— Воины, одетые в железо, предназначенное для рукопашного боя. Кольчуги, пластинчатые латы и кованые шлемы защищали от сабель, мечей, копий и, конечно, стрел.— Но откуда известно, что козельцы имели такие железные одежды?— В летописях, правда, об этом нет сведений, но посудите сами — в знаменитой черниговской Черной Могиле были обнаружены щиты, шлемы и кольчуги. Захоронение это довольно точно датировано по византийским монетам. И совершенно невозможно допустить, чтобы таких доспехов не было в распоряжении воинов важнейшей стратегической крепости Черниговской земли спустя двести пятьдесят лет! Добавлю: кроме обычных, ординарных доспехов, что были на вооружении наших предков, кажется, во все времена, козельский воин тех лет имел еще одно уникальное защитное приспособление, обнаруженное археологами в этом районе Руси… Мы вспомним о нем скоро и к месту, а сейчас вернемся к первому штурму города.Штурм еще не начинался, потому что не была закончена подготовка к нему, эта изнурительная и долгая рабская страда, уже отнявшая у Бурундая, должно быть, не меньше воинов, чем возьмет их сам штурм, последний яростный бросок через ров, доверху заполненный поверженным лесом Урусов и поверженными людьми степей. Бурундай в точности знал, почти видел, как это будет — бесчисленные подобия стояли перед глазами. К этому ночному часу, венчающему все дело обильной кровью и славной победой, он прикажет собрать и приберечь как можно больше стрел, пошлет к валу сотни новых зорких и умелых лучников, что уберут со стены всех урусов, которым не хватило железных одежд. Легкие прочные лестницы уже готовы. При каждой из них десяток отважных воинов ждет в кустах сигнала, и таких десятков — десятки, вооруженных длинными палками с острыми наконечниками, которые пронзят этой ночью кишки неуязвимых железных Урусов.Бурундай не станет смотреть три последние череды. Урусы, теряя лучших своих воинов, истычут пиками первых, развалят топорами черепа вторых и уже на стене порежут ножами третьих. Бурундай уйдет спать, чтоб уцелевшие прониклись еще большим уважением к нему, покорителю последней крепости урусов, не желающему оскорблять глаза скучным зрелищем, уши — воем и стонами победивших и побежденных. Бурундай — степной полководец: он почитает травяной простор, вековую воинскую хитрость степных сражений, доброго коня, а превыше всех звуков вселенной ставит шорох стрелы, пронзающей воздух и тело врага, свист сабли, мерный перестук четырех копыт и двух сердец. И воины знают, что Бурундай три дня не войдет в этот жалкий город, который три дня будет принадлежать только им…Не пора ль? Солнце давно ушло за край земли, к западному морю, а тут, над лесами, даже след его, похожий на свежую кровь, уже стерла ночь и низкие черные тучи. Пора.Бурундай махнул рукой и при трепетном свете костра понаблюдал, как уменьшается большая куча урусских стрел, накопленная за три дня и ночи. К ней чередой подходят самые знаменитые стрелки войска с особо сильными составными луками, посылающими стрелу на тысячу шагов. Каждый берет в левую руку столько стрел, сколько она может удержать. Стрелы быстро кончились, их не хватило на всех, и череда отборных воинов с луками прервалась, рассыпалась по своим сотням. Темная пасть ночи сомкнулась вокруг города и поглотила его, а оттуда, куда ушло солнце, медленно надвигалась, дыша могильным холодом, совсем густая чернота. Она опускалась к земле, заволакивала лес и воинов, начала тянуть сюда горькие дымы дальних костров.Пора! Бурундай еще раз взмахнул рукой. Верховые, окружавшие полководца, ускакали в темноту. Все ожило вокруг. Плотная черная масса двинулась к городу. Скорым шагом мимо Бурундая и каменного урусского изваяния, похожего на человека с раскинутыми руками, пронесли длинные лестницы, потом потянулись копейщики. Многие, кроме пик, достающих остриями вершины белоствольных деревьев, несли и метательные дротики, на поясах — кривые звонкие сабли, сделанные мастерами Хорезма, Персии, Кавказа и народа джурдже. Оружие это досталось воинам по праву победителей в боях, по наследству от старших братьев, отцов или давних соратников, чьи кости легли в белые снега урусов. И еще у каждого воина висел на поясе острейший нож в кожаном чехле. За один взблеск он раздваивает, обнажая сердце, грудь коня, до позвонков протыкает горло врага. На рукояти его даже во сне покоится рука воина, который сейчас рвется к стене, чтобы с помощью своего надежного и безотказного друга расчистить путь к первой женщине последнего урусского города.