https://wodolei.ru/catalog/chugunnye_vanny/170na70/Roca/
руководство было не в силах отказаться от этой схемы.
Еще один пункт, общий для всех лидеров: в первые годы НЭПа все фракции согласились, что деревне необходимо кооперативное сельское хозяйство и что путь к этой завершающей фазе должен первоначально пролегать путем приобщения крестьянина к кредитной кооперации и торговле, и только потом коллективизация затронет все сельское хозяйство. В теории эта догма считается действующей и по сию пору: по словам одного современного западного ученого, «и сегодня продолжают утверждать, хотя и с меньшей убежденностью, что все должно происходить именно так»[ М.Левин, с.95.
]. Но, как говорится, гладко было на бумаге…
Часто представляют внутрипартийные споры так, якобы Бухарин и его сторонники стремились к некоему либеральному будущему. Но ведь и они были сторонниками однопартийного руководства страной, и они ставили цель – покончить с товарной экономикой, и они видели в кулаке классового врага!
Разногласия в партии строились не вокруг стратегических вопросов, а лишь о тактике: сколько времени должны еще длиться товарные отношения с мужиком и как долго останется легальной частная собственность на землю, в какой мере и то и другое должно контролироваться государством и как в финале все-таки положить этому конец.
Но если диапазон направлений в принципах политики у соперничавших фракций не кажется нам таким уж широким, то, напротив, различия в оттенках позиции просто поражают. В апреле 1925 года Бухарин так высказался на страницах газеты «Правда»:
«Наша политика в отношении деревни должна развиваться в налравлении снятия и в отдельных случаях полной отмены многих ограничений, которые тормозили рост хозяйств преуспевающих крестьян и кулаков. Крестьянам мы должны сказать: «Обогащайтесь, совершенствуйте свои хозяйства и не бойтесь ограничений». Как это ни парадоксально, мы должны развивать преуспевающие хозяйства с тем, чтобы помочь крестьянину-бедняку и середняку »[ «Правда » от 24апреля 1925.
].
Обращено это было не к какому-то неопределенному зажиточному крестьянину, но прямо в адрес кулака, то ecть как бы «классового врага». Отсюда можно уверенно заключить, что в тот момент для Бухарина интересы экономического развития общества превышали все остальное. Ведь точно так же Ленин однажды обращался непосредственно к капиталисту… А Бухарин еще добавил, что всякие опасения насчет превращения кулачества в новый класс помещиков безосновательны и никакой второй революции в деревне не понадобится.
Бухаринская формулировка «Обогащайтесь!» сильно коробила партию, и уже осенью ему пришлось от нее отмежеваться. Но фактически он выразил (хоть и в вызывающей форме) то, что являлось центральной идеей НЭПа. Лидер правых понял, что попытка партии совместить два диаметральных подхода (уступок и подавления) привела к ситуации, «когда крестьянин боится поставить у себя железную крышу из страха прослыть кулаком; и если он покупает сельскохозяйственную машину, то делает это так, чтобы не заметили коммунисты. Передовая техника конспирируется!»[ Стефен Ф. Коэн. Бухарин и большевистская революция. Оксфорд, 1980, с.176.
]
Бухарин (и правые) склонялся к мысли, что со временем мужика можно будет убедить в преимуществах для него коллективного хозяйства. Объективно говоря, ясно, что большинство крестьянства добровольно никогда бы на коллективизацию не пошло, и ленинские соображения о крестьянах, которые вдруг в массовом порядке скажут: «Я за коммунию!», не слишком тезисам Бухарина помогают. Даже самая мягкая тактика, предлагавшаяся некогда Лениным, не исключала в его расчетах экономического и любого другого принуждения. Большинство правых в этом вопросе тоже шло за Лениным: вопрос для них состоял не в том, допустимо ли принуждение принципиально, а лишь в том, какое именно принуждение стоит пустить в ход и в какой именно момент.
