И что ночь здесь несет не избавление от дневных забот, а новые тревоги.
…Последовала команда «направо» и сводную роту молодого пополнения повели к палаткам.
5.
Армейская палатка: брезентовый покатый полог над головой, позволяющий свободно выпрямиться даже самому высокому. Сделанные из того же материала стены. Чуть провисшие и оттого едва слышно хлопающие под порывами ветра. Деревянный пол, настланный из досок от снарядных ящиков.
Дальше – двухъярусные солдатские койки, вытянувшиеся в два ряда, тумбочки, табуретки. У дальней стенки, на самом почетном месте, стоит японский двух кассетный магнитофон и японский же телевизор. Для новоприбывших из Союза – это роскошь невиданная, для бывалых солдат – обычное дело: в каждом дукане из электроники выстроены целые горы до потолка. Были бы деньги…
Палатка освещается лапочками, висящими над центральным проходом – «взлеткой». В сущности, это та же казарма. Только брезентовая.
– Чего, орлы, у входа столпились! – усатый прапорщик в выгоревшем маскхалате растолкал солдатскую толпу, – Проходите, не стесняйтесь. Комполка распорядился отдать вам эту палатку на неделю. Пока не освоитесь. Дальше – по ротам распихаем. Я, значится, буду на это время вашим старшиной.
Словоохотливый прапор браво расправил плечи, пальцами пробежался по складкам маскхалата под ремнем и продолжил:
– Меня, значится, зовут прапорщик Бубенцов. Сейчас подойдет замполит второй роты лейтенант Капустин. Он на эту неделю будет вам и папой, и мамой, и ротным командиром. Все, лекция окончена! Занимай койки! Трех последних раздолбаев назначу в наряд по роте.
Вымотанному в дороге народу совсем не хотелось провести бессонную ночь на «тумбочке», в перерывах выметая со «взлетки» грязь, оставленную предшественниками. Поэтому пополнение, как стадо молодых коней, рванулось занимать спальные места. Се ля ви: кому – то «повезло» попасть на глаза старшине, и этим несчастным было обещано ночное бдение. «Кто не успел – тот опоздал» – любимая армейская поговорка.
Вадим успел попасть в золотую середину и занял двухъярусную койку на пару с тем самым знатоком местных обычаев, который сначала на марше читал лекцию о ханских садах и «крокодилах», а потом чуть не подорвался на мине после команды «оправиться».
– Дмитрий Щербаков, – протянул ладонь парень интеллигентного вида, – Ты ведь в третьей роте был? Ага. А я из шестой второго батальона. Поэтому и не знаем друг друга. Только по карантину лицо твое помню.
– Похоже, мы снова в «карантин» попали, – усмехнулся Вадим, – Опять в «душарах» ходить будем.
– Грустная перспектива, – согласно мотнул головой Щербаков, – Я на прежнем месте ждал – не мог дождаться приезда молодого пополнения…
– По полам часто летал?
Щербаков искоса взглянул на Варегова и ничего не ответил. Встал, начал отвязывать от вещмешка шинель.
Варегов мысленно дернул себя за язык: обидел парня ни за что ни про что – тоже мне, «крутой дед» нашелся. Сам ведь тоже сначала полы за «стариков» и «черпаков» драил. Просто ему повезло: через две недели попал на месяц сначала в бригаду по заготовке дров, а потом – в помощники к ротному художнику. Тот же своего «патрона» от нарядов, своих и чужих, старательно отмазывал.
Дмитрий же, судя по всему, прошел большую практику по мытью с мылом казарменных полов: занятия утомительного и унизительного.
Вадим долго не мог понять, что в этом унизительного, пока в роту недели через две не прислали десяток «молодых» азербайджанцев. Эти с ходу заявили, что «мужчинам полы мыть западло». «Деды» и офицеры весьма доходчиво объяснили новичкам, что на них это не распространяется.
Те пару дней приводили в порядок расквашенные физиономии, но от своего не отступили. Тогда особо строптивых отправили на перевоспитание на «дискотеку» – посудомойку в солдатской столовой.
Остальные притихли и изменили тактику: начали пытаться заставить драить за себя полы кого-нибудь из «молодых» русских. Индивидуалисты – славяне не привыкли сбиваться в стаи, поэтому отбивались по одиночке. Судя по всему, к последним относился и Щербаков.
– Димон, как ты думаешь, ужином нас кормить будут? – сделал Вадим попытку примирения, обратившись к новому соседу.
Тот живо повернулся:
– Должны. Вообще-то я свой сухпай до конца не доел. В случае чего вместе добъем.
– Лады! – Вадим хлопнул нового приятеля по плечу, радуясь, что тот оказался отходчивым.
