Рассказывал Праву около часу.
Сидящий в первом ряду Савелий Михайлович повернулся к залу:
– Вопросы есть?
Присутствующие зашумели, заскрипели стульями, но не отзывались.
– Тогда разрешите мне, – сказал секретарь обкома. – Как вы думаете, Николай Павлович, что нужно сделать там в первую очередь?
– Послать туда Коравье, – после некоторого раздумья ответил Праву. – Очень способный человек. Просто удивительно, как он все быстро схватывает. Даже успел научиться читать… И еще: в этом году осенью открыть школу в стойбище. Для этого нужно построить какое-нибудь временное сооружение в виде большой яранги или палатки.
– Палатку не палатку, а временный щитовой дом надо поставить, – сказал Савелий Михайлович. – И послать в эту школу учителей, которые имеют опыт работы в кочевых школах.
– Где же мы найдем таких людей? – развел руками заведующий облоно. – У нас давно нет кочевых школ.
– Поищите. Запросите чукотский окроно, районные отделы народного образования, расспросите учителей. И обязательно, чтобы знали язык.
Прощаясь с Праву, Савелий Михайлович спросил:
– А как движется ваша научная работа?
– Никак, – ответил Праву. – Времени нет. Да и сейчас не это главное.
– Зря так думаете, Николай Павлович. Надо и для этого находить время. Пишет же Сергей Володькин стихи… А в общем вы делаете большую работу, товарищ Праву. Если будет нужна помощь – обращайтесь прямо ко мне.
Праву вышел из здания обкома, окрыленный дружескими напутствиями Савелия Михайловича. Он так и сказал: «Надо людям помочь за год пройти путь, который иные народы проходили веками…»
Целый день Праву бегал по разным учреждениям Магадана, выполняя поручения Елизаветы Андреевны. После обеда пошел в магазин и купил подарок Коравье – фотоаппарат «Смена».
Вечером поднявшийся ветер принес пахнущий морем туман. Праву шел по улице, вглядывался в лица прохожих, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых. Но когда в толпе промелькнуло лицо Маши Рагтытваль, он не сразу сообразил, что это она. Опомнившись, кинулся вдогонку за девушкой.
Она шла легко, свободно, будто чему-то радовалась.
Праву слегка дотронулся до ее плеча.
– Здравствуй, Маша!
Маша Рагтытваль порывисто обернулась и, узнав Праву, смутилась. Лицо ее потемнело от прихлынувшей крови.
– Здравствуй, – медленно, с расстановкой произнесла она.
– Никак не думал встретить тебя здесь! – радостно проговорил Праву. – Ты никуда не спешишь?
– Нет, я просто гуляю, – ответила Маша. – После работы хочется подышать свежим воздухом.
– Так ты теперь здесь работаешь? А Еттытегин мне писал…
– Я здесь на курсах, – объяснила Маша. – Приехали изучать электронный станок для производства клише. Потом обратно домой поедем.
Постепенно она оправилась от смущения.
– Сколько лет мы не виделись? – спросила она. – Сейчас сосчитаю. Два года ты учился в педучилище, пять лет провел в Ленинграде. Семь лет!
– Значит, тебе сейчас двадцать два года, – сказал Праву. – Вот как быстро растешь! И как я мог ухаживать за такой малюткой? – пошутил Праву.
Он искоса смотрел на девушку. Красивая стала. Сердце Праву сжалось от нежности.
– Ты стала очень красивая.
– Ого! Это в университете учат говорить комплименты девушкам? – шутливо заметила Маша.
– Нет, я серьезно, – сказал Праву.
Они зашли в парк, прошлись по длинной аллее. Постояли у теннисного корта, наблюдая за игрой, вместе с другими зрителями аплодировали городошникам. Заглянули в металлическую клетку, в которой расхаживала почерневшая от грязи медведица Юлька. Она мало походила на белых медведиц арктических просторов, а больше – на большую облезлую собаку.
Присели отдохнуть на скамейке.
Маша Рагтытваль болтала без умолку. Рассказала обо всех своих школьных подругах: кто где учится, где работает, кто за кого вышел замуж.
Вдалеке играла музыка. Смятенные звуки, разорванные ветром, носились по парку, теряясь в тонких стволах лиственниц. С бухты Нагаева тянуло сырым туманом. Он полз на город, захватывая улицу за улицей, дом за домом.
– А ты что молчишь? Ничего не рассказываешь? – спросила Маша, истощив запас воспоминаний.
– Пойдем ко мне в гостиницу, – предложил Праву. – Там будем разговаривать до утра.
Оставив девушку в номере, Праву спустился в ресторан, купил бутылку шампанского и несколько яблок.
– Это будет наш ужин, – сказал он, ставя все на стол.
– Я очень-очень рада, что встретила тебя, – призналась Маша. – Я часто вспоминала нашу детскую дружбу… За что выпьем?
– За нас с тобой. За наше будущее! – сказал Праву.
За окном быстро темнело. Праву рассказывал Маше о стойбище Локэ.
Она молча слушала и думала о чем-то своем.
