сантехника
3, 1926, с.1–8. (Далее «Висти…»)
] (Хвылевой использовал в борьбе официально зафиксированные формулы советской Конституции, умышленно пренебрегая реальной централизаторской политикой, которую эти статьи прикрывали по фасаду). Другой сотрудник Скрыпника, М.Волобуев, отвечавший за работу политпросвещения, возмущался, что Украина все еще подвергается экономической эксплуатации посредством тех же фискальных методов, которые господствовали и до революции.
«Украинские» настроения в КПУ разделяли и местные еврейские деятели – Кулик, Лифишц, Гуревич и Равич-Черкасский. Последний критиковал русских членов КПУ, которые, по его словам, «считают, что УССР и КПУ существуют лишь на бумаге или просто играют в украинские игры. В лучшем случае эти люди допускают, что в период борьбы против националистической Центральной Рады и Директории большевистская партия и советское правительство Украины были вынуждены вырядиться в защитные цвета независимости национализма. Теперь же, когда советская власть на Украине укрепилась, они считают, что роль УССР и КПУ/б/ подошла к концу»[ М.Равич-Черкасский, с.5–6.
]. (А не КП(б)У? – Д.Т. )
В противовес этим деятелям, так называемые партийные ортодоксы постоянно высказывали опасения, что влияние национализма в республике угрожает Союзу расколом. Сталин в это время проводил среднюю линию – до тех пор, пока он занимался разгромом Бухарина и его сторонников, а борьба с крестьянством еще не стала центральным вопросом на повестку дня.
В июле 1928 года Каганович, который руководил Украиной, по крайней мере, с достаточным тактом, был отозван в Москву. По словам Бухарина, «Сталин подкупил украинцев, удалив Кагановича с Украины»[ В его беседах с Каменевым в июле 1928 г.
]. Сталин и сам признавал, что на Украине требовали вместо Кагановича назначить Гринько или Чубаря[ И.Сталин, т. 8, с 158.
]. Но новым генсеком Украины стал поляк Ст.Косиор, а Чубаря назначили предсовнаркома республики
* * *
Что вытекает из всего вышеизложенного? Украинская партинтеллнгенция не успокоилась. Деревня не была покорена: даже там, где новый порядок был принят как свершившийся факт, корней он не пустил. Как признал один видный местный коммунист, в 1926 году всякий, связанный с властью, пусть даже селькор, чувствовал себя на Украине «неуютно»[ В.Затонский. Национальная проблема на Украине, с.21.
]
Частично по этой причине на Украине продолжали сохранять повсеместно презираемые комбеды, давно расформированные в других местах. Хотя в разгар НЭПа их лишили большой части прежних полномочий, но в 1927–1928 гг. многое в их функциях было восстановлено – и, в частности, особой задачей было объявлено создание комиссий по выявлению «излишков зерна».[ «Висти» 9 мая 1930.
] Это выглядело как предвестие новой политики Сталина, когда, полностью захватив власть, он проявил наконец свои истинные замыслы.
Часть II. Подавление крестьянства
Прошла жатва, кончилось лето, а мы не спасены.
Иеремия, 8:20
Глава пятая. Нарастание противоречий
(1928–1929 гг.)
Я, избежав одной беды, в другую попадаю.
Корнель
В начале 1928 года разразился зерновой кризис – вернее говоря, таковым положение представлялось советскому руководству. В действительности же имело место некоторое временное нарушение равновесия на мировом рынке зерна, и если бы советским правительством были приняты необходимые в таких случаях меры предосторожности, положение с зерном в стране можно было бы сравнительно легко выправить.
Снова наблюдаем полное непонимание партийной верхушкой механизма функционирования хлебного рынка, ее некомпетентность в вопросах ценообразования и ее вечную подозрительность – все это не могло не привести к панике в стране.
Трудности на самом деле существовали. К началу 1928 года хлебный экспорт практически прекратился. Ведь перед Первой мировой войной половина производившегося в России хлеба поступала из помещичьих и кулацких хозяйств, более того, именно они производили свыше 71 процента зерна, которое шло на внутренний рынок и на экспорт.
