https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/
Влиятельные члены партии, к которым в то время примкнул Сталин, на самом деле испытывали к середняку скорее ненависть, тем большую, чем чаще им приходилось провозглашать лозунг союза с этим ненавистным середняком[ Нет сноски
].
Эту ненависть можно, пожалуй, объяснить тем, что партийное разделение крестьян на категории строилось на заведомо неверном представлении о классовом характере крестьянства, и партия инстинктивно это чувствовала. Единственным социальным преимуществом бедняка являлось то, что его в первую очередь продвигали вверх по общественно-политической лестнице, например, в сельский совет. Но, попав туда, он проводил ту же линию, что и все остальные крестьяне. И в последующий период, при всех трудностях, связанных с хлебозаготовками и политикой цен, «бедняки вели себя точно так же, как другие производители»[ Там же, с.54.
].
* * *
В политической и идеологической борьбе 20-х годов основной целью Сталина стало укрепление собственного, личного положения в партии с помощью системы назначений на ответственные посты своих людей. Эти назначения осуществлялись через руководимый им самим аппарат ЦК партии.
Так называемый актив власти в лице кадрового рабочего класса к тому времени в значительной мере (но, конечно, не полностью) превратился, с одной стороны, в организационную force majeure (высшую силу), а с другой – в чистейшую фикцию. Но существовал в стране параллельный ему источник силы: сама партия со всеми ее высокими должностями стала новой притягательной силой. Возникла партийная бюрократия, огромная группа людей, для которых власть и что с ней связано, в значительной степени вытеснили или исказили прежние идеалы. То, что Раковский характеризовал в те годы как «синдром автомобиля и гарема», превратилось на глазах в новый слой общества. Дело было не только в приходе в партию новых карьеристов, но в превращении и старых партийных кадров в новое социально-психологическое сословие – в правящую элиту. И это перерождение бывших революционеров далеко не всегда сопровождалось отказом от их безжалостных революционных мер. С одной стороны, надо было сохранить власть, и сохранить силой. С другой же – ленинская идеология по-прежнему оставалась движущей силой и в то же время легитимным основанием власти и новой правящей элиты.
Как и левые, так и правые оппозиционеры сомневались в социальной законности создания коммунистической привилегированной группы, зато ее влиятельные члены предпочитали солидаризироваться со Сталиным. Многие представители более молодого поколения борцов, сражавшиеся в свое время против царской власти, а затем всплывшие в гражданскую войну, с презрением относились к европеизированным интеллектуалам, как левым, так и правым, которые одолевали их в теоретических спорах; эти наследники – нередко чисто рабочего происхождения – стали резервом сталинистов.
В политических баталиях, когда нужно было нанести поражение Троцкому и Зиновьеву, Сталин вначале как бы соглашался с Бухариным, особенно в том, что крестьянин, мол, примет социалистические принципы через посредство торговых кооперативов, а затем постепенно перейдет к производственным кооперативам; или что государственные кредиты и есть главное оружие в деревне. Слово «колхоз» вовсе не упоминалось в сочинениях Сталина вплоть до Пятнадцатого съезда партии (в декабре 1927 года). И на съезде он еще настаивал, что индустриализация будто бы возможна только на основе прогрессивного улучшения материального положения крестьянства[ Там же, с.163–164.
].
Но исподтишка Сталин уже начал сводить на нет смысл заявлений Бухарина. При этом он старался (по мнению Исаака Дойчера) проявлять куда больше гибкости в отношениях с партийными деятелями, чем это делали правые. В начале 1926 года Сталин, например, конфиденциально писал, что крестьянство – довольно неустойчивый союзник, что во время гражданской войны оно принимало сторону то рабочих, то генералов[ И.Сталин, т. 8, с.99.
]. Этот скептицизм отражал подлинное отношение к крестьянству большинства коммунистов.
