– Но мне нужно чем-то занять семьи пастухов, – доказывала Елизавета Андреевна. – Если бы удалось собрать их в Торвагыргыне, мы открыли бы второй цех по обработке оленьих шкур.
– А почему не сделать этого в стойбище?
– Легко сказать, – ответила Елизавета Андреевна. – Надо строить производственные помещения, которые через несколько месяцев придется ломать.
– А вы раздайте шкуры по ярангам, – предложил Праву.
На этом и порешили.
Праву сам роздал шкуры, объяснив при этом женщинам, что за работу им будет заплачено.
Приехала Нина Ротваль. Раньше она работала счетоводом в колхозной конторе, а теперь стала учетчицей в новой бригаде.
Она поселилась вместе с Наташей Вээмнэу в школьном здании. Своей комнатой девушки распоряжались только ночью, а рано утром свертывали и убирали постели – к девяти часам сюда собирались школьники.
Разнесся слух, что в стойбище Локэ приедет секретарь обкома. Но раньше секретаря примчался Ринтытегин. Он обошел все яранги, придирчиво осматривал жилища и ругал неряшливых хозяек:
– Не стыдно? Вы же члены одного из лучших колхозов района!
Потом он зашел в школу и посидел на уроке. Даже заставил одного ученика написать на доске слова: ЛЕНИН, МОСКВА.
– Молодец, – похвалил он мальчика. – Как тебя зовут?
– Инэнликэй, – ответил мальчик.
– Чей сын?
– Приемный сын Инэнли, – серьезно ответил Инэнликэй.
Секретарь обкома прилетел вечером на вертолете. С ним было много народу, и у Праву заныла рука, пока он знакомился со всеми. «Целая свита», – подумал Праву, не представляя, как удастся накормить и устроить на ночлег такое количество людей. Если бы это были свои колхозники, а то начальство… Праву поделился опасениями с Наташей.
– У тебя появились симптомы угодничества, – пошутила она.
– Какое это угодничество? – возразил Праву. – Просто хочется, чтобы гостям было удобно. Что в этом плохого? Разве не хочет этого же каждый радушный хозяин?
Приезжие прошлись по стойбищу.
– Когда собираетесь переселять людей в колхозный поселок? – спросил Савелий Михайлович у Елизаветы Андреевны.
– Как только выстроим дома, – ответила Елизавета Андреевна. – Думаю, что к Первому мая.
– Это хорошо, – сказал Савелий Михайлович. – Будет людям настоящий праздник.
Слетали и в стадо. Савелий Михайлович приглашал в вертолет пастухов, но никто не отважился лететь.
Инэнли сказал:
– Вы летите, а мы пешком пойдем.
Вертолет поднялся над стойбищем. Яранги вместе со школой качнулись в сторону и поплыли назад.
Узкая долина, зажатая горами, петляла между крутых, скалистых склонов. Тень вертолета бежала по голым скалам, на которых не держался снег – так их отполировали ветры. Там, где долина расширялась, образуя небольшое ровное место, паслось стадо.
Вертолет опустился возле яранги, где грелись пастухи. На шум вышел Рунмын. Спокойно поздоровался с приезжими, но особенно горячо потряс руку летчику.
Корреспондент газеты – необыкновенно толстый, но подвижный человек, – сойдя с вертолета, суетился, выискивая удобную точку для фотографирования.
– Нельзя ли подозвать поближе оленей? – обратился он к Рунмыну.
Коравье перевел просьбу, и Рунмын с готовностью ответил:
– Можно! – и стал развязывать шнурок на своих штанах.
Олени со всех ног бросились к желтому пятну, образовавшемуся на снегу.
– Соляной подкормки не хватает, – заметил Савелий Михайлович.
Секретарь обкома пошел вдоль стада. Олени разрыхлили снег, идти было трудно. Спутники один за другим отставали, пока с Савелием Михайловичем не остались лишь Праву и Коравье. Праву с тревогой наблюдал за покрасневшим, вспотевшим лицом секретаря обкома.
– Давайте покурим, – предложил Праву.
– Я не курю, – тяжело дыша, ответил Савелий Михайлович. – Ты кури, а я отдышусь.
Они сели на торчащую из-под снега кочку. Савелий Михайлович снял с головы шапку и подставил зимнему солнцу коротко остриженную седую голову.
– Переедет стойбище в Торвагыргын, что дальше будешь делать? – спросил он.
Праву не нашелся что ответить. В последнее время он не думал об этом.
– А как идет научная работа?
Праву замялся. Он даже не помнил, куда положил толстую тетрадь с многообещающим заголовком: «К вопросу…»
– Может, сердишься на старика? Вот, послал в глушь, на рядовую работу… За это время мог и кандидатский минимум сдать при других обстоятельствах… Да?
– Что вы, Савелий Михайлович! – горячо запротестовал Праву. – Честно скажу, даже думать об этом некогда.
Коравье, не понимавший русского разговора, удивленно посмотрел на своего друга, который обычно, отличался сдержанностью.
