угловая полка в комнату
Запомни: если ты так и будешь хлопать своими невинными глазами, Лейли у тебя обязательно уведут, а тебе останется только стонать и охать!
– Так что же мне делать?
– Отправляться в Сан-Франциско!
– Прошу вас, не надо так говорить!
– Ну если ты не хочешь доезжать до самого Сан-Франциско, посети хотя бы его пригороды. По крайней мере, дай понять, что по природе ты путешественник!
От бесстыдства Асадолла-мирзы во мне все кипело. Если б я не нуждался так в его помощи, я бы сказал ему все, что о нем думаю, повернулся бы и ушел. Но я не хотел – более того, не мог – терять своего единственного советчика и покровителя. Я сменил тему разговора:
– Дядя Асадолла, а вы уверены, что отец никак не использует дядюшкино письмо?
– Конечно, нет. Разве что, если он и впрямь ума лишился. Ну, представь себе – пошлет он это письмо Гитлеру или Черчиллю… Они-то, по крайней мере, знают, что никакой битвы при Казеруне и в помине не было. Скажут: дурак какой-то написал или ненормальный. Может, даже посмеются, если настроение будет. Но, как бы там ни было, если сумеешь, выкради это письмо. Только не рви сразу. Принеси мне, вместе почитаем, и за Гитлера и Черчилля посмеемся. А вот что на самом деле опасно, так это то, что несчастный, старик… – Асадолла засмеялся, потом закончил, – сойдет с ума от страха перед местью англичан.
– Дядя Асадолла, а как вы думаете, от кого у Гамар будет ребенок?
– Откуда я знаю? Может, ветром надуло, может, не там выкупалась.
– А что они теперь будут делать? Наверно, постараются заставить этого человека жениться на Гамар, да?
– Моменто, моменто! Ты, видно, плохо их знаешь. лучше бедной дурочке голову отрежут, чем допустят, чтобы внучка самого Шишподнос ар-Рахита вышла замуж за человека из простой семьи. Сегодня вечером мы все ужинаем у дяди Полковника, надо будет держать ушки на макушке и постараться выяснить, насколько далеко все это зашло… Боюсь, загубят они несчастную девку.
Когда, расставшись с Асадолла-мирзой, я вернулся к себе, в саду было пусто и тихо. За обедом я пытался что-нибудь понять по виду отца, но отец был молчалив и спокоен.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
После полудня я нашел Лейли с братом в саду. Моя сестрица и братишка Лейли стали нам предлагать разные игры, но мы с той поры, когда полюбили, потеряли вкус к детским забавам. Любовь сразу сделала нас как бы на несколько лет старше. Однако, чтобы не обращать на себя внимания, мы все же затеяли какую-то беготню, вовлекли в нее ребятишек, а сами под шумок забрались в беседку и занялись разговором.
С улицы донеслись выкрики бродячего фотографа, зазывавшего клиентов. Сестра подбежала к нам:
– Ребята, Мирза Хабиб пришел, ура! Пошли, снимемся разок!
Мы не раз приводили к себе этого фотографа: аппарат у него был допотопный, громоздкий, с каким-то черным рукавом, болтающимся сзади, но зато обладатель этой штуковины снимал детей со скидкой. Окликнув фотографа, мы, однако, с удивлением обнаружили, что это не Мирза Хабиб. Камера была все та же, на фанерном чемоданчике были налеплены знакомые фото, но старый инвентарь поменял хозяина. Заметив наше недоумение, фотограф, должно быть, сразу понял, чем оно вызвано, так как, опережая вопросы, сказал с сильным армянским акцентом:
– Мирза Хабиб продал мне свой аппарат. Если желаете, могу вас снять. Вообще-то, чтоб вы знали, Мирза Хабиб мой ученик был… Я фотографирую очень прекрасно!
Мы переглянулись в нерешительности, но, выяснив, что цена осталась прежней, попросили его зайти и продемонстрировать свое искусство.