Бурундай знал, что урусы сейчас отбросят свои луки, стрелы и щиты, схватятся за топоры на длинных рукоятях, за палки с крючьями, за длинные пики, мечи, железные дубины. Нет, Бурундай не изменит своего решения и не станет смотреть, как образуется под стеной пропитанное кровью черное месиво из бывших степняков и как по нему взойдут на стену те, кому это назначено небом. Бурундай, истинно степной полководец, будет наблюдать за обыкновенной этой минутой войны отсюда, с возвышения, как учил великий Чингиз и как всегда делал великий Cубудай. Свою верную тысячу, с которой он первым пришел сюда, Бурундай берег до этого главного ночного часа и позволил воинам самим выбрать момент, когда они ринутся в город. Пусть не торопятся, пожалеют себя, но и не запаздывают, чтобы не остаться без последней добычи и нетронутых урусских красавиц.Внук Темучина сын Джучи выпил свое вечернее вино и в сладких волнах воображения перебирал различные достоинства жен, уже хорошо отдохнувших, как и сам хан, от дальнего и тяжелого перехода по чужим заснеженным лесам. Весь день он тосковал по родным зеленым степям и бездонному синему небу над ними, по соколиной охоте и свежему кумысу… А может, взять нетронутую русскую пленницу? Юную, упругую, с шелковистой и прохладной, как шелк, кожей и синими, под цвет неба, глазами, дрожащую от ужаса…Вечернее вино просилось наружу, но внуку Темучина сыну Джучи не хотелось выходить из теплого урусского жилища, под ветер, завывающий в дымоходе очага, под снег, что принес этот ветер. О нем сказал охранник в последнем вечернем докладе. Слава небу! Бурундай под защитой снега и темноты доверху заполнит ров, барсом прыгнет на стену жалкого урусского городка, что лепился на круче за покатой горой. Отсюда его не видно, и башен тоже не разглядеть из этого селеньица, сохраненного Бурундаем. Утром воитель успокоил его, доложил, что за день подготовка к штурму закончится, лес урусов хорошо послужит монголам, что лестницы готовы, древки копий удлинены, сабли отточены. Завтра утром Бату навестит больного Субудая — это пора сделать не только потому, что верный старый мерин достоин внимания за великие прошлые заслуги, — надо, чтобы он услышал весть о взятии города от самого внука Темучина сына Джучи, давно ждущего, когда он сможет гордо посмотреть в глаз Субудая.Внук Темучина сын Джучи запахнул халат, утепленный мастерицами бывшего народа джурдже, торопливо выбежал наружу, побудив дремлющих охранников, и вернулся.— Чингизиды?— Спят, саин-хан, — ответил охранник. — Выпили много вина.— Гуюк?— Как и днем, никаких вестей.— Бури?— Тоже.— Субудай?— Стал совсем похож на старого одногорбого верблюда.— Ха, ха! Стонет?— Нет, саин-хан. Но лекарь говорит, болезнь у него внутри.— Бурундай?— Прислал гонца. Пошел на приступ, пожелал легких снов.— Жены?— Успокоились.Наступила пауза, и охранник не знал, уходить ему или дожидаться вопроса. Внук Темучика сын Джучи сопел, раздувая ноздри, к лицу его прилила горячая кровь. Охранник попятился к выходу, боясь беспричинного гнева повелителя, но тот лишь коротко бросил:— Пленницу!Небо несло колючий снег к городу. Меж редких кустов его подхватывал ветер, рвущийся из долины дочерней реки. Сквозь снежную кисею мимо Бурупдая, тяжело дыша, бежали и бежали сквозь кусты воины с копьями, а эти совсем глупые урусы ничего не чуют. Спустились со стен и сидят у костров — за белой мерцающей пеленой инопа тускло проступали очертания башен, подсвеченных неверным красным пламенем. Само небо помогает Бурундаю! Город уснул, а сторожа греют у огня свои железные одежды, леденеющие наверху от холодного ночного ветра, и снега. Пока глаза Бурундая не закроются в последний раз, он будет благодарить небо за эту ночь — войско молча, не остановимо и беззвучно, как туча, движется на спящий город урусов, а сильный боковой ветер из долины дочерней реки уносит его грозные шорохи в широкую сырую снежную пустыню и там растворяет. Пусть эти беспечные урусы греются за стенами у своих костров, скоро их никакие костры уже не отогреют! И лишь бы его воины не превратили в большой костер весь этот город — погибнет золотое зерно, главная добыча Бурундая, за какую он завтра должен удостоиться благосклонного внимания Бату и одобрительного взгляда Субудая, если глаз старого воителя совсем не потускнеет до утра.Передние воины должны уже пересечь открытое пространство, хлынуть через вал и ров к стене. Бурундай вглядывался в тревожную темноту, но сквозь мятущийся снег ничего нельзя было разглядеть, кроме кровавых отсветов урусских огней за крепостной стеной. Но вот на ней осветились и замелькали неясные фигуры. Их тени, огромные и уродливые, будто это были чудовища иного мира, простерлись к лесу и даже в небо, а красные отсветы колдовски высвечивали вокруг них пляшущую снежную сумятицу.— Ур-р-ра-а-а-гх!