Праву умолк. На столе стояли недопитые стаканы. Николай смотрел на девушку.
Ему хотелось поцеловать ее, но робость сковала его, даже голос охрип. Смочив горло шампанским, Праву сказал:
– Весной, когда стойбище Локэ переедет в колхоз Торвагыргын, я уйду из тундры. Буду жить в Анадыре, рядом с тобой… Хочешь?
– Приезжай, – просто ответила Маша. – В Анадыре много наших земляков живет.
– Я не к землякам, я к тебе хочу приехать… Маша встала.
– Мне пора. – Она подошла к Николаю и вдруг крепко поцеловала. – Приезжай в Анадырь.
Радость волной накатилась на Праву.
Маша уже стояла около двери и поправляла берет, а он все не мог опомниться. Хотелось дотронуться до своих губ – будто пальцами он мог нащупать след поцелуя; он чувствовал, что след остался, и боялся разжать рот, заговорить, чтобы не потерять его…
Праву провожал Машу, когда в утреннем тумане редко-редко встречались прохожие.

9

Коравье и Росмунта поселились в яранге Кымыргина. Стадо располагалось недалеко от горячих источников, и Росмунта могла хоть целыми днями купать Мирона в теплых целебных водах Гылмимыла.
Один тракторный домик не мог вместить всех пастухов, которые на летние месяцы перевезли к себе семьи, поэтому в лощине рядом с ним стояли яранги. Раз в неделю в стойбище приезжал развозторг: привозили хлеб, чай, сахар, табак.
Бригадир Кымыргин ворчал:
– Хоть бы раз привезли кино! Лучшего зрелища нет!
Коравье вежливо соглашался с ним и углублялся в газету, которую читал уже несколько дней. Ему не хватало изданий на чукотском языке, и он сокрушался, что не знает русского. Он старательно упражнялся в русской речи с зоотехником Мельниковым, делал попытки расшевелить неразговорчивого тракториста Глотова. И все же запас русских слов был слишком мал даже для того, чтобы прочитать заголовки в русских газетах.
Жена Кымыргина Вэльвунэ помогала Росмунте нянчить Мирона, который день ото дня становился все более требовательным. Волоски на его голове потемнели, но глаза по-прежнему отливали небесной синевой.
Вместе с другими пастухами Коравье ходил за стадом, таскал громоздкий аппарат с гексахлораном – средством против оводов. До ломоты в спине качал насос, опрыскивая испуганных оленей.
С радостным чувством предстоящего свидания с женой Коравье возвращался с пастьбы и, пока шел по тундре, успевал набрать для сына несколько горстей спелой морошки.
Росмунта встречала его не так, как в стойбище Локэ. Она быстро усвоила правила новой жизни, утверждающие равенство мужчины и женщины. Особенно следила она за чистотой и порядком, выучившись этому в медпункте у доктора Наташи.
Когда Коравье приходил домой, первое, что ему приходилось делать, – это мыться под блестящим рукомойником, сделанным из большой консервной банки. Росмунта стояла рядом и держала наготове полотенце. Под ее строгим взглядом Коравье терялся, и скользкий кусок мыла часто падал в траву.
Росмунта садилась есть вместе с мужем. Поневоле Коравье приходилось делиться с ней мужскими новостями и мыслями. Недавно правление колхоза прислало письмо. Оно, к великому сожалению Коравье, было написано на русском языке, иначе он не преминул бы громко прочитать его неграмотной Росмунте, которая хоть и обрела равенство с мужчиной, но не могла различать следы человеческой речи на бумаге. Как объяснили Коравье, колхоз строил ему дом. Две трети его стоимости государство брало на себя, а остальную сумму надо было выплачивать в течение десяти лет. Коравье ничего не понял в расчетах, но бумагу тщательно спрятал.
Разговоры за едой проходили в мечтах о новом доме, о том, что они туда поставят и к какому окну придвинут стол, на котором можно будет читать и писать.
– Купим радиоприемник, такой, как у Кымыргина – с керосиновой лампой, и будем слушать все новости, – говорил Коравье.
– Мирону поставим настоящую кровать на ножках, – подсказывала Росмунта.
– И себе такую же заведем, – добавлял Коравье.
Часто, возвращаясь из стада, Коравье останавливался на вершине холма и смотрел на стойбище Локэ, притаившееся в долине Маленьких Зайчиков. Люди быстро перебегали из яранги в ярангу. Они вели себя под стать постоянным обитателям долины, давшим ей имя, – маленьким, незаметным в тундре, серым шустрым зайчикам.
Коравье вспоминал свое прошлое, и странное щемящее чувство охватывало его. Он начинал пытливо прислушиваться к собственным мыслям. Может быть, он жалел о покинутой жизни? Но сожаления не было. Так что же его беспокоит и заставляет перебирать в памяти прожитое? Почему его интересует, что делает в эту минуту его друг Инэнли? Женился ли он? Или по-прежнему ждет смерти старшего брата? Пока он ждет, от Анканы останется мало удовольствия. Тело ее не будет таким горячим, как у молодой, а изо рта запахнет гнилыми зубами…
Что делает старик Нонно, ослепший от трахомы и болезней, которые держат его на краю жизни? Дал ли он слово умереть? Может, он уже в другом мире?..