У меня до сих пор хранится карточка, которую он сделал в тот день. В полосатой пижамке я стою рядом с Лейли, а ее брат и моя сестра сидят перед нами, примостившись на одном стуле…
Когда фотограф, проявив при красном свете пластинку – негатив, прикрепил ее к линзе объектива, чтобы сделать увеличенный отпечаток, я вдруг заметил дядюшку Наполеона, вышедшего из дверей своего дома. На минуту дядюшка замер, уставившись на чужака, потом бросил шедшему следом за ним Маш-Касему несколько слов, не отрывая, однако, глаз от фотографа. Он смотрел на него, как полицейский на подозреваемого в убийстве или в краже.
Но уже через мгновение дядюшка с застывшим лицом продолжал свой моцион, а Маш-Касем, который, как видно получил спецзадание, зашагал к нам. Знаком он подозвал меня:
– Милок, а ведь это не тот фотограф, который вас всегда снимает! Откуда он взялся-то?
– Мирза Хабиб ему свой фотоаппарат продал.
Маш-Касем поспешил к дядюшке, зашептал что-то ему в ухо. Дядюшка подозрительно покосился на фотографа и дал новые инструкции Маш-Касему. С важным видом тот опять направился к фотографу:
– Салам алейкум. Как поживаете? С божьей помощью, значит?
Поздоровавшись, он справился об имени фотографа.
– Ваш слуга Бу-Гоус.
По-птичьи наклонив голову, чтобы разглядеть негатив, Маш-Касем изрек:
– Зачем врать?! До могилы-то… А ты, видать, большой мастак. Ишь какое красивое фото снял! Который до тебя приходил, так не умел.
Раздуваясь от важности, Бу-Гоус хвастливо заявил:
– Мирза Хабиб ремеслу у меня учился. Я уж двадцать лет фотографирую. У меня свое фотоателье было. Сначала здесь, потом в Ахвазе… Да не повезло – пришлось продать.
– Так ты, значит, и на юге побывал, отец родимый?
– Ясно, побывал. У меня клиентура солидная была, все уважаемые люди… Нефтяная компания – вся у меня снималась!
Глаза Маш-Касема округлились, но он постарался скрыть испуг и спокойным голосом спросил:
– Небось и англичаны у вас снимки делали?
– Англичане главные мои клиенты были!
Фотограф вытащил готовую карточку и показал Маш-Касему:
– Гляди! Вот что такое настоящая фотография.
Но мы не дали Маш-Касему полюбоваться снимком, тотчас выхватили его, и Лейли с карточкой в руках побежала к отцу:
– Папенька, посмотрите, какая красивая фотография!
Дядюшка, держа снимок перед глазами, продолжал подозрительно разглядывать самого фотографа. Тем временем Маш-Касем опять что-то ему шепнул. Фотограф тоже подошел ближе к нашей семейной группе, поклонился дядюшке и сказал:
– Если позволите, я сфотографирую и вас тоже.,
– Нет, благодарю, – сдавленным голосом отвечал дядюшка. – Не нужно.
– Вы только разрешите. Душа просит сфотографировать благородного господина на память. – Понравится вам фото – отпечатаю столько карточек, сколько пожелаете, а не понравится – пусть остается у меня.
Несколько мгновений дядюшка молчал, но ему не удавалось скрыть свое беспокойство, и наконец он раздраженно выкрикнул:
– А для чего вам меня снимать?! Кто это вам поручил?
Фотограф удивленно воззрился на него:
– Зачем сердиться, ага? Я хотел вам службу сослужить.
Дядюшка, перестав сдерживаться, взревел:
– Тысяча моих фотографий уже есть в досье!!! Прочь отсюда, и скажи своим хозяевам, что, даже если они сделают еще сто снимков, им не удастся взять меня живым!
Тут он резко откинул полу своей абы, выхватил из кобуры браунинг и опять завопил срывающимся от гнева голосом:
– Шесть пуль предназначено тебе и твоим пособникам, а последнюю я сохраню для себя…
Бедняга фотограф, выпучив глаза, несколько секунд не мог оторвать взгляда от пистолета, а затем вдруг бросился бежать. На бегу схватив в охапку треногу с аппаратом, он с такой быстротой выскочил из сада, что мы только рты разинули.