Позднее и сам Бухарин заявлял, что, мол, кулаков разрешено преследовать во всякое время, но в начале НЭПа он, кажется, еще надеялся, что кулацкие кооперативы будут осаждены мощными госбанками и госпромышленностью, что они будут вынуждены конкурировать с госкооперативами или кооперативами других крестьянских прослоек, и в конце концов у побежденных экономически кулаков не останется другого выхода, кроме как влиться в поток социалистической экономики, даже оставаясь в ней особым, «чуждым» элементом. Он настаивал, что такое предполагаемое врастание кулака в социалистическое народное хозяйство будет фактически означать его уничтожение (то есть кооператив должны будут так же экономически одолеть кулака, как социалистическая промышленность победит мелких промышленников-нэпманов).
Позиция его противников, левых, хотя и лишенных рычагов власти, но долго доказывавших свою правоту, была изложена видным экономистом Е.Преображенским. Ключом к прогрессу, по Преображенскому, являлась индустриализация: только с ее помощью мощь социалистического сектора превзойдет силу капиталистической деревни. Принадлежащее Троцкому определение «первоначальное социалистическое накопление» шокировало правых – ведь оно подразумевало эксплуатацию крестьян для развития индустрии. Преображенский даже назвал крестьян «внутренней колонией»! Но на самом деле ничего особо циничного или неприемлемого в идеях Троцкого–Преображенского не было – средства для индустриализации (или перестройки промышленности) в любой стране мира так или иначе взимаются с населения, и крестьянское производство всюду служит самым крупным и надежным источником накоплений для этой цели. Например, в Японии в эпоху Мейдзи до 60 процентов доходов крестьян были изъяты посредством налогов и земельной ренты на финансирование индустриализации этой страны. Используя экономические стимулы, фермеров поощряли резко увеличить выход сельскохозяйственной продукции, так что в 1885–1915 гг. продуктивность сельского хозяйства в Японии выросла вдвое! Преображенский аналогичным образом рассчитывал, что увеличение налогового бремени, наложенного на российских крестьян, будет сопровождаться одновременным увеличением крестьянского производства – и достигнуть этого, думал он, возможно, с помощью современных, усовершенствованных методов в земледелии.
Бухарин возражал Преображенскому, что эксплуатация деревни для финансирования промьшшенности есть ошибка даже с точки зрения чисто экономических расчетов. Крестьянство, если оно вообще уцелеет, именно должно обеспечивать рынок для промышленных товаров. Следовательно, товары с самого начала должны поступать к мужикам! Но ведь и Троцкий вкупе с другими левыми понимал, что крестьянам надо оставить возможность покупать необходимые им товары (например, спички, мыло, керосин и пр.). Так что практически взгляды правых и левых в то время не слишком расходились, тем более что Бухарин, в свою очередь, всегда подчеркивал решающее значение преобладающих темпов развития государственного сектора в хозяйстве над частным. По-видимому, он верил, что крупная социалистическая индустрия, благодаря присущему ей превосходству, будет автоматически совершать «большие скачки». Но к 1926 году и он, наверное, сообразил, что такой большой рост надо как-то стимулировать и крестьянину придется внести в это дело немалый вклад[ М.Левин, с.151, 154.
].
Бухарин осознавал, что крестьянин не примет социализма, пока не увидит своими глазами его особой экономической привлекательности, и что простыми внушениями глубоко укоренившееся классовое сознание изменить невозможно (это положение, кстати, прямо вытекало из общей марксистской теории). Здесь в его взглядах нет большой разницы с тем, что прокламировали левые. Троцкий, например, объявил, что лучше всего преодолеть разрыв между ценами на промышленные и сельскохозяйственные товары, улучшив эффективность и повысив производительность труда именно в промышленности. Отмечая расслоение в деревне и «рост кулацкой прослойки»[ Л. Троцкий. Третий Интернационал после Ленина. Нью-Йорк, 1936, с.270.
], он уверял, что при правильном партийном подходе рост индустрии помешает процессу классового расслоения крестьянства и сведет на нет его последствия[ Е.X .Карр. Большевистская революция. Т. 1. Нью-Йорк, 1950, с.355.