Победа над троцкистами, затем над Зиновьевым и Каменевым, затем над общей оппозицией, возглавлявшейся всеми тремя, была завершена в декабре 1927 года, когда на Пятнадцатом съезде Троцкий и Зиновьев были исключены из партии. На этом съезде главным политическим маневром Сталина стало изображение видимости некоего единства в рядах победоносного сталинско-бухаринского руководства в момент окончательного разгрома левых. Но одновременно Сталин и его сторонники впервые попытались присвоить себе политическую линию левых. В официальных документах съезда речь шла только об «ограничении» кулака, но лично Сталин и его первый помощник Молотов уже заговорили о «ликвидации» кулачества как класса. Становилось известным, что Сталин склоняется влево. Он начал рассылать инструкции[ «Правда» от 14 декабря 1927, от 6 января 1928.
] о чрезвычайных мерах против кулаков, и тон инструкций резко контрастировал с умеренным тоном речей на съезде.
Правые, настаивая на необходимости экономического равновесия, также сделали больший упор на промышленность и потребовали с этой целью принятия более жестких мер против кулака. Бухарин еще в октябре заявлял, что союз с середняком уже достигнут и поэтому можно начать форсированное наступление против кулака, с тем, чтобы ограничить его эксплуататорские тенденции, а для этого следовало прибегнуть к новому налогообложению и к лишению возможности пользоваться наемной рабочей силой. На Пятнадцатом съезде партии Бухарин и Рыков говорили о необходимости оказывать давление на крестьянство, но вместе с тем предостерегали против отхода от НЭПа, чтобы не вызвать в обществе жесточайшего кризиса.
Советские авторы обычно считают, что Бухарин и его сторонники, или сознательно (как утверждал Сталин), или следуя объективному ходу событий, хотели восстановить капитализм в деревне. Некоторые исследователи на Западе разделяют эту точку зрения: правые, мол, были людьми умеренными, которые с радостью помогли бы частному фермеру, опоре сельского хозяйства страны. Они, дескать, были за коллективизацию, но только после того, как крестьянство будет готово к ней, когда тракторы и другое оборудование привлекут крестьян в колхоз.
Их политика, действительно, выглядела таковой до определенного момента. Но к концу 1928 года Бухарин занял гораздо более жесткую по отношению к крестьянству позицию. Он говорил о крупных капиталовложениях в сельское хозяйство, об опасности роста частного крестьянского сектора, особенно той его части, которая была ответственна за поставки зерна, о необходимости ограничений кулацкого сектора, о создании совхозов и колхозов, о правильной политике в области цен, а также о развитии кооперативов, которые должны объединить крестьянские массы[ «Правда»от 30 сентября 1928.
].
В начале НЭПа Бухарин на страницах прессы, действительно, всячески ратовал за частный сектор, и в 1929 году он и правые выражали недовольство методами навязываемой Сталиным коллективизации. Но куда важнее то, что правые ни разу не предложили альтернативного варианта истинной модернизации сельского хозяйства на основе частного сектора. Они восторженно поддержали решения Пятнадцатого съезда партии, принявшего долгосрочную программу коллективизации (к 1933 году намечалось осуществить ее на 20 процентов). Бухарин никогда по-настоящему не критиковал аграрную теорию партии, в его «Заметках экономиста» (1928 г.) на эту тему нет ни строчки.
Нет, правые вовсе не отказались от идеи социализации сельского хозяйства, и они не отвергли ленинский тезис о классовой борьбе в деревне. Свою декларацию о необходимости крепить союз с середняком Бухарин высказал в параллели с заявлением, что кулака-то следует всячески подавлять, и эта именно бухаринская формулировка считалась официальной линией партии в течение всего периода коллективизации.[ См.: Х.Дж.Эллинсон. «Славик ревю», 1961, с.189–202.
]
Точнее всего было бы сказать, что в вопросах сельского хозяйства и промышленности Бухарин был против максималистского подхода, например, слишком высоких налогов на крестьян, которые могли привести к спаду сельскохозяйственного производства. Он был за разумно сбалансированное отношение к тяжелой и легкой промышленности.