Вадим знал за собой умение ненароком обижать людей. Не со зла: у него был ниже болевой порог, выработанный привычкой не обращать внимания на мелкие обиды. По опыту он знал, что часто люди обижают своих ближних, не желая того. Просто потому, что они не посвящены, где у тебя находятся «болевые точки», что для тебя важно, а что нет. Со своей стороны Вадим не обращал внимания на бестактности. И сознательно выработанная толстокожесть по отношению к себе переносилась и на окружающих.
Но, однажды приняв формулу «на обиженных воду возят», Варегов не успел дойти до понимания того, что вовремя разыграть обиду – тоже своего рода защитная реакция. Видя ее, малознакомые люди, не знающие, что дальше надувания губ дело может не пойти, уступают «обиженному». И поэтому многие, не умеющие активно отстаивать свое, хорошо усвоили этот психологический фокус.
По тому, как быстро переменил гнев на милость Щербаков, Вадим понял, что тот не принадлежит к фарисеям. Те, чтобы добиться более глубокой победы, держали бы губы надутыми гораздо дольше. Это обрадовало Вадима: замысловатых людей он старался избегать. Подозревая за хитросплетением слов, поз и настроений душевную пустоту и черствость.
Щербаков же, судя по всему, принадлежал к породе идеалистов, брошенных в армейскую жизнь исключительно по недоразумению. С помощью своего небольшого, но осмысленного армейского опыта, Вадим понял, что его новому товарищу еще придется похлебать кислого по службе.
Откровенных интеллигентов здесь не любят. Даже не за утонченность манер, приводящих в ярость приблатненных детей подворотен.
«Дети из хороших семей», имеющие представление о реальной жизни только по книгам, они были готовы быстрее других кинуться на амбразуру вражеского дота, но не могли достойно ответить на хамство своего «более адаптированного» товарища по роте. И беспомощно смотрели, как наглость и сила подминает все то, чему учили в английской школе и дома.
Амбразуры только в кино встречаются часто, а в военной реальности больше грязи и неустроенности быта. И – сплошные парадоксы: в казарме процветает мелкое воровство, которое отчего-то сочетается с гордым стремлением быть «конкретным пацаном». Во что бы то ни стало остаться самим собой, не превратившись в безликость. Однако даже эта тяга к индивидуальности зачастую достигается далеко не благородными приемами возвышения над другими.
Пройти это и не сломаться – тяжелее, чем, вдохновившись минутным порывом, броситься навстречу огню. В бою легко, там все просто: тут – друг, там – враг. И вчерашний твой неприятель из соседнего отделения прикроет тебя огнем, рискуя жизнью, потому что в этом заключается и его спасение.
Сложности начинаются в километре от передовой, когда командир взвода, вытащивший тебя из-под огня, со всего размаха въедет тебе в ухо за сон во время наряда. А твой товарищ из соседнего отделения, с которым ты еще вчера делился патронами, поразмыслив над своими рваными носками, сопрет пару чистых портянок, которые ты легкомысленно оставил сушиться у костра.
– Перед самым призывом, – говорил перед отбоем Вадиму Щербаков, сидя после ужина на своей нижней койке (Варегов выбрал верх, поскольку не любил наблюдать над головой отвисший зад соседа), – Я накинулся на книжки о службе в армии. Прочитал «Сто дней до приказа» Полякова. Помнишь?
Вадим кивнул.
… – И пришел к выводу, что не так страшен черт, как его малюют. В этой поляковской повести было больше смешного, чем страшного. «Черпаки», «деды»… Какая это, по сути, галиматья!" – думал я тогда.
…Боже, каким же я был ребенком…Заказанная официальной пропагандой комсомольскому писателю повесть и ставила перед собой задачу привести читателя к этому выводу, к которому я пришел «самостоятельно». – Дмитрий хмыкнул, – И когда «по принципиальному научному поводу», который на самом деле был просто выпендрежем, схлестнулся с преподавателем нашей кафедры и вылетел из аспирантуры, не особенно расстроился. Думал, что в армии увижу настоящую жизнь…
– Ты ее и увидел, – заметил Варегов со своего второго яруса.
– Я от этого не в восторге. Да, если размышлять здраво, все просто: если писать в книгах правду, никто не пойдет ни служить, ни воевать. Надо даже самое непривлекательное выставить в лучшем свете. Но ведь это плодит новые войны!
– Ремарк пытался этому помешать, – ответил Варегов, – Ну и что? Остановил роман «На Западном фронте без перемен» вторую мировую?! Хрена! Он добился третьего результата: парализовал волю к сопротивлению у всей образованной Европы перед золотой гитлеровской молодежью. Ужасы войны, описанные им, заставили ее не воевать, а прятаться в чуланах. А вот «наци» Ремарка не читали… По-сути, упаднического писателя. И чего он добился? Европу от нашествия новых варваров не спас, немцев не предостерег…
– Ну, ты загнул! Значит, во всем Ремарк виноват?