]. Левые постоянно утверждали, что коллективизация должна следовать за индустриализацией, а не наоборот, и материально обеспечиваться именно за счет роста индустрии. (Можно заметить в скобках, что в некоторых недавних исследованиях советских ученых пробуют утверждать, что так оно и происходило в действительности.) Левые продолжали говорить о «смычке» со средним крестьянством, подчеркивали, что превыше всего они ставят интересы пролетариата, но отнюдь не призывали к насильственной коллективизации, как иногда считается в широкой публике. Они верили, что отдельный крестьянин, будь это даже кулак, продержится исторически долго: «Принудительные поставки 150 миллионов фунтов зерна десятью процентами наиболее состоятельных крестьян – ничего более радикального, чем такая мера, левые не предлагали»[ М.Левин, с.148.
]. Троцкий, находясь в изгнании, писал, что левые вовсе не собирались в ближайшую пятилетку ликвидировать деление крестьянства на классы – им нужно было только обложить доходы кулака налогами, чтобы обеспечить индустриализацию[ «Бюллетень оппозиции», №9, с.6.
]. Как правые, так и левые считали, что необходимо непрерывно укреплять социалистический сектор в хозяйстве с тем, чтобы он стал преобладающим и в конце концов подчинил себе всю экономику.
У левых особой программы по аграрному вопросу почти что и не было; если не считать нескольких предложений по вопросам налогообложения и усовершенствования сельскохозяйственных методов, основной упор они делали в своей программе на промышленность, хотя и требовали принятия мер для создания новых колхозов (которых в то время было еще очень мало), особенно для крестьян-бедняков. Бухарин тоже мало что предлагал конкретного в деле модернизации или социализации деревни. Он больше говорил о каком-то неопределенном будущем, когда изменится характер крестьянина. Общим для левых и правых на данном этапе была их убежденность в том, что в сельском хозяйстве следует прибегать к мерам финансового характера (иногда довольно жестким); и наоборот, «принудительная» коллективизация может привести страну только к катастрофическим последствиям.
Но не в коллективизации деревни заключался главный момент спора фракций. По мере того, как политика партии завоевывала поддержку или хотя бы терпимое отношение со стороны самого преуспевавшего сектора в крестьянстве, ее, партии, левую фракцию все больше беспокоила мысль, что коммунистические идеалы поставлены под угрозу и что коммунистическое представление о классовой борьбе размывается. Почти никто в партии по-настоящему не примирился с товарной системой, и в аргументации всех спорящих мы находим очень шаткое предположение, что централизованное планирование экономики как-то сможет сосуществовать с рынком.
Как отмечалось, и не только тогдашними левыми, и не только сподвижниками Сталина, Бухарин, казалось, все надеялся, что переход к социализму в деревне следует отложить, пока не наступит эпоха принятия крестьянством социалистических порядков. До этой весьма маловероятной поры советская власть будет в определенной мере зависеть от сил рынка, которыми она не в состоянии полностью управлять (или, если пользоваться марксистской терминологией, советская власть будет зависеть от класса, являвшегося для нее не более чем союзником, а часто и хуже того).
Другой важный теоретический спор сводился вот к чему. Ленин и большевики с самого начала считали, что социализм не может быть построен в одной отдельно взятой стране и уж, во всяком случае, в такой отсталой стране, как Россия. После 1917 года они часто заявляли, что рассчитывают на революцию в Западной Европе, которая обеспечит необходимую марксистскую основу для победы социалистического всемирного пролетарского строя. Нет необходимости приводить множество цитат из трудов Ленина и других большевиков о том, что европейские революции произойдут неизбежно и что российская социалистическая революция выжить без них не может.
Эти логические построения подсказывал им не только здравый смысл, но и марксова теория. Уровень индустриализации в России, количество и «зрелость» пролетариата были явно недостаточны, чтобы с их помощью преобразовать коренным образом подавляюще огромную массу сельского населения. Задача, которая стояла перед руководством, в этих условиях была заведомо невыполнимой.
Но в будущем мы увидим, что большевики на деле уже давно вели себя так, будто Россию все-таки можно переделать без поддержки извне. Аргументация периода НЭПа уже учитывала, что пройдет много времени, пока возникнут революционные режимы в других странах. Но особенно левые фракционеры все еще по традиции и по теории рассчитывали на мировую революцию. Однако постепенно, вначале как чрезвычайно спорное теоретическое новшество, была выдвинута в партии идея « построения социализма в одной, отдельно взятой стране», и в конце концов эта новая мысль стала в ней общепринятой.