Тактика Сталина на этом новом этапе, то есть в 1927–1930 гг., когда его главной политической целью стал разгром правых, отличалась и непостоянством, и неопределенностью. С одной стороны, он делал все, чтобы расставить своих людей на ключевых постах в партийном аппарате – как в центре, так и по всей стране. С другой стороны, перетягивая на свою сторону лишенные к тому времени традиционного руководства левые элементы, он действовал с достаточной осторожностью, стараясь одновременно повести за собой как можно больше и тех, кто ранее выступал за НЭП, и таким образом все сильнее изолировал правое руководство – как идеологически, так и организационно. Когда в городах проявилась наконец некоторая стабильность и даже повышение уровня благосостояния населения и начался вновь рост пролетариата, в партии, во всех ее фракциях именно в этот момент возникло сильное стремление предпринять новые шаги на пути к социализму. Сталин искусно использовал это настроение партийного большинства.
Предполагалось в целом осуществить укрепление восстановленной в значительной мере промышленной базы и постепенно расширить заложенную в деревне систему колхозов. Решениями Пятнадцатого съезда намечался план, в котором эти пункты были главными. Бухарин и Томский этот план поддержали.
* * *
Внутрипартийная борьба на Украине отлилась в формы, сильно отличавшиеся от московских. Первым секретарем коммунистической партии Украины в апреле 1925 года был назначен Лазарь Каганович, сменивший на этом посту тормозившего украинизацию Квиринга (происходившего из немцев Поволжья). Каганович, преданный Сталину деятель, вскоре приобрел ужасную репутацию, и многие полагали, что новое его назначение окажется для Украины губительным. А. Шумский, украинский нарком просвещения, считал, что на такой пост следовало назначить В. Чубаря – украинца. Но Каганович, хотя и сознавал, что националистические украинские настроения могут выглядеть вредными в глазах руководства в Москве, активно проводил политику умеренной украинизации[ Г.Костюк. Сталинистское правление на Украине, с.31.
] в ее культурном и языковом аспектах. В течение нескольких лет его лидерства на Украине национальная культура продолжала развиваться, хотя и не без задержек со стороны Москвы (Каганович, не будучи украинцем, родился все-таки на Украине и свободно говорил по-украински). Например, в 1926 году именно руководство в Москве решило, что украинское национальное самовыражение зашло уж слишком далеко: Шумский выступил с требованием более полной культурной, экономической и политической автономии. Его обвинили в национализме и отстранили от всех дел вместе с его сторонниками. Всю эту кампанию сильно осложнило то, что в его защиту выступила коммунистическая партия Западной Украины (в то время действовавшая на территории Польши). Дело Шумского обсуждалось исполнительным комитетом Коминтерна. Выступивший в прениях Сталин высказался в том смысле, что позиция Шумского устраивает местную интеллигенцию, но на деле она приведет лишь к борьбе за отчуждение украинской культуры и общественной жизни от общей советской культурной жизни, к борьбе украинцев против Москвы и русских вообще, против русской культуры.[ И.Сталин, т. 8, с.160.
] И мнение Сталина в определенном смысле было, конечно, верным.
Устранение Шумского и нападки на его линию не повлекли за собой, однако, перехода к полной русификации. Шумского на посту наркома просвещения сменил Скрыпник, остававшийся на протяжении последующих семи лет ключевой фигурой в составе партийного руководства, защищавшей культуру своей страны.