Пораженные, мы уставились на дядюшку. Тот убрал пистолет в кобуру. На лбу у него выступили крупные капли пота. Шатаясь, он доковылял до каменной скамьи и без чувств свалился на нее. В отличие от меня, Лейли и младшие дети ничего не поняли из дядюшкиных речей.
Маш-Касем, растирая руки дядюшки, чтобы привести его в себя, приговаривал:
– Долгих тебе лет! Сохрани тебя господь, защитник ты наш, – ты ведь словно пятеро святых! Ну и задал ты им жару! Как аукнется – так и откликнется… Пусть теперь докладывает своим подлым хозяевам!
Я скорей побежал домой и сказал отцу, что дядюшке дурно. Отец поспешил к нему:
– Что случилось, ага? Что здесь произошло?
Вместо дядюшки ему ответил Маш-Касем:
– Эти негодяи заслали сюда лазутчика, чтобы заполучить фото хозяина… Но ага бросился на него, словно лев! Чуть брюхо ему не прострелил! И поделом!
Отец с притворным участием принялся успокаивать дядюшку и негромко сказал:
– Возьмите себя в руки, есть вести, что письмо уже получено.
Маш-Касем помог дядюшке вернуться в дом, а я поплелся за отцом, еще более растерянный, чем всегда.
Гостей на ужине у дяди Полковника оказалось немного. Кроме моих отца с матерью, дядюшки Наполеона и детей, там были еще Асадолла-мирза и Шамсали-мирза. Попозже явился Дустали-хан и сообщил, что Азиз ос-Салтане не придет – из-за болезни Гамар.
Сначала разговор вертелся вокруг возвращения Шапура, то бишь Пури. Шамсали-мирза заявил:
– Теперь, когда Пури-хан благополучно возвращается, Полковнику надо за дело браться – пора хлопотать о свадьбе.
– Да я об этом только и мечтаю, – ответил Полковник. – Вы не представляете, до чего нас довела вся эта кутерьма, что мы пережили, пока не пришло его письмо…
Дядюшка Наполеон хранил угрюмое молчание. Я посмотрел на Лейли, повесившую голову, потом бросил отчаянный и умоляющий взгляд на Асадолла-мирзу. Тот прикинулся, будто он не в курсе дела:
– А у вас есть кто-нибудь на примете для сына?
– Да разве ты не знаешь, Асадолла? – в свою очередь спросил дядя Полковник.
– Моменто, откуда мне знать! К тому же я не думаю, что так просто найти жену солдату, который только что демобилизовался, – ведь у него еще ни настоящей профессии, ни службы нет:
– Ну что ты чепуху городишь?! Тебе бы только шутить… Для Пури с его высшим образованием в любое министерство двери открыты! Мальчик больше пятнадцати лет учился, получил диплом – да мои приятели в государственных учреждениях его с руками оторвут. Парень ведь просто гений!
– Да, это у него на лице написано, – со смехом сказал Асадолла-мирза. – Но все-таки, кого вы держите на примете?
Дядя Полковник, окинув Лейли отеческим взглядом, отвечал:
– Браки двоюродных заключаются на небесах!
Асадолла-мирза наморщил лоб:
– Моменто, моменто, я решительно возражаю. Лейли-джан всего-то лет четырнадцать, ей надо еще образование закончить.
Прежде чем дядя Полковник успел ответить, вмешался Дустали-хан:
– Хотел бы я знать, а великий пророк Мухаммад, когда женился, – закончил образование или нет… Мухаммад, основоположник ислама, был неграмотным.
Уж для девушки это и вовсе не имеет значения.