В 1927 году в распоряжении советских крестьян было 314 миллионов гектаров земли, в то время как до революции им принадлежало только 210 миллионов гектаров. Возросло за эти годы и число крестьянских хозяйств – с 16 миллионов до 25 миллионов[ М.Левин, с.36–37.
]. Крестьяне, не входившие в категорию кулаков, производили до Первой мировой войны 50 процентов зерновых и потребляли 60 процентов производимого ими зерна; теперь они производили 85 процентов всего урожая зерновых и потребляли 80 процентов производимого зерна[ Там же, с.176.
]. Задача государства сейчас состояла в том чтобы завладеть этим хлебом. Но еще на Пятнадцатом съезде партии, состоявшемся в декабре 1927 года, один из ветеранов партии Г.Я.Сокольников предупреждал: «Мы не должны думать, что имеющиеся у крестьян запасы хлеба свидетельствуют о какой-то кулацкой войне против экономической системы пролетариата и что нам следует организовать специальную кампанию, чтобы завладеть ими. Если мы это сделаем, то просто вернемся к политике реквизиций»[ КПСС, 15-й съезд, с.1134.
].
Единственной альтернативой этой политике было разумное использование рыночного механизма и системы прямого и косвенного налогообложения, а также элементарное продумывание применяемых мер.
То и другое, увы, отсутствовало. Обычно симпатизирующий советскому режиму автор замечает: «Политика советского правительства, ежегодно планирующего высокий урожай на данный год, является по самой своей сути нереалистичной»[ Р.Дэвис, с.44.
].
Да и вообще, «режим не имел ни малейшего понятия, куда идти, принимаемые решения противоречили друг другу и вели лишь к дестабилизации сельского хозяйства».[ М.Левин. с.183.
] На Пятнадцатом партийном съезде несколько ораторов затронули эту тему. Например, Каминский осудил «колебания и неустойчивость цен на сельскохозяйственную продукцию»[ КПСС, 15-й съезд, с.1364.
], указав, к примеру, что официально установленные цены на лен менялись пять раз за два года.
Один из ведущих западных специалистов в этой области, покойный ныне профессор Ежи Ф.Карч, считал, что провал попыток создать зерновой резерв в период урожаев свидетельствовал о «халатности, граничащей с безумием» и добавлял, что когда «бестолковая финансовая политика и неумелый подход к ценообразованию вызвали крах заготовительной кампании 1927–1928 гг.», принятию разумных мер со стороны правительства препятствовал разразившийся одновременно с этим «кризис информации, масштабы которого почти невозможно представить»[ Е.Карч, с.55.
]. В самом деле, как указал Карч, «бытовавшие тогда мнения о способности советского крестьянина поставлять продукцию на рынок кажутся совершенно необоснованными»[ Там же, с.463.
]. По расчетам специалистов, дополнительные вложения в размере всего лишь 131,5 млн. рублей, направленные на повышение цен на зерно в течение 1927–1929 гг., могли бы сбалансировать хлебный рынок.[ Там же, с.52.
]
Даже советские экономисты молчаливо подтверждают выводы западных ученых о том, что основные показатели, на которых основывал свою зерновую политику Сталин, были сильно искажены[ Там же, с.37.
] (действительно, приводимые в разных советских источниках цифры урожая зерновых на тот или иной конкретный год значительно расходятся)[ Там же, с.38–39.
]. На практике Сталин исходил из данных, значительно недооценивавших количество зерна, поступившего на рынок в 1926–1927 гг.; фактически эта цифра была выше, чем считали его плохо информированные и низко квалифицированные советники[ Там же, с.41.
]. Один советский исследователь доказал недавно (не акцентируя этого факта), что в своих расчетах Сталин принимал валовое производство зерна за 1926–1927 гг. равным 10,3 млн. тонн, тогда как реальная цифра составляла 16,2 млн. тонн.[ Там же, с.40.