Скрыпник, сын украинца, железнодорожного служащего вступил в Российскую Социал-Демократическую рабочую партию в 1897 году, а в 1901 году в первый раз был арестован за свою партийную деятельность. После раскола партии в 1903 году стал большевиком. В 1913 году состоял в редколлегии «Правды». На Шестом съезде партии в 1917 году стал членом в то время еще очень узкого состава Центрального Комитета. Вернувшись в Киев в качестве полномочного представителя Ленина в декабре 1917 года, он сначала мало интересовался украинским национальным вопросом, и только в следующий свой приезд в апреле 1920 года, после короткого периода, в течение которого он занимал вполне централистскую позицию, Скрыпник постепенно превратился в сторонника независимой, но советской Украины. Исключительно благодаря силе своего характера он смог примирить в собственном мировоззрении эти два противоречивых понятия – вплоть до самой гибели в 1933 году.
Как отметил д-р Дж. Е. Мейс, звание «нарком просвещения» никак не отражало подлинной степени влияния Скрыпника, который де-факто ведал сферой культуры, идеологии и национальных взаимоотношений в республике. Он вел упорную, хотя на первых порах явно успешную борьбу с противостоящими ему силами.
Скрыпник не скрывал, с кем именно он борется. На Двенадцатом съезде партии он с возмущением рассказал о высокопоставленных коммунистах, принимавших на словах «украинизацию», ибо такой была текущая партполитика, но не делавших ничего для ее практического осуществления в жизни. К одному из делегатов, голосовавших на недавней республиканской конференции за «украинизацию», рассказывал Скрыпник, подошел на выходе из зала рабочий и обратился к нему по украински. «Почему бы тебе не разговаривать со мной на понятном языке?» – ответил тот[ КПСС, 12-й съезд, с.573.
].
Помощник Скрыпника писатель-коммунист Мыкола Хвылевой открыто выступил в 1926 году в официальном органе ЦК КПУ со статьей, где заявил, что украинская экономика – не русская экономика и таковой быть вообще не может, уже хотя бы потому, что украинская культура, которую порождает экономическая структура страны и которая, в свою очередь, влияет на хозяйственную основу, обладает собственными, характерными формами, особенностями… То есть, Союз, конечно, Союзом, но ведь в составе Союза Украина называется независимым государством, это Союз равных и независимых республик[ Висти Всеукраинского Центрального Комитету Робитничих, Селянских и Черво– ноармейских Депутатив, №
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
].
Эту ненависть можно, пожалуй, объяснить тем, что партийное разделение крестьян на категории строилось на заведомо неверном представлении о классовом характере крестьянства, и партия инстинктивно это чувствовала. Единственным социальным преимуществом бедняка являлось то, что его в первую очередь продвигали вверх по общественно-политической лестнице, например, в сельский совет. Но, попав туда, он проводил ту же линию, что и все остальные крестьяне. И в последующий период, при всех трудностях, связанных с хлебозаготовками и политикой цен, «бедняки вели себя точно так же, как другие производители»[ Там же, с.54.
].
* * *
В политической и идеологической борьбе 20-х годов основной целью Сталина стало укрепление собственного, личного положения в партии с помощью системы назначений на ответственные посты своих людей. Эти назначения осуществлялись через руководимый им самим аппарат ЦК партии.
Так называемый актив власти в лице кадрового рабочего класса к тому времени в значительной мере (но, конечно, не полностью) превратился, с одной стороны, в организационную force majeure (высшую силу), а с другой – в чистейшую фикцию. Но существовал в стране параллельный ему источник силы: сама партия со всеми ее высокими должностями стала новой притягательной силой. Возникла партийная бюрократия, огромная группа людей, для которых власть и что с ней связано, в значительной степени вытеснили или исказили прежние идеалы. То, что Раковский характеризовал в те годы как «синдром автомобиля и гарема», превратилось на глазах в новый слой общества. Дело было не только в приходе в партию новых карьеристов, но в превращении и старых партийных кадров в новое социально-психологическое сословие – в правящую элиту. И это перерождение бывших революционеров далеко не всегда сопровождалось отказом от их безжалостных революционных мер. С одной стороны, надо было сохранить власть, и сохранить силой. С другой же – ленинская идеология по-прежнему оставалась движущей силой и в то же время легитимным основанием власти и новой правящей элиты.