Асадолла-мирза вдруг вскипел:
– А ты бы, Дустали…
Но тут, видно, в голову ему пришла какая-то мысль, которая заставила его прервать начатую фразу. Немного помолчав, он другим тоном сказал:
– Вы читали в газетах – похоже, что немцы опять потопили несколько кораблей союзников.
Дустали-хан никогда всерьез не следил за политикой, но, чтобы позлить Асадолла-мирзу, тут же заявил:
– Да пусть хоть сто кораблей потопят – все равно англичане их победят. В первую мировую войну немцы до самого Парижа дошли, а потом вверх тормашками полетели.
Асадолла-мирза сказал, повысив голос:
– Не знаю, с чего это ты стал таким сторонником англичан? Как будто тебе за это деньги платят…
Я невольно взглянул на дядюшку Наполеона и по его окаменевшему лицу понял, о чем он в этот момент подумал.
Дустали-хан, деланно усмехнувшись, возразил ему:
– Берут же другие деньги у немцев – почему бы мне не брать у англичан?
Асадолла-мирза поглядел в мою сторону, глаза его лукаво блеснули. Он поднял стакан с вином:
– Ну и бери себе! Ведь за консультацию берешь, кабы не твоя светлая голова – с кем бы Черчиллю посоветоваться!
Дустали не успел ему ответить: в коридоре раздался грохот, крик, дверь распахнулась, и в гостиную с воплем ворвалась запыхавшаяся Гамар:
– Папа Дустали, спасите! Маменька хочет меня убить!
Все вскочили. Дустали-хан подбежал к Гамар:
– Что ты глупости болтаешь, дочка? Где мама?
– Да вон она – за мною гонится…
В дверях появилась Азиз ос-Салтане, клокочущая яростью, словно огнедышащая гора, и заорала:
– Навязалась ты на мою голову, подлянка, состарила меня раньше времени!..
Дядюшка Наполеон, выпрямившись во весь рост, попытался урезонить ее:
– Тише, тише, ханум, что за крик?..
Но Азиз ос-Салтане, не обращая внимания на его протесты, зычно кричала:
– А ну пошла отсюда, иди сейчас же домой, пока я тебе башку не проломила!
Гамар же, спрятавшись за спиной Дустали, вопила:
– Не пойду-у, я вас бою-у-у-сь!
– Ах, не пойдешь?! Ну подожди!..
Азиз ос-Салтане огляделась, схватила трость, покоящуюся на пучке розог, и замахнулась:
– Пошла отсюда!
На лице дядюшки Наполеона отразилось раздражение, он преградил ей дорогу:
– Ханум, положите трость на место!
Тут вмешался Асадолла-мирза:
– Моменто, ханум, это невинное дитя…
– Помолчите! – оборвал его дядюшка.
– Вы-то, ага, не знаете, какая у меня беда, – сдавленным голосом проговорила Азиз ос-Салтане.
– Я сказал, положите палку!
Суровый тон дядюшки подействовал, Азиз ос-Салтане опустила трость. Когда дядюшка увидел, что она немного успокоилась, он повернулся к Гамар:
– А теперь, доченька, возвращайся вместе с матерью домой!
Но придурковатая толстуха дрожащим голосом возразила:
– Нет, нет, я туда не пойду, ни за что не пойду…
– А я говорю – иди, отправляйся с матерью домой. В семье ослушаться старших – самый большой грех.
– Не пойду, не пойду…
Терпение дядюшки иссякло, и он яростно взревел:
– Кому сказано – домой! Домой!..
От его грозного крика в комнате воцарилось мертвое молчание. Гамар, остолбенев, несколько мгновений смотрела на дядюшку, а потом разразилась слезами и, рыдая выговорила:
– Не пойду я туда, маменька хотят моего ребеночка убить… – И она положила руку себе на живот. – Вот этого ребёночка… А я его люблю, я ему распашонку свяжу!
– Что?.. Ребенок… распашонка… Какой ребенок?..
После внезапного признания Гамар и этого возгласа дядюшки Наполеона все на несколько мгновений замерли. Тишину нарушали только всхлипывания Гамар. Потом Азиз ос-Салтане вдруг ударила себя по голове и хриплым шепотом взмолилась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Так что же мне делать?