– Дорогой Праву, – продолжал Савелий Михайлович. – Не кажется ли вам, что вы засиделись здесь?
– Пожалуй, да! – ответил Праву и вскочил.
Савелий Михайлович рассмеялся:
– Я говорю о том, что тебе пора перебираться на другую работу.
– Как на другую? – опешил Праву. – Я же только что сказал…
– Все это хорошо и приятно слышать, – перебил его Савелий Михайлович. – Но ты должен понять, что на Чукотке еще не хватает образованных и подготовленных кадров, имеющих стаж партийной работы… А дел много. Семилетка должна изгнать выражение «отсталая окраина» навсегда… Как ты смотришь, если окружком рекомендует тебя секретарем колхозной партийной организации? Ринтытегину нелегко совмещать две обязанности…
– Если меня выберут, – коротко ответил Праву.
– Ну это во многом зависит от тебя, – сказал Савелий Михайлович поднимаясь.
Возвращались к вертолету усталые. Возле маленькой пастушеской яранги, издали похожей на палатку, сидели в ожидании сопровождающие секретаря обкома.
– Савелий Михайлович! – закричал издали его помощник. – Что же это вы? У вас же больное сердце!
– Что поделаешь? – Савелий Михайлович развел руками. – Возраст такой. Новое сердце не купишь.
– Разрешите еще раз сфотографировать вас, – попросил корреспондент.
– Что вы все меня фотографируете! – сердито сказал секретарь обкома. – Снимайте оленеводов! Или оленей! Вы же теперь знаете, как их надо подзывать!
Савелий Михайлович расспросил Рунмына о состоянии пастбищ.
– Хотите, чтобы у вас был трактор?
– Мы же колхозники, – ответил Рунмын. – Как не хотеть?
Уже стемнело, когда вертолет поднялся над стадом и взял курс на стойбище Локэ. Там на площадке разожгли большой костер перед школой. Пламя моталось по снегу.
– Вы, товарищи, можете лететь в Торвагыргын, а я останусь здесь еще на день, – обратился Савелий Михайлович к своим спутникам.
Послышались протестующие голоса.
– Не будем спорить, – спокойно сказал Савелий Михайлович. – Где вы здесь разместитесь, что будете есть? Ведь одному корреспонденту целого оленя мало.
Вертолет снова взмыл в темноту неба. Люди стояли и смотрели вверх, откуда слышался шум мотора, на удаляющиеся огоньки.
– Мы приготовили вам ночлег в школе, – сказала Елизавета Андреевна.
– А где ты спишь, Праву? – спросил Савелий Михайлович.
– У Коравье.
– Спроси у него, может ли он меня принять в гости.
Когда Коравье услышал просьбу секретаря обкома, он сначала удивился, а потом улыбка ответила лицо:
– Конечно! Мы с Росмунтой будем рады.
– Может быть, поужинаете с нами? – предложила Елизавета Андреевна.
– Получится неудобно перед Коравье, – сказал Савелий Михайлович. – Выходит, я приду к нему не гостем, а только на ночлег.
Тем временем Коравье побежал домой предупредить Росмунту:
– Жена! У нас будет ночевать самый большой начальник!
– Ринтытегин?! – испуганно спросила Росмунта.
– Нет, другой. Который прилетел сегодня.
– Что же делать? – всплеснула руками Росмунта.
– О, неразумная! – рассердился Коравье. – Надо приготовить еду. Вспомни все, чему ты научилась в Торвагыргыне! Чай сильно не заваривай.
– Я позову на помощь доктора Наташу, – сообразила Росмунта.
Когда Праву, Савелий Михайлович и Коравье пришли в ярангу, в чоттагине пылал жаркий костер. На низком столике, придвинутом к изголовью, вместо привычного деревянного кэмэны были расставлены жестяные миски.
Мужчины скинули кухлянки и вползли в полог. Савелий Михайлович оказался неуклюжим. Он едва не столкнул с полочки радиоприемник, задел ногой керосиновую лампу, даже пламя в ней подпрыгнуло. С большим трудом, при помощи Праву, он устроился таким образом, чтобы не подвергать больше опасности окружающие предметы.
Как ни старалась Росмунта предусмотреть все мелочи, чтобы необычному гостю было удобно, она псе же сделала одно упущение.
Коравье с недовольным видом пошарил возле миски:
– А где вилки?
Росмунта встрепенулась, как испуганная птица, и бросилась к посудному ящику:
– Сейчас принесу!
– А зачем вилки? – Савелий Михайлович положил в рот кусочек мороженого мяса.
– Верно, – сообразил смущенный Коравье. – Не надо вилок.
Савелий Михайлович поддерживал оживленную беседу. Расспрашивал Наташу о здоровье жителей стойбища и колхоза Торвагыргын, хвалил стряпню Росмунты.
За чаем он, усмехаясь, заметил:
– Чаек-то слабый…
Росмунта растерянно посмотрела на мужа.
– Кто-то мне говорил, что русские не любят крепкого чая, – оправдываясь, сказал Коравье.
– Кто это мог сказать? – удивился Савелий Михайлович. – Раз русский живет на Севере – значит, и он любит крепкий чай.
