни Гамар… Что?.. Ах, боже мой, что вы такое говорите?.. И вы поверили?!
Дядюшка изо всех сил делал ей знаки, чтобы она объяснила, о чем речь, и Азиз ос-Салтане проговорила:
– Не кладите трубку… Во дворе шумят, я прикрою дверь, а то не слышно!
Тут она зажала трубку рукой и шепотом сказала:
– Это начальник сыскного отделения… Тот, у которого я была в прошлый раз, друг покойного аги… Он говорит, сегодня ему позвонил какой-то неизвестный и сказал, что я стреляла в Дустали и что мы скрываем раненого у себя в доме…
Дядюшка трясущимися губами с трудом выдавил из себя:
– Это их рук дело!.. Ответьте ему… Скажите, что он может поговорить с самим Дустали.
– Алло? Так о чем мы говорили? Вы, конечно, шутите! Обождите у телефона, я сейчас позову самого Дустали. Нет – нет, вы обязательно должны с ним поговорить, пожалуйста!
Азиз ос-Салтане поспешно перетащила телефон в комнату, где лежал Дустали-хан, в двух словах растолковала мужу суть дела и приказала:
– Поговори-ка с ним, да не вздумай стонать в трубку!
Дустали-хану оставалось только повиноваться. Зычным голосом он приветствовал шефа уголовной полиции, обменялся с ним положенными любезностями и успокоил его, а потом вернул трубку Азиз ос-Салтане. Дядюшка тем временем уже дал ей необходимые инструкции.
– Алло, вы слушаете? Теперь вы убедились, что над вами подшутили? Дустали вчера патроны набивал, порохом слегка ногу обожгло… Благодарю вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64