Как и левые, так и правые оппозиционеры сомневались в социальной законности создания коммунистической привилегированной группы, зато ее влиятельные члены предпочитали солидаризироваться со Сталиным. Многие представители более молодого поколения борцов, сражавшиеся в свое время против царской власти, а затем всплывшие в гражданскую войну, с презрением относились к европеизированным интеллектуалам, как левым, так и правым, которые одолевали их в теоретических спорах; эти наследники – нередко чисто рабочего происхождения – стали резервом сталинистов.
В политических баталиях, когда нужно было нанести поражение Троцкому и Зиновьеву, Сталин вначале как бы соглашался с Бухариным, особенно в том, что крестьянин, мол, примет социалистические принципы через посредство торговых кооперативов, а затем постепенно перейдет к производственным кооперативам; или что государственные кредиты и есть главное оружие в деревне. Слово «колхоз» вовсе не упоминалось в сочинениях Сталина вплоть до Пятнадцатого съезда партии (в декабре 1927 года). И на съезде он еще настаивал, что индустриализация будто бы возможна только на основе прогрессивного улучшения материального положения крестьянства[ Там же, с.163–164.
].
Но исподтишка Сталин уже начал сводить на нет смысл заявлений Бухарина. При этом он старался (по мнению Исаака Дойчера) проявлять куда больше гибкости в отношениях с партийными деятелями, чем это делали правые. В начале 1926 года Сталин, например, конфиденциально писал, что крестьянство – довольно неустойчивый союзник, что во время гражданской войны оно принимало сторону то рабочих, то генералов[ И.Сталин, т. 8, с.99.
]. Этот скептицизм отражал подлинное отношение к крестьянству большинства коммунистов.
Победа над троцкистами, затем над Зиновьевым и Каменевым, затем над общей оппозицией, возглавлявшейся всеми тремя, была завершена в декабре 1927 года, когда на Пятнадцатом съезде Троцкий и Зиновьев были исключены из партии. На этом съезде главным политическим маневром Сталина стало изображение видимости некоего единства в рядах победоносного сталинско-бухаринского руководства в момент окончательного разгрома левых. Но одновременно Сталин и его сторонники впервые попытались присвоить себе политическую линию левых. В официальных документах съезда речь шла только об «ограничении» кулака, но лично Сталин и его первый помощник Молотов уже заговорили о «ликвидации» кулачества как класса. Становилось известным, что Сталин склоняется влево. Он начал рассылать инструкции[ «Правда» от 14 декабря 1927, от 6 января 1928.
] о чрезвычайных мерах против кулаков, и тон инструкций резко контрастировал с умеренным тоном речей на съезде.
Правые, настаивая на необходимости экономического равновесия, также сделали больший упор на промышленность и потребовали с этой целью принятия более жестких мер против кулака. Бухарин еще в октябре заявлял, что союз с середняком уже достигнут и поэтому можно начать форсированное наступление против кулака, с тем, чтобы ограничить его эксплуататорские тенденции, а для этого следовало прибегнуть к новому налогообложению и к лишению возможности пользоваться наемной рабочей силой. На Пятнадцатом съезде партии Бухарин и Рыков говорили о необходимости оказывать давление на крестьянство, но вместе с тем предостерегали против отхода от НЭПа, чтобы не вызвать в обществе жесточайшего кризиса.
Советские авторы обычно считают, что Бухарин и его сторонники, или сознательно (как утверждал Сталин), или следуя объективному ходу событий, хотели восстановить капитализм в деревне. Некоторые исследователи на Западе разделяют эту точку зрения: правые, мол, были людьми умеренными, которые с радостью помогли бы частному фермеру, опоре сельского хозяйства страны. Они, дескать, были за коллективизацию, но только после того, как крестьянство будет готово к ней, когда тракторы и другое оборудование привлекут крестьян в колхоз.