– Завари новый! – распорядился Коравье.
Стали укладываться спать. Савелий Михайлович отказался от раскладной кровати и пожелал лечь на пол рядом с Праву.
– Ну, а как все же твоя диссертация? – спросил Савелий Михайлович, когда они устроились.
– Материала столько, что некогда записывать, – ответил Праву. – И замысел изменился. Работа теперь будет называться: «Некапиталистический путь развития чукотского народа». Мне бы хотелось назвать ее «Прыжок через века», но боюсь, что это прозвучит слишком беллетристически.
– Зато выразит сущность явления… – отозвался из темноты Савелий Михайлович. – А личные дела? Жениться не собираешься?
– Собираюсь, – ответил Праву.
– Кто же невеста?
– Вы ее видели. Наташа.
– Хорошая девушка, – похвалил Савелий Михайлович. – Желаю вам настоящего большого счастья.
Через несколько дней бригада стойбища Локэ получила тракторный домик. База находилась в стойбище, и трактор, который вел Кэлетэгин, ходил оттуда по стадам: недавно оленей разбили на два стада.
Учетчица бригады Нина Ротваль неутомимо носилась из стада в стадо, что-то записывала в миниатюрную записную книжку и без умолку говорила.
Пастух Инэнли как-то заметил:
– Каким должен быть умным человек, если не может остановить потока своих мыслей!
Инэнли жил в собственной яранге и был счастлив, когда ему досталась жена брата да еще с сыном Инэнликэем, который умел уже читать и писать некоторые слова.
Правда, его жену нельзя было назвать красавицей, однако женщина работящая и в яранге всегда чисто, тепло и есть еда.
Но если раньше Инэнли только и жил мыслью поскорее вернуться в свою ярангу, то в последние дни постоянно искал повод, чтобы оставаться подольше в стаде, особенно когда там находилась Нина Ротваль.
Инэнли не сводил с нее глаз, следовал за ней, как теленок за своей важенкой. Однажды Ротваль с напускной строгостью спросила:
– Что ты все на меня смотришь?
– Мне приятно, – бесхитростно признался Инэнли. – Ты – как солнышко, около тебя тепло и светло.
Нина Ротваль знала, что такое комплимент молодой девушке: она покраснела и потупила глаза. Инэнли забеспокоился:
– Ты обиделась? Я тебе не хотел ничего плохого сказать.
Нина, смущенная и растерянная таким участием, сказала:
– Нехорошо на девушку так долго смотреть.
Инэнли остановился в недоумении: непонятны ему люди, начавшие жизнь уже при колхозах! Разве плохо, если человеку признаются, что его присутствие приятно другому? Наоборот, этому надо радоваться.
А Ротваль и вправду похожа на маленькое солнышко: около нее всегда хорошо на душе, спокойно и радостно.
С этих пор Ротваль стала избегать Инэнли. Она испытывала страх перед молодым пастухом, вышедшим из того мира, который для нее был далеким прошлым. Первое время она из любопытства засматривалась на Инэнли – не только потому, что он был моложе других, но из-за его больших выразительных глаз, каким-то чудом не спрятавшихся за узкими щелками, как это водится у многих чукчей. Инэнли отличался силой. Его сильные ноги, похожие на оленьи, не знали устали. Он легко взбегал на крутой склон горы, будто это было ровное русло реки Маленьких Зайчиков. При этом грудь его оставалась спокойной, и лишь под прядями черных волос блестели маленькие капельки пота.
Ротваль разузнала, что Инэнли женат, и когда ей показали пожилую, согнутую трудом женщину, она почувствовала такую жалость к Инэнли, что перестала сомневаться в том, что если она и не влюбилась, то неравнодушна к молодому пастуху. Сделав это открытие, она стала раздумывать, каким образом избавиться от необходимости встречаться с Инэнли. Проще всего перевестись в другую бригаду. Но ведь совсем недавно она упрашивала Елизавету Андреевну послать ее именно в стойбище Локэ, и гордость не позволяла ей отказываться от места, которое она сама себе выбрала.
Когда Ротваль перестала приходить в стадо, Инэнли заскучал, понурился. Он часто поднимался высоко в горы и там ждал восхода холодного зимнего солнца. Сидел на студеных скалах, устремив глаза на ярко-красную зарю. Медленно всходило солнце. Огонь растекался, выхватывая вершину за вершиной, отгоняя голубой сумрак все дальше в долину. Когда солнце достигало Инэнли, его охватывало такое чувство, будто теплый луч пронзает его насквозь, наполняет сердце светом и теплом любви ко всей земле.
Все ярче и светлей становились очертания гор, солнечные лучи уже скользили по оленьим рогам и их крутым спинам, зажигали стекла кабины трактора, которым учился управлять Коравье. Кэлетэгин обещал, что после Коравье будет учиться и Инэнли…
Если бы Инэнли мог управлять трактором, он не стал бы в одиночку переживать разлуку с Ротваль. Он бы сел на могучий трактор и поехал к ней в другое стадо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42