– Я не призываю писать вранье, – упрямо нагнул голову Варегов, словно собирался бодаться с научным оппонентом в такой же солдатской форме, – Надо рассказывать правдиво обо всем этом. Только нужно знать, кому рассказывать. Тем, кто не способен испугаться всей этой «чернухи», кто пройдет через все это, видя конечную цель – служение Родине. Кто сказал, что служить Родине – благодарное занятие?
… – «Через тернии – к звездам…» – улыбнулся Щербаков, – Вообще-то я согласен здесь с тобой. Но для этого нужно воспитать особую породу людей, породу воинов, самураев, профессионалов войны со своим кодексом чести и своей культурой. Касту, которая хотя и в куцем виде, но все же была в дореволюционной России. Ведь была же когда-то у нас профессиональная армия – из солдат, служивших по двадцать пять лет! Ты представляешь, какой был накоплен немыслимый военный опыт всего лишь одним поколением? Да и офицеры, обладавшие немыслимыми правами по сравнению с штатскими, были не чета нынешним. Они-то знали, за что служат и умирают…
– Позиция империи была понятна, – заметил Вадим, – государство постоянно расширяло свои границы, воевало. Значит, существовало за счет армии.
… – Впрочем, права военных ее и сгубили, – продолжил Щербаков, бывший аспирант исторического факультета Новосибирского университета, – Бесконечное бахвальство перед «шпаками» и отсутствие современной технической мысли привели к поражению в Крыму. Поражение породило реформы Александра Освободителя. И на сцену вылез отчаянный цинизм прорастающего капитализма, в котором уже не было места кастовой чести. На чем, собственно, держатся все армии.
Вместо ее – толстовство и купринский комплекс вины перед нижними чинами и еще черт знает чем… «Поединок» читал? Очень вредная книжица для любой армии. Даже для нашей, современной.
Вадим слушал Дмитрия с упоением: за полгода военной службы он ни с кем так не разговаривал. Тема реформирования армии, в которой они были простыми солдатами и видели изнутри все сильные и слабые стороны, была не просто отвлеченным разговором двух интеллектуалов. Это был проект переустройства собственной жизни: два года службы – это слишком большой срок для людей их возраста, чтобы относиться к нему легкомысленно.
…С не меньшим энтузиазмом неудавшийся аспирант истфака высказывал выстраданное и наболевшее:
… – «Офицер хоть и отродья хамского, но дело свое знает туго…» – продолжал Щербаков, – Знаешь, кто это сказал? Петр Первый. А потом добавил: «А посему повелеваю жалованием им платить своевременно и в кабаки пускать беспрепятственно!» Ну, вторая часть нас, низших чинов, особо не касается. А вот первая…
В словах императора вся сила русского войска. Но в начале двадцатого века офицерство рванулось в интеллигенты и либералы, не понимая того, что эти качества и армия с ее охранными функциями, с окаянным делом войной – вещи несовместные. И поэтому профессиональные батальоны и полки Добровольческой армии Деникина сдавали города красным, бывшие офицеры – «спецы» шли к большевикам на службу. А немалая их часть вообще предпочитала пить горькую, петь романсы о Москве – златоглавой и рассуждать о погибели России. Им, видите ли, было западло воевать против собственного народа. Но народ ли это был?
В любом народе есть здоровое начало самосохранения. И он не мог сотворить над собой то, что с ним сделали. Его просто вырезали, как стадо. Лучшую его часть – худшая, с пороком совести. Потому что некому было этот порок раскаленным штыком выжечь. Оставшихся прекраснодушных романтиков – военных, пошедших за новой властью, в тридцатые годы добили…
А все оттого, что каппелевцы предпочитали ходить в психическую атаку на пулеметы. Ты «Чапаева» смотрел? Знаешь, почему эти придурки с аксельбантами позволили положить себя рядами под одним пулеметом мифической героини анекдотов Анки?
Каппелевцы, да не одни они, считали, что нельзя русской пулей в русского стрелять. Пуля – для войны с супостатом. А для внутренних смут полагается веревка на осине, да штык в пузо. В ответ тоже на доморощенные мужицкие вилы и «красного петуха» на крышах дворянских усадеб. Красные же подобными тонкостями не мучились, патронов не жалели, правил не соблюдали, поэтому и победили.
И по сей день у нас правила предпочитают не соблюдать – потому что так наиболее эффективно можно любую проблему решить. А то, что в итоге главным в русском народе стал хам и дурак, которому законы не писаны, про то уже все забыли…
…Профессиональная армия нам нужна! – возбужденный Щербаков взмахнул рукой, как Гагарин после старта, – Ну, какой, к черту, из меня солдат?! Из дерьма пуля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31