– Отправляться в Сан-Франциско!
– Прошу вас, не надо так говорить!
– Ну если ты не хочешь доезжать до самого Сан-Франциско, посети хотя бы его пригороды. По крайней мере, дай понять, что по природе ты путешественник!
От бесстыдства Асадолла-мирзы во мне все кипело. Если б я не нуждался так в его помощи, я бы сказал ему все, что о нем думаю, повернулся бы и ушел. Но я не хотел – более того, не мог – терять своего единственного советчика и покровителя. Я сменил тему разговора:
– Дядя Асадолла, а вы уверены, что отец никак не использует дядюшкино письмо?
– Конечно, нет. Разве что, если он и впрямь ума лишился. Ну, представь себе – пошлет он это письмо Гитлеру или Черчиллю… Они-то, по крайней мере, знают, что никакой битвы при Казеруне и в помине не было. Скажут: дурак какой-то написал или ненормальный. Может, даже посмеются, если настроение будет. Но, как бы там ни было, если сумеешь, выкради это письмо. Только не рви сразу. Принеси мне, вместе почитаем, и за Гитлера и Черчилля посмеемся. А вот что на самом деле опасно, так это то, что несчастный, старик… – Асадолла засмеялся, потом закончил, – сойдет с ума от страха перед местью англичан.
– Дядя Асадолла, а как вы думаете, от кого у Гамар будет ребенок?
– Откуда я знаю? Может, ветром надуло, может, не там выкупалась.
– А что они теперь будут делать? Наверно, постараются заставить этого человека жениться на Гамар, да?
– Моменто, моменто! Ты, видно, плохо их знаешь. лучше бедной дурочке голову отрежут, чем допустят, чтобы внучка самого Шишподнос ар-Рахита вышла замуж за человека из простой семьи. Сегодня вечером мы все ужинаем у дяди Полковника, надо будет держать ушки на макушке и постараться выяснить, насколько далеко все это зашло… Боюсь, загубят они несчастную девку.
Когда, расставшись с Асадолла-мирзой, я вернулся к себе, в саду было пусто и тихо. За обедом я пытался что-нибудь понять по виду отца, но отец был молчалив и спокоен.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
После полудня я нашел Лейли с братом в саду. Моя сестрица и братишка Лейли стали нам предлагать разные игры, но мы с той поры, когда полюбили, потеряли вкус к детским забавам. Любовь сразу сделала нас как бы на несколько лет старше. Однако, чтобы не обращать на себя внимания, мы все же затеяли какую-то беготню, вовлекли в нее ребятишек, а сами под шумок забрались в беседку и занялись разговором.
С улицы донеслись выкрики бродячего фотографа, зазывавшего клиентов. Сестра подбежала к нам:
– Ребята, Мирза Хабиб пришел, ура! Пошли, снимемся разок!
Мы не раз приводили к себе этого фотографа: аппарат у него был допотопный, громоздкий, с каким-то черным рукавом, болтающимся сзади, но зато обладатель этой штуковины снимал детей со скидкой. Окликнув фотографа, мы, однако, с удивлением обнаружили, что это не Мирза Хабиб. Камера была все та же, на фанерном чемоданчике были налеплены знакомые фото, но старый инвентарь поменял хозяина. Заметив наше недоумение, фотограф, должно быть, сразу понял, чем оно вызвано, так как, опережая вопросы, сказал с сильным армянским акцентом:
– Мирза Хабиб продал мне свой аппарат. Если желаете, могу вас снять. Вообще-то, чтоб вы знали, Мирза Хабиб мой ученик был… Я фотографирую очень прекрасно!
Мы переглянулись в нерешительности, но, выяснив, что цена осталась прежней, попросили его зайти и продемонстрировать свое искусство.