Конь Бурундая прянул на высокий голый куст. Больно хлестнуло по глазам веткой. Полководец прикрыл их, отжимая слезу пальцами свободной руки, а другой так осадил коня, что тот взвизгнул от боли и недвижимо застыл в мучительном оскале. А Бурундай наконец услышал музыку боя — лязг железа и предсмертные крики, но все покрыл всполошной набат. Урусы поздно хватились — во вселенной нет сил, что могли бы сейчас остановить воинов Бурундая. Их будут насквозь пронзать острыми пиками, опрокидывать вместе с лестницами в ров, засыпанный лесным хламом и мертвыми телами, разваливать им головы надвое мечами и топорами, но подымутся по другим лестницам другие, и урусов не хватит, чтобы умертвить всех. Увязив копья и дротики в телах врагов, отбросив сломанные сабли, они взойдут сейчас по человеческому мясу на стену, где вырвут из кожаных чехлов ножи, тут же падут от урусских железных дубин да мечей, и в этот момент прыгнет на город тысяча барсов Бурундая.— Ур-рр-ра-гх!Древний клич вырвался из тысячи глоток совсем рядом, и Бурундай открыл еще слезящиеся глаза.— Ур-рр-ра-а-а-гх!Грозный рев удалялся в метель и темноту, но стал слышней, потому что урусский колокол внезапно смолк, будто вдруг вырвали его железный язык. Вскочили уже на башню храма, опередив барсов Бурундая? Срывают одежды с юных дев, роются в княжьем доме, а этого маленького белоэадого волчонка волокут за волосы, чтобы утром Бурундай бросил его к ногам Бату?Среди ночи Субудай неожиданно позвал к себе Кокэчу, и охранник понял, что старый воитель хочет попрощаться с сыном, потому что вот уже два дня он гнал от себя лекаря, желая поскорей встретиться с предками.Отец, к удивлению Кокэчу, сидел у очага и грелся.— Ты растешь, сын, — сказал Субудай, — и тебе пора знать то, что ты должен знать, если служишь потомкам Темучина.— Слушаю, отец.— Это был страшный поход. Темучин учил меня, что множество — страшно. Для урусов не было страшно множество моих воинов — я привел их сюда столько, сколько было нужно. Мне было страшно множества чингизидов… Знаешь, почему курултай назначил главой похода не старшего Орду, а второго сына Джучи Бату?— Не знаю, отец.— Джучи отказался завоевывать эти страны, и Темучин, шепчут, его умертвил. Орда покорил только слабые народы, что жили на север от родины твоего отца и деда. Бату никого не покорил. Курултаю надо было, чтоб между ними жила неприязнь, но чтобы каждый из них слушался меня, покорившего столько народов, сколько тебе лет… Младшие сыновья Джучи Шайбан и Тангут — не в счет. Ты заметил, как они смотрят мне в рот, когда я говорю?.. А почему я послал на южных кипчаков Монке с братом Бучеком?— Не знаю, отец.— Монке и Бучек, сыновья Толуя, — воины, как и их отец. У них отросли крылья, но пока они только степные воины, и здесь бы мне мешали… А Гуюк, сын великого хана Угедея, ненавидит Бату, потому что тот глава похода, хотя сам Гуюк никогда не станет воителем в отличие от младшего своего брата Кадана, которого Гуюк ревнует к его уже родившейся воинской славе. Курултаю надо было, чтоб я стоял и над этими братьями да гасил их склоки с Ордой и Бату… А почему я держу правнука Темучина Бури с его дядей Байдаром, сыном Чагатая, подальше от всех остальных?— Не знаю, отец.— Бури — самый безродный среди чингизидов. Его погибший от хорезмской стрелы отец Мутуген, внук Темучина сын Чагатая, однажды увидел в ставке красивую жену домашнего слуги, увел ее в закуток и соединился с нею. Ее разлучили с мужем и оберегали, предполагая, что она понесла, а когда родился Бури, отдали назад мужу. Бури дерзок не по годам, пьет много вина, в пьяном виде всегда клянет Бату, и пожилой рассудительный Байдар при нем исполняет роль дядьки-опекуна… Курултаю надо было, чтоб я держал над ними руку и отводил их от Бату. Теперь ты понимаешь, сын, что за любую неудачу в походе отвечает перед курултаем и великим ханом твой отец?— Понимаю… И я не хочу служить чингизидам!— Никому больше не говори таких слов! За них тебе, Урянктаю и мне забьют камнями рот.— И ты, отец, поэтому служил Темучину, его сыновьям, а теперь внукам?..— Да, сын. Другой причины у меня не было и нет.Невидимая туча надвинулась на город своим разверстым чревом. Косые снежные пряди погустели, задними зачернело совсем непроглядно, только метались и пухли в той черноте красные отсветы, будто дышал огненной пастью дракон из древних сказаний. Вдруг, пробив тьму и пургу, по глазам Бурундая остро полоснуло открытое пламя.Зажгли город, бараньи головы! Пропадет в огне зерно, сгорит надежда Бурундая. Он свирепо взмахнул плетью, и конь одним прыжком вынес его на открытое место, где дуло сильней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103