Их политика, действительно, выглядела таковой до определенного момента. Но к концу 1928 года Бухарин занял гораздо более жесткую по отношению к крестьянству позицию. Он говорил о крупных капиталовложениях в сельское хозяйство, об опасности роста частного крестьянского сектора, особенно той его части, которая была ответственна за поставки зерна, о необходимости ограничений кулацкого сектора, о создании совхозов и колхозов, о правильной политике в области цен, а также о развитии кооперативов, которые должны объединить крестьянские массы[ «Правда»от 30 сентября 1928.
].
В начале НЭПа Бухарин на страницах прессы, действительно, всячески ратовал за частный сектор, и в 1929 году он и правые выражали недовольство методами навязываемой Сталиным коллективизации. Но куда важнее то, что правые ни разу не предложили альтернативного варианта истинной модернизации сельского хозяйства на основе частного сектора. Они восторженно поддержали решения Пятнадцатого съезда партии, принявшего долгосрочную программу коллективизации (к 1933 году намечалось осуществить ее на 20 процентов). Бухарин никогда по-настоящему не критиковал аграрную теорию партии, в его «Заметках экономиста» (1928 г.) на эту тему нет ни строчки.
Нет, правые вовсе не отказались от идеи социализации сельского хозяйства, и они не отвергли ленинский тезис о классовой борьбе в деревне. Свою декларацию о необходимости крепить союз с середняком Бухарин высказал в параллели с заявлением, что кулака-то следует всячески подавлять, и эта именно бухаринская формулировка считалась официальной линией партии в течение всего периода коллективизации.[ См.: Х.Дж.Эллинсон. «Славик ревю», 1961, с.189–202.
]
Точнее всего было бы сказать, что в вопросах сельского хозяйства и промышленности Бухарин был против максималистского подхода, например, слишком высоких налогов на крестьян, которые могли привести к спаду сельскохозяйственного производства. Он был за разумно сбалансированное отношение к тяжелой и легкой промышленности.
Тактика Сталина на этом новом этапе, то есть в 1927–1930 гг., когда его главной политической целью стал разгром правых, отличалась и непостоянством, и неопределенностью. С одной стороны, он делал все, чтобы расставить своих людей на ключевых постах в партийном аппарате – как в центре, так и по всей стране. С другой стороны, перетягивая на свою сторону лишенные к тому времени традиционного руководства левые элементы, он действовал с достаточной осторожностью, стараясь одновременно повести за собой как можно больше и тех, кто ранее выступал за НЭП, и таким образом все сильнее изолировал правое руководство – как идеологически, так и организационно. Когда в городах проявилась наконец некоторая стабильность и даже повышение уровня благосостояния населения и начался вновь рост пролетариата, в партии, во всех ее фракциях именно в этот момент возникло сильное стремление предпринять новые шаги на пути к социализму. Сталин искусно использовал это настроение партийного большинства.
Предполагалось в целом осуществить укрепление восстановленной в значительной мере промышленной базы и постепенно расширить заложенную в деревне систему колхозов. Решениями Пятнадцатого съезда намечался план, в котором эти пункты были главными. Бухарин и Томский этот план поддержали.
* * *
Внутрипартийная борьба на Украине отлилась в формы, сильно отличавшиеся от московских. Первым секретарем коммунистической партии Украины в апреле 1925 года был назначен Лазарь Каганович, сменивший на этом посту тормозившего украинизацию Квиринга (происходившего из немцев Поволжья). Каганович, преданный Сталину деятель, вскоре приобрел ужасную репутацию, и многие полагали, что новое его назначение окажется для Украины губительным. А. Шумский, украинский нарком просвещения, считал, что на такой пост следовало назначить В. Чубаря – украинца. Но Каганович, хотя и сознавал, что националистические украинские настроения могут выглядеть вредными в глазах руководства в Москве, активно проводил политику умеренной украинизации[ Г.Костюк. Сталинистское правление на Украине, с.31.