У меня до сих пор хранится карточка, которую он сделал в тот день. В полосатой пижамке я стою рядом с Лейли, а ее брат и моя сестра сидят перед нами, примостившись на одном стуле…
Когда фотограф, проявив при красном свете пластинку – негатив, прикрепил ее к линзе объектива, чтобы сделать увеличенный отпечаток, я вдруг заметил дядюшку Наполеона, вышедшего из дверей своего дома. На минуту дядюшка замер, уставившись на чужака, потом бросил шедшему следом за ним Маш-Касему несколько слов, не отрывая, однако, глаз от фотографа. Он смотрел на него, как полицейский на подозреваемого в убийстве или в краже.
Но уже через мгновение дядюшка с застывшим лицом продолжал свой моцион, а Маш-Касем, который, как видно получил спецзадание, зашагал к нам. Знаком он подозвал меня:
– Милок, а ведь это не тот фотограф, который вас всегда снимает! Откуда он взялся-то?
– Мирза Хабиб ему свой фотоаппарат продал.
Маш-Касем поспешил к дядюшке, зашептал что-то ему в ухо. Дядюшка подозрительно покосился на фотографа и дал новые инструкции Маш-Касему. С важным видом тот опять направился к фотографу:
– Салам алейкум. Как поживаете? С божьей помощью, значит?
Поздоровавшись, он справился об имени фотографа.
– Ваш слуга Бу-Гоус.
По-птичьи наклонив голову, чтобы разглядеть негатив, Маш-Касем изрек:
– Зачем врать?! До могилы-то… А ты, видать, большой мастак. Ишь какое красивое фото снял! Который до тебя приходил, так не умел.
Раздуваясь от важности, Бу-Гоус хвастливо заявил:
– Мирза Хабиб ремеслу у меня учился. Я уж двадцать лет фотографирую. У меня свое фотоателье было. Сначала здесь, потом в Ахвазе… Да не повезло – пришлось продать.
– Так ты, значит, и на юге побывал, отец родимый?
– Ясно, побывал. У меня клиентура солидная была, все уважаемые люди… Нефтяная компания – вся у меня снималась!
Глаза Маш-Касема округлились, но он постарался скрыть испуг и спокойным голосом спросил:
– Небось и англичаны у вас снимки делали?
– Англичане главные мои клиенты были!
Фотограф вытащил готовую карточку и показал Маш-Касему:
– Гляди! Вот что такое настоящая фотография.
Но мы не дали Маш-Касему полюбоваться снимком, тотчас выхватили его, и Лейли с карточкой в руках побежала к отцу:
– Папенька, посмотрите, какая красивая фотография!
Дядюшка, держа снимок перед глазами, продолжал подозрительно разглядывать самого фотографа. Тем временем Маш-Касем опять что-то ему шепнул. Фотограф тоже подошел ближе к нашей семейной группе, поклонился дядюшке и сказал:
– Если позволите, я сфотографирую и вас тоже.,
– Нет, благодарю, – сдавленным голосом отвечал дядюшка. – Не нужно.
– Вы только разрешите. Душа просит сфотографировать благородного господина на память. – Понравится вам фото – отпечатаю столько карточек, сколько пожелаете, а не понравится – пусть остается у меня.
Несколько мгновений дядюшка молчал, но ему не удавалось скрыть свое беспокойство, и наконец он раздраженно выкрикнул:
– А для чего вам меня снимать?! Кто это вам поручил?
Фотограф удивленно воззрился на него:
– Зачем сердиться, ага? Я хотел вам службу сослужить.
Дядюшка, перестав сдерживаться, взревел:
– Тысяча моих фотографий уже есть в досье!!! Прочь отсюда, и скажи своим хозяевам, что, даже если они сделают еще сто снимков, им не удастся взять меня живым!
Тут он резко откинул полу своей абы, выхватил из кобуры браунинг и опять завопил срывающимся от гнева голосом:
– Шесть пуль предназначено тебе и твоим пособникам, а последнюю я сохраню для себя…
Бедняга фотограф, выпучив глаза, несколько секунд не мог оторвать взгляда от пистолета, а затем вдруг бросился бежать. На бегу схватив в охапку треногу с аппаратом, он с такой быстротой выскочил из сада, что мы только рты разинули.