]
Итак, на протяжении рассматриваемого периода, со всеми его реальными и мнимыми кризисами, цифры, на которых основывалось советское руководство, были почти столь же ненадежными, как и прогнозируемые, и «запланированные». Современный советский исследователь отмечает, что работники на местах, ошарашенные бесконечными анкетами и запросами, говорили: «Мы попросту не понимаем половины вопросов и потому вписываем первую пришедшую в голову цифру»…[ А.М.Большаков. Деревня 1917–1927 гг. М., 1927, с.8–9.
] Между тем Центральное статистическое управление, Госкомитет по планированию (Госплан), наркомат рабоче-крестьянской инспекции и статистические отделы кооперативного движения «продолжали публиковать значительно расходящиеся между собой данные по одним и тем же, зачастую весьма важным показателям, как, например поставки зерна, посевные площади, пятилетние планы».[ М.Левин, с.173.
]
Сталин ошибочно заявлял: «Мы имеем теперь вдвое меньше товарного хлеба [по сравнению с довоенным временем] несмотря на наличие довоенной нормы валовой продукции хлеба»[ И.Сталин, т. 11, с.90–91.
]. Тут же, резко взяв влево даже по отношению к вводимому в тот момент жесткому курсу, Сталин возложил вину за создавшееся положение прежде всего на «кулаков» и добавил, что «решением вопроса является переход от единоличного крестьянского хозяйства к коллективному, общественному хозяйству в земледелии» и «борьба против капиталистических элементов крестьянства, против кулаков».[ Там же, с.92, 101.
]
На пленуме ЦК и ЦИКа, состоявшемся в апреле 1928 года, была выработана линия, согласно которой кризис обусловлен различными экономическими факторами, причем кулаки лишь использовали в своих целях нарушение равновесия рынка. Сталин, однако, почти сразу же свалил главную вину на кулаков, и советские специалисты, позже писавшие по этому вопросу, поддержали позицию вождя. Один из них, например, пишет: «Кулаки организовали саботаж уборки хлеба в 1927–1928 гг. Обладая большими запасами зерна, они отказались продавать его государству по цене, установленной советским правительством»[ Д.И.Голинков. Крушение антисоветского подполья в СССР. Т. 2. М., 1978, с.306. (Далее «Д.Голинков…»)
].
Правда, в настоящее время большинство советских историков, в том числе и такие догматики, как Сергей Трапезников, объясняя причины зернового кризиса 1928 года, оперируют практически теми же формулировками, что и западные исследователи: неправильное соотношение между ценами на промышленную и сельскохозяйственную продукцию; дефицит промышленных товаров, предназначенных для сельского рынка, а отсюда – отсутствие стимулов для продажи сельскохозяйственной продукции; ошибочное использование программы закупок зерна, поощрявшее крестьян создавать запасы хлеба, поскольку цены на него были слишком низкими. Сокращение же числа кулаков означало, что тех, у кого имелся излишек зерна, стало еще меньше[ С.Трапезников. Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос. Т. 2, с.55–56.
].
Но при любом варианте дефицит зерна в январе 1928 года исчислялся всего в 2 160 000 тонн[ Д.Голинков, т. 2, с.306.
], то есть ни в коей мере не представлял собою ни «кризиса», ни «угрозы», как назвал Сталин[ И.Сталин.т. 11.с.3–11.
].
Ибо, хотя объем производства зерновых снизился, производство другой сельскохозяйственной продукции, в том числе скота, увеличилось, так что валовая продукция сельского хозяйства возросла в 1928 году примерно на 2,4 процента[ Сельское хозяйство СССР. Статистический сборник. М., 1960, с.79.
]; причем уже в те времена один из советских специалистов посчитал ежегодный прирост крестьянского производственного капитала равным 5–5,5 процента, то есть цифре весьма значительной[ См.: Е.Карч, с.48.
]. Более того, как отмечает Трапезников, продажа крестьянами технических культур, на которые были установлены высокие закупочные цены, быстро росла[ С.Трапезников, т. 2, с.32–24.