Так размышлял Коравье и не подозревал, что в его душе зреет лучшее из лучших человеческих чувств: беспокойство за судьбы других людей, стремление сделать их жизнь такой же светлой и наполненной радостью, как и собственная. Как верно сказано: радость, разделенная с другом, увеличивается вдвое!
Однажды Коравье возвращался из стада, погруженный в мысли. Подходя к яранге, поднял голову и увидел рядом с улыбающейся Росмунтой Праву.
– Етти! – закричал Коравье и бросился к другу. Он не знал, как выразить радость. Но недаром он жил в поселке, где почти половина жителей были русскими. Сначала он сжал руки Праву так, что тот охнул. Потом обхватил поперек туловища и подержал некоторое время. В довершение всего хлопнул гостя широкой ладонью по спине, и Праву едва не прикусил язык.
По обычаю, Коравье не торопился с расспросами, пока Праву не насытится и не напьется с дороги. Сидя рядом, он соревновался с Росмунтой в гостеприимстве. Вслед за истекающими сладким соком оленьими языками на тарелке появилось оленье жаркое, приготовленное по рецепту зоотехника Мельникова. Праву ел и похваливал кулинарные способности Росмунты.
– Она быстро научилась варить русскую еду, – поддакивал Коравье. – Правда, один раз чуть мне язык не сожгла. Есть такой порошок, который кладут в пищу русские. Он похож на ружейный порох, но крепче самого черного табака. Его надо понемногу класть в еду, а Росмунта не рассчитала, много положила. Я торопился в стадо и хватил с голоду кусок, обсыпанный перцем-порохом. Сначала подумал – просто горячо. Но чем больше я терпел, тем жарче становилось во рту. Всю дорогу до стада в каждом ручейке, лужице полоскал язык, пока не унялся жар во рту… Потом ничего, привык понемногу.
За чаем, выждав отведенный правилами приличия срок, Праву стал рассказывать о совещании оленеводов в Магадане.
Когда проснулся Мирон, приученный по совету доктора Наташи спать днем, Росмунта на него зашикала и быстро сунула ему полную грудь.
Коравье слушал Праву внимательно и, подбадривая рассказчика, приговаривал:
– Верно, верно. Дельно. Хорошо.
Потом Праву описал понятными словами город и наконец достал фотоаппарат.
– Вот тебе подарок. Теперь ты можешь с каждого встречного сдирать лицо и наклеивать его на бумагу.
– Мне, наверное, не научиться. Мирону впору, когда вырастет, – смущенно сказал Коравье, польщенный таким подарком.
Росмунте Праву подарил капроновый платок, а Мирону пластмассовую игрушку, отдаленно напоминающую бурого тундрового медведя.
– Будто облако на радуге! – восхищалась платком Росмунта. – Спасибо тебе, Праву!
– Смотри, Мирон, – тыкал в лицо сыну игрушку растроганный Коравье, – какого зверя принес тебе Праву. Как медведь, у-у-у!
Мирон, не отпуская грудь, косил глаза на игрушку и тоже укал.
В тундре уже стемнело. Прошли светлые ночи – по вечерам на землю спускалась густая тьма. Мужчины вышли из яранги покурить.
– У меня есть для тебя важное поручение, – сказал Праву.
– Говори, – с готовностью отозвался Коравье… – Ты знаешь, для тебя я все сделаю.
– Это не моя личная просьба. Поручение колхоза.
– Слушаю. Я же колхозник, – приосанился Коравье.
– Если говорить точнее, это поручение не столько колхоза, сколько нашей Советской власти, партии коммунистов.
– Ты что крутишь, как пес возле столба?! – удивился Коравье, – Скажи, что нужно сделать?
– Придется тебе вернуться в стойбище Локэ.
Коравье растерянно произнес:
– Как же так? Ведь я колхозник. И деревянный дом мне строят. В бумаге об этом написано. Росмунта, принеси бумагу о новом доме! – крикнул он в дверь.
Росмунта принесла конверт.
– Ваш дом никуда не денется, – сказал Праву, прочитав письмо. – Подумай, для чего тебя посылают в стойбище? Чтобы помочь землякам посмотреть в ту сторону, где правда… Ты вернешься в Торвагыргын, но не один, а вместе со всеми.
– А разве я сумею? – с сомнением произнес Коравье.
– Я уверен, – ответил Праву.
– Когда мне нужно переселяться?
– Если можно, то побыстрее. Люди должны понять, как нужна их детям грамота. А кто, кроме тебя, им растолкует? Ты же теперь грамотный!
– Выходит, я буду вроде бы… тьфу… забыл это слово. Как оно по-русски?
– Агитатором? – подсказал Праву.
– Верно! – обрадовался Коравье. – Агитатором! Спасибо тебе, Праву, что ты доверил мне такое важное дело! Переселюсь, раз так нужно людям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42