Пораженные, мы уставились на дядюшку. Тот убрал пистолет в кобуру. На лбу у него выступили крупные капли пота. Шатаясь, он доковылял до каменной скамьи и без чувств свалился на нее. В отличие от меня, Лейли и младшие дети ничего не поняли из дядюшкиных речей.
Маш-Касем, растирая руки дядюшки, чтобы привести его в себя, приговаривал:
– Долгих тебе лет! Сохрани тебя господь, защитник ты наш, – ты ведь словно пятеро святых! Ну и задал ты им жару! Как аукнется – так и откликнется… Пусть теперь докладывает своим подлым хозяевам!
Я скорей побежал домой и сказал отцу, что дядюшке дурно. Отец поспешил к нему:
– Что случилось, ага? Что здесь произошло?
Вместо дядюшки ему ответил Маш-Касем:
– Эти негодяи заслали сюда лазутчика, чтобы заполучить фото хозяина… Но ага бросился на него, словно лев! Чуть брюхо ему не прострелил! И поделом!
Отец с притворным участием принялся успокаивать дядюшку и негромко сказал:
– Возьмите себя в руки, есть вести, что письмо уже получено.
Маш-Касем помог дядюшке вернуться в дом, а я поплелся за отцом, еще более растерянный, чем всегда.
Гостей на ужине у дяди Полковника оказалось немного. Кроме моих отца с матерью, дядюшки Наполеона и детей, там были еще Асадолла-мирза и Шамсали-мирза. Попозже явился Дустали-хан и сообщил, что Азиз ос-Салтане не придет – из-за болезни Гамар.
Сначала разговор вертелся вокруг возвращения Шапура, то бишь Пури. Шамсали-мирза заявил:
– Теперь, когда Пури-хан благополучно возвращается, Полковнику надо за дело браться – пора хлопотать о свадьбе.
– Да я об этом только и мечтаю, – ответил Полковник. – Вы не представляете, до чего нас довела вся эта кутерьма, что мы пережили, пока не пришло его письмо…
Дядюшка Наполеон хранил угрюмое молчание. Я посмотрел на Лейли, повесившую голову, потом бросил отчаянный и умоляющий взгляд на Асадолла-мирзу. Тот прикинулся, будто он не в курсе дела:
– А у вас есть кто-нибудь на примете для сына?
– Да разве ты не знаешь, Асадолла? – в свою очередь спросил дядя Полковник.
– Моменто, откуда мне знать! К тому же я не думаю, что так просто найти жену солдату, который только что демобилизовался, – ведь у него еще ни настоящей профессии, ни службы нет:
– Ну что ты чепуху городишь?! Тебе бы только шутить… Для Пури с его высшим образованием в любое министерство двери открыты! Мальчик больше пятнадцати лет учился, получил диплом – да мои приятели в государственных учреждениях его с руками оторвут. Парень ведь просто гений!
– Да, это у него на лице написано, – со смехом сказал Асадолла-мирза. – Но все-таки, кого вы держите на примете?
Дядя Полковник, окинув Лейли отеческим взглядом, отвечал:
– Браки двоюродных заключаются на небесах!
Асадолла-мирза наморщил лоб:
– Моменто, моменто, я решительно возражаю. Лейли-джан всего-то лет четырнадцать, ей надо еще образование закончить.
Прежде чем дядя Полковник успел ответить, вмешался Дустали-хан:
– Хотел бы я знать, а великий пророк Мухаммад, когда женился, – закончил образование или нет… Мухаммад, основоположник ислама, был неграмотным.
Уж для девушки это и вовсе не имеет значения.
Асадолла-мирза вдруг вскипел:
– А ты бы, Дустали…
Но тут, видно, в голову ему пришла какая-то мысль, которая заставила его прервать начатую фразу. Немного помолчав, он другим тоном сказал:
– Вы читали в газетах – похоже, что немцы опять потопили несколько кораблей союзников.