].
В сущности, крестьяне просто нормально прореагировали на сложившуюся на рынке ситуацию – на нереалистично низкие цены, установленные государством на зерно.
И все же в январе 1928 года наступил, по определению американского ученого Стефена Ф.Коэна, «поворотный момент». Столкнувшись с нехваткой хлеба или поверив в таковую, Политбюро единогласно проголосовало за «чрезвычайные» или «срочные» меры. Правые рассматривали их как ограниченную экспроприацию кулацкого зерна, и когда кампания переросла в массовую конфискацию хлеба у крестьянства, проводившуюся с почти такой же жестокостью, как в 1919–1921 гг., они забили тревогу.
Но, по существу, само решение, пусть даже обставленное всеми оговорками о его временном характере и о том, что оно не является концом НЭПа, явилось фатальным. Ведь партия захватывала хлеб, произведенный для продажи при якобы гарантированных условиях рынка. Экспроприация обеспечивала государство зерном, в котором оно нуждалось. Но одновременно она демонстрировала производителям сельскохозяйственных продуктов, что они более не могли полагаться на условия рынка. Таким образом, ранее только поколебленный экономический стимул был теперь в значительной степени подорван. В то же время успехи в конфискации зерна создавали у партийного руководства ложную и необоснованную уверенность, что оно нашло способ решения проблемы. Ибо дефицит зерна, составлявший чуть больше 2 млн. тонн, был восполнен с лихвой: чрезвычайные меры принесли около 2,5 млн. тонн[ Д.Голинков, т. 2, с.306–307.
].
Сталин определил чрезвычайные меры как «сугубо исключительные», но применявшиеся властями методы не могли не напомнить крестьянству о военном коммунизме. Была проведена мобилизация кадров. В зерновые районы было отправлено 30 000 активистов. В деревнях появились чрезвычайные «тройки», располагавшие всей полнотой власти и не считавшиеся с местными органами управления. В сельских, районных и губернских парторганизациях разразились чистки «слабых элементов».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
] (Хвылевой использовал в борьбе официально зафиксированные формулы советской Конституции, умышленно пренебрегая реальной централизаторской политикой, которую эти статьи прикрывали по фасаду). Другой сотрудник Скрыпника, М.Волобуев, отвечавший за работу политпросвещения, возмущался, что Украина все еще подвергается экономической эксплуатации посредством тех же фискальных методов, которые господствовали и до революции.
«Украинские» настроения в КПУ разделяли и местные еврейские деятели – Кулик, Лифишц, Гуревич и Равич-Черкасский. Последний критиковал русских членов КПУ, которые, по его словам, «считают, что УССР и КПУ существуют лишь на бумаге или просто играют в украинские игры. В лучшем случае эти люди допускают, что в период борьбы против националистической Центральной Рады и Директории большевистская партия и советское правительство Украины были вынуждены вырядиться в защитные цвета независимости национализма. Теперь же, когда советская власть на Украине укрепилась, они считают, что роль УССР и КПУ/б/ подошла к концу»[ М.Равич-Черкасский, с.5–6.
]. (А не КП(б)У? – Д.Т. )
В противовес этим деятелям, так называемые партийные ортодоксы постоянно высказывали опасения, что влияние национализма в республике угрожает Союзу расколом. Сталин в это время проводил среднюю линию – до тех пор, пока он занимался разгромом Бухарина и его сторонников, а борьба с крестьянством еще не стала центральным вопросом на повестку дня.
В июле 1928 года Каганович, который руководил Украиной, по крайней мере, с достаточным тактом, был отозван в Москву. По словам Бухарина, «Сталин подкупил украинцев, удалив Кагановича с Украины»[ В его беседах с Каменевым в июле 1928 г.
]. Сталин и сам признавал, что на Украине требовали вместо Кагановича назначить Гринько или Чубаря[ И.Сталин, т. 8, с 158.