] в ее культурном и языковом аспектах. В течение нескольких лет его лидерства на Украине национальная культура продолжала развиваться, хотя и не без задержек со стороны Москвы (Каганович, не будучи украинцем, родился все-таки на Украине и свободно говорил по-украински). Например, в 1926 году именно руководство в Москве решило, что украинское национальное самовыражение зашло уж слишком далеко: Шумский выступил с требованием более полной культурной, экономической и политической автономии. Его обвинили в национализме и отстранили от всех дел вместе с его сторонниками. Всю эту кампанию сильно осложнило то, что в его защиту выступила коммунистическая партия Западной Украины (в то время действовавшая на территории Польши). Дело Шумского обсуждалось исполнительным комитетом Коминтерна. Выступивший в прениях Сталин высказался в том смысле, что позиция Шумского устраивает местную интеллигенцию, но на деле она приведет лишь к борьбе за отчуждение украинской культуры и общественной жизни от общей советской культурной жизни, к борьбе украинцев против Москвы и русских вообще, против русской культуры.[ И.Сталин, т. 8, с.160.
] И мнение Сталина в определенном смысле было, конечно, верным.
Устранение Шумского и нападки на его линию не повлекли за собой, однако, перехода к полной русификации. Шумского на посту наркома просвещения сменил Скрыпник, остававшийся на протяжении последующих семи лет ключевой фигурой в составе партийного руководства, защищавшей культуру своей страны.
Скрыпник, сын украинца, железнодорожного служащего вступил в Российскую Социал-Демократическую рабочую партию в 1897 году, а в 1901 году в первый раз был арестован за свою партийную деятельность. После раскола партии в 1903 году стал большевиком. В 1913 году состоял в редколлегии «Правды». На Шестом съезде партии в 1917 году стал членом в то время еще очень узкого состава Центрального Комитета. Вернувшись в Киев в качестве полномочного представителя Ленина в декабре 1917 года, он сначала мало интересовался украинским национальным вопросом, и только в следующий свой приезд в апреле 1920 года, после короткого периода, в течение которого он занимал вполне централистскую позицию, Скрыпник постепенно превратился в сторонника независимой, но советской Украины. Исключительно благодаря силе своего характера он смог примирить в собственном мировоззрении эти два противоречивых понятия – вплоть до самой гибели в 1933 году.
Как отметил д-р Дж. Е. Мейс, звание «нарком просвещения» никак не отражало подлинной степени влияния Скрыпника, который де-факто ведал сферой культуры, идеологии и национальных взаимоотношений в республике. Он вел упорную, хотя на первых порах явно успешную борьбу с противостоящими ему силами.
Скрыпник не скрывал, с кем именно он борется. На Двенадцатом съезде партии он с возмущением рассказал о высокопоставленных коммунистах, принимавших на словах «украинизацию», ибо такой была текущая партполитика, но не делавших ничего для ее практического осуществления в жизни. К одному из делегатов, голосовавших на недавней республиканской конференции за «украинизацию», рассказывал Скрыпник, подошел на выходе из зала рабочий и обратился к нему по украински. «Почему бы тебе не разговаривать со мной на понятном языке?» – ответил тот[ КПСС, 12-й съезд, с.573.
].
Помощник Скрыпника писатель-коммунист Мыкола Хвылевой открыто выступил в 1926 году в официальном органе ЦК КПУ со статьей, где заявил, что украинская экономика – не русская экономика и таковой быть вообще не может, уже хотя бы потому, что украинская культура, которую порождает экономическая структура страны и которая, в свою очередь, влияет на хозяйственную основу, обладает собственными, характерными формами, особенностями… То есть, Союз, конечно, Союзом, но ведь в составе Союза Украина называется независимым государством, это Союз равных и независимых республик[ Висти Всеукраинского Центрального Комитету Робитничих, Селянских и Черво– ноармейских Депутатив, №
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76