Дустали-хан никогда всерьез не следил за политикой, но, чтобы позлить Асадолла-мирзу, тут же заявил:
– Да пусть хоть сто кораблей потопят – все равно англичане их победят. В первую мировую войну немцы до самого Парижа дошли, а потом вверх тормашками полетели.
Асадолла-мирза сказал, повысив голос:
– Не знаю, с чего это ты стал таким сторонником англичан? Как будто тебе за это деньги платят…
Я невольно взглянул на дядюшку Наполеона и по его окаменевшему лицу понял, о чем он в этот момент подумал.
Дустали-хан, деланно усмехнувшись, возразил ему:
– Берут же другие деньги у немцев – почему бы мне не брать у англичан?
Асадолла-мирза поглядел в мою сторону, глаза его лукаво блеснули. Он поднял стакан с вином:
– Ну и бери себе! Ведь за консультацию берешь, кабы не твоя светлая голова – с кем бы Черчиллю посоветоваться!
Дустали не успел ему ответить: в коридоре раздался грохот, крик, дверь распахнулась, и в гостиную с воплем ворвалась запыхавшаяся Гамар:
– Папа Дустали, спасите! Маменька хочет меня убить!
Все вскочили. Дустали-хан подбежал к Гамар:
– Что ты глупости болтаешь, дочка? Где мама?
– Да вон она – за мною гонится…
В дверях появилась Азиз ос-Салтане, клокочущая яростью, словно огнедышащая гора, и заорала:
– Навязалась ты на мою голову, подлянка, состарила меня раньше времени!..
Дядюшка Наполеон, выпрямившись во весь рост, попытался урезонить ее:
– Тише, тише, ханум, что за крик?..
Но Азиз ос-Салтане, не обращая внимания на его протесты, зычно кричала:
– А ну пошла отсюда, иди сейчас же домой, пока я тебе башку не проломила!
Гамар же, спрятавшись за спиной Дустали, вопила:
– Не пойду-у, я вас бою-у-у-сь!
– Ах, не пойдешь?! Ну подожди!..
Азиз ос-Салтане огляделась, схватила трость, покоящуюся на пучке розог, и замахнулась:
– Пошла отсюда!
На лице дядюшки Наполеона отразилось раздражение, он преградил ей дорогу:
– Ханум, положите трость на место!
Тут вмешался Асадолла-мирза:
– Моменто, ханум, это невинное дитя…
– Помолчите! – оборвал его дядюшка.
– Вы-то, ага, не знаете, какая у меня беда, – сдавленным голосом проговорила Азиз ос-Салтане.
– Я сказал, положите палку!
Суровый тон дядюшки подействовал, Азиз ос-Салтане опустила трость. Когда дядюшка увидел, что она немного успокоилась, он повернулся к Гамар:
– А теперь, доченька, возвращайся вместе с матерью домой!
Но придурковатая толстуха дрожащим голосом возразила:
– Нет, нет, я туда не пойду, ни за что не пойду…
– А я говорю – иди, отправляйся с матерью домой. В семье ослушаться старших – самый большой грех.
– Не пойду, не пойду…
Терпение дядюшки иссякло, и он яростно взревел:
– Кому сказано – домой! Домой!..
От его грозного крика в комнате воцарилось мертвое молчание. Гамар, остолбенев, несколько мгновений смотрела на дядюшку, а потом разразилась слезами и, рыдая выговорила:
– Не пойду я туда, маменька хотят моего ребеночка убить… – И она положила руку себе на живот. – Вот этого ребёночка… А я его люблю, я ему распашонку свяжу!
– Что?.. Ребенок… распашонка… Какой ребенок?..
После внезапного признания Гамар и этого возгласа дядюшки Наполеона все на несколько мгновений замерли. Тишину нарушали только всхлипывания Гамар. Потом Азиз ос-Салтане вдруг ударила себя по голове и хриплым шепотом взмолилась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64