]. Но новым генсеком Украины стал поляк Ст.Косиор, а Чубаря назначили предсовнаркома республики
* * *
Что вытекает из всего вышеизложенного? Украинская партинтеллнгенция не успокоилась. Деревня не была покорена: даже там, где новый порядок был принят как свершившийся факт, корней он не пустил. Как признал один видный местный коммунист, в 1926 году всякий, связанный с властью, пусть даже селькор, чувствовал себя на Украине «неуютно»[ В.Затонский. Национальная проблема на Украине, с.21.
]
Частично по этой причине на Украине продолжали сохранять повсеместно презираемые комбеды, давно расформированные в других местах. Хотя в разгар НЭПа их лишили большой части прежних полномочий, но в 1927–1928 гг. многое в их функциях было восстановлено – и, в частности, особой задачей было объявлено создание комиссий по выявлению «излишков зерна».[ «Висти» 9 мая 1930.
] Это выглядело как предвестие новой политики Сталина, когда, полностью захватив власть, он проявил наконец свои истинные замыслы.
Часть II. Подавление крестьянства
Прошла жатва, кончилось лето, а мы не спасены.
Иеремия, 8:20
Глава пятая. Нарастание противоречий
(1928–1929 гг.)
Я, избежав одной беды, в другую попадаю.
Корнель
В начале 1928 года разразился зерновой кризис – вернее говоря, таковым положение представлялось советскому руководству. В действительности же имело место некоторое временное нарушение равновесия на мировом рынке зерна, и если бы советским правительством были приняты необходимые в таких случаях меры предосторожности, положение с зерном в стране можно было бы сравнительно легко выправить.
Снова наблюдаем полное непонимание партийной верхушкой механизма функционирования хлебного рынка, ее некомпетентность в вопросах ценообразования и ее вечную подозрительность – все это не могло не привести к панике в стране.
Трудности на самом деле существовали. К началу 1928 года хлебный экспорт практически прекратился. Ведь перед Первой мировой войной половина производившегося в России хлеба поступала из помещичьих и кулацких хозяйств, более того, именно они производили свыше 71 процента зерна, которое шло на внутренний рынок и на экспорт.
В 1927 году в распоряжении советских крестьян было 314 миллионов гектаров земли, в то время как до революции им принадлежало только 210 миллионов гектаров. Возросло за эти годы и число крестьянских хозяйств – с 16 миллионов до 25 миллионов[ М.Левин, с.36–37.
]. Крестьяне, не входившие в категорию кулаков, производили до Первой мировой войны 50 процентов зерновых и потребляли 60 процентов производимого ими зерна; теперь они производили 85 процентов всего урожая зерновых и потребляли 80 процентов производимого зерна[ Там же, с.176.
]. Задача государства сейчас состояла в том чтобы завладеть этим хлебом. Но еще на Пятнадцатом съезде партии, состоявшемся в декабре 1927 года, один из ветеранов партии Г.Я.Сокольников предупреждал: «Мы не должны думать, что имеющиеся у крестьян запасы хлеба свидетельствуют о какой-то кулацкой войне против экономической системы пролетариата и что нам следует организовать специальную кампанию, чтобы завладеть ими. Если мы это сделаем, то просто вернемся к политике реквизиций»[ КПСС, 15-й съезд, с.1134.
].
Единственной альтернативой этой политике было разумное использование рыночного механизма и системы прямого и косвенного налогообложения, а также элементарное продумывание применяемых мер.
То и другое, увы, отсутствовало. Обычно симпатизирующий советскому режиму автор замечает: «Политика советского правительства, ежегодно планирующего высокий урожай на данный год, является по самой своей сути нереалистичной»[ Р.Дэвис, с.44.
].
Да и вообще, «режим не имел ни малейшего понятия, куда идти, принимаемые решения противоречили друг другу и вели лишь к дестабилизации сельского хозяйства».[ М.Левин. с.183.
] На Пятнадцатом партийном съезде несколько ораторов затронули эту тему. Например, Каминский осудил «колебания и неустойчивость цен на сельскохозяйственную продукцию»[ КПСС, 15-й съезд, с.1364.
], указав, к примеру, что официально установленные цены на лен менялись пять раз за два года.
Один из ведущих западных специалистов в этой области, покойный ныне профессор Ежи Ф.Карч, считал, что провал попыток создать зерновой резерв в период урожаев свидетельствовал о «халатности, граничащей с безумием» и добавлял, что когда «бестолковая финансовая политика и неумелый подход к ценообразованию вызвали крах заготовительной кампании 1927–1928 гг.», принятию разумных мер со стороны правительства препятствовал разразившийся одновременно с этим «кризис информации, масштабы которого почти невозможно представить»[ Е.Карч, с.55.
]. В самом деле, как указал Карч, «бытовавшие тогда мнения о способности советского крестьянина поставлять продукцию на рынок кажутся совершенно необоснованными»[ Там же, с.463.
]. По расчетам специалистов, дополнительные вложения в размере всего лишь 131,5 млн. рублей, направленные на повышение цен на зерно в течение 1927–1929 гг., могли бы сбалансировать хлебный рынок.[ Там же, с.52.
]
Даже советские экономисты молчаливо подтверждают выводы западных ученых о том, что основные показатели, на которых основывал свою зерновую политику Сталин, были сильно искажены[ Там же, с.37.
] (действительно, приводимые в разных советских источниках цифры урожая зерновых на тот или иной конкретный год значительно расходятся)[ Там же, с.38–39.
]. На практике Сталин исходил из данных, значительно недооценивавших количество зерна, поступившего на рынок в 1926–1927 гг.; фактически эта цифра была выше, чем считали его плохо информированные и низко квалифицированные советники[ Там же, с.41.
]. Один советский исследователь доказал недавно (не акцентируя этого факта), что в своих расчетах Сталин принимал валовое производство зерна за 1926–1927 гг. равным 10,3 млн. тонн, тогда как реальная цифра составляла 16,2 млн. тонн.[ Там же, с.40.
]
Итак, на протяжении рассматриваемого периода, со всеми его реальными и мнимыми кризисами, цифры, на которых основывалось советское руководство, были почти столь же ненадежными, как и прогнозируемые, и «запланированные». Современный советский исследователь отмечает, что работники на местах, ошарашенные бесконечными анкетами и запросами, говорили: «Мы попросту не понимаем половины вопросов и потому вписываем первую пришедшую в голову цифру»…[ А.М.Большаков. Деревня 1917–1927 гг. М., 1927, с.8–9.
] Между тем Центральное статистическое управление, Госкомитет по планированию (Госплан), наркомат рабоче-крестьянской инспекции и статистические отделы кооперативного движения «продолжали публиковать значительно расходящиеся между собой данные по одним и тем же, зачастую весьма важным показателям, как, например поставки зерна, посевные площади, пятилетние планы».[ М.Левин, с.173.
]
Сталин ошибочно заявлял: «Мы имеем теперь вдвое меньше товарного хлеба [по сравнению с довоенным временем] несмотря на наличие довоенной нормы валовой продукции хлеба»[ И.Сталин, т. 11, с.90–91.
]. Тут же, резко взяв влево даже по отношению к вводимому в тот момент жесткому курсу, Сталин возложил вину за создавшееся положение прежде всего на «кулаков» и добавил, что «решением вопроса является переход от единоличного крестьянского хозяйства к коллективному, общественному хозяйству в земледелии» и «борьба против капиталистических элементов крестьянства, против кулаков».[ Там же, с.92, 101.
]
На пленуме ЦК и ЦИКа, состоявшемся в апреле 1928 года, была выработана линия, согласно которой кризис обусловлен различными экономическими факторами, причем кулаки лишь использовали в своих целях нарушение равновесия рынка. Сталин, однако, почти сразу же свалил главную вину на кулаков, и советские специалисты, позже писавшие по этому вопросу, поддержали позицию вождя. Один из них, например, пишет: «Кулаки организовали саботаж уборки хлеба в 1927–1928 гг. Обладая большими запасами зерна, они отказались продавать его государству по цене, установленной советским правительством»[ Д.И.Голинков. Крушение антисоветского подполья в СССР. Т. 2. М., 1978, с.306. (Далее «Д.Голинков…»)
].
Правда, в настоящее время большинство советских историков, в том числе и такие догматики, как Сергей Трапезников, объясняя причины зернового кризиса 1928 года, оперируют практически теми же формулировками, что и западные исследователи: неправильное соотношение между ценами на промышленную и сельскохозяйственную продукцию; дефицит промышленных товаров, предназначенных для сельского рынка, а отсюда – отсутствие стимулов для продажи сельскохозяйственной продукции; ошибочное использование программы закупок зерна, поощрявшее крестьян создавать запасы хлеба, поскольку цены на него были слишком низкими. Сокращение же числа кулаков означало, что тех, у кого имелся излишек зерна, стало еще меньше[ С.Трапезников. Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос. Т. 2, с.55–56.
].
Но при любом варианте дефицит зерна в январе 1928 года исчислялся всего в 2 160 000 тонн[ Д.Голинков, т. 2, с.306.
], то есть ни в коей мере не представлял собою ни «кризиса», ни «угрозы», как назвал Сталин[ И.Сталин.т. 11.с.3–11.
].
Ибо, хотя объем производства зерновых снизился, производство другой сельскохозяйственной продукции, в том числе скота, увеличилось, так что валовая продукция сельского хозяйства возросла в 1928 году примерно на 2,4 процента[ Сельское хозяйство СССР. Статистический сборник. М., 1960, с.79.
]; причем уже в те времена один из советских специалистов посчитал ежегодный прирост крестьянского производственного капитала равным 5–5,5 процента, то есть цифре весьма значительной[ См.: Е.Карч, с.48.
]. Более того, как отмечает Трапезников, продажа крестьянами технических культур, на которые были установлены высокие закупочные цены, быстро росла[ С.Трапезников, т. 2, с.32–24.
].
В сущности, крестьяне просто нормально прореагировали на сложившуюся на рынке ситуацию – на нереалистично низкие цены, установленные государством на зерно.
И все же в январе 1928 года наступил, по определению американского ученого Стефена Ф.Коэна, «поворотный момент». Столкнувшись с нехваткой хлеба или поверив в таковую, Политбюро единогласно проголосовало за «чрезвычайные» или «срочные» меры. Правые рассматривали их как ограниченную экспроприацию кулацкого зерна, и когда кампания переросла в массовую конфискацию хлеба у крестьянства, проводившуюся с почти такой же жестокостью, как в 1919–1921 гг., они забили тревогу.
Но, по существу, само решение, пусть даже обставленное всеми оговорками о его временном характере и о том, что оно не является концом НЭПа, явилось фатальным. Ведь партия захватывала хлеб, произведенный для продажи при якобы гарантированных условиях рынка. Экспроприация обеспечивала государство зерном, в котором оно нуждалось. Но одновременно она демонстрировала производителям сельскохозяйственных продуктов, что они более не могли полагаться на условия рынка. Таким образом, ранее только поколебленный экономический стимул был теперь в значительной степени подорван. В то же время успехи в конфискации зерна создавали у партийного руководства ложную и необоснованную уверенность, что оно нашло способ решения проблемы. Ибо дефицит зерна, составлявший чуть больше 2 млн. тонн, был восполнен с лихвой: чрезвычайные меры принесли около 2,5 млн. тонн[ Д.Голинков, т. 2, с.306–307.
].
Сталин определил чрезвычайные меры как «сугубо исключительные», но применявшиеся властями методы не могли не напомнить крестьянству о военном коммунизме. Была проведена мобилизация кадров. В зерновые районы было отправлено 30 000 активистов. В деревнях появились чрезвычайные «тройки», располагавшие всей полнотой власти и не считавшиеся с местными органами управления. В сельских, районных и губернских парторганизациях разразились чистки «слабых элементов».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76