Вот как изложил обе концепции Сталин в мае 1924 года:
«Раньше считали победу революции в одной стране невозможной, полагая, что для победы над буржуазией необходимо совместное выступление пролетариев всех передовых стран, или, во всяком случае, большинства таких стран. Теперь эта точка зрения уже не соответствует действительности. Теперь нужно исходить из возможности такой победы, ибо неравномерный и скачкообразный характер развития различных капиталистических стран в обстановке империализма, развитие катастрофических противоречий внутри империализма, ведущих к неизбежным войнам, рост революционного движения во всех странах мира – все это ведет не только к возможности, но и к необходимости победы пролетариата в отдельных странах»[ И.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Еще один пункт, общий для всех лидеров: в первые годы НЭПа все фракции согласились, что деревне необходимо кооперативное сельское хозяйство и что путь к этой завершающей фазе должен первоначально пролегать путем приобщения крестьянина к кредитной кооперации и торговле, и только потом коллективизация затронет все сельское хозяйство. В теории эта догма считается действующей и по сию пору: по словам одного современного западного ученого, «и сегодня продолжают утверждать, хотя и с меньшей убежденностью, что все должно происходить именно так»[ М.Левин, с.95.
]. Но, как говорится, гладко было на бумаге…
Часто представляют внутрипартийные споры так, якобы Бухарин и его сторонники стремились к некоему либеральному будущему. Но ведь и они были сторонниками однопартийного руководства страной, и они ставили цель – покончить с товарной экономикой, и они видели в кулаке классового врага!
Разногласия в партии строились не вокруг стратегических вопросов, а лишь о тактике: сколько времени должны еще длиться товарные отношения с мужиком и как долго останется легальной частная собственность на землю, в какой мере и то и другое должно контролироваться государством и как в финале все-таки положить этому конец.
Но если диапазон направлений в принципах политики у соперничавших фракций не кажется нам таким уж широким, то, напротив, различия в оттенках позиции просто поражают. В апреле 1925 года Бухарин так высказался на страницах газеты «Правда»:
«Наша политика в отношении деревни должна развиваться в налравлении снятия и в отдельных случаях полной отмены многих ограничений, которые тормозили рост хозяйств преуспевающих крестьян и кулаков. Крестьянам мы должны сказать: «Обогащайтесь, совершенствуйте свои хозяйства и не бойтесь ограничений». Как это ни парадоксально, мы должны развивать преуспевающие хозяйства с тем, чтобы помочь крестьянину-бедняку и середняку »[ «Правда » от 24апреля 1925.
].
Обращено это было не к какому-то неопределенному зажиточному крестьянину, но прямо в адрес кулака, то ecть как бы «классового врага». Отсюда можно уверенно заключить, что в тот момент для Бухарина интересы экономического развития общества превышали все остальное. Ведь точно так же Ленин однажды обращался непосредственно к капиталисту… А Бухарин еще добавил, что всякие опасения насчет превращения кулачества в новый класс помещиков безосновательны и никакой второй революции в деревне не понадобится.
Бухаринская формулировка «Обогащайтесь!» сильно коробила партию, и уже осенью ему пришлось от нее отмежеваться. Но фактически он выразил (хоть и в вызывающей форме) то, что являлось центральной идеей НЭПа. Лидер правых понял, что попытка партии совместить два диаметральных подхода (уступок и подавления) привела к ситуации, «когда крестьянин боится поставить у себя железную крышу из страха прослыть кулаком; и если он покупает сельскохозяйственную машину, то делает это так, чтобы не заметили коммунисты. Передовая техника конспирируется!»[ Стефен Ф. Коэн. Бухарин и большевистская революция. Оксфорд, 1980, с.176.
]
Бухарин (и правые) склонялся к мысли, что со временем мужика можно будет убедить в преимуществах для него коллективного хозяйства. Объективно говоря, ясно, что большинство крестьянства добровольно никогда бы на коллективизацию не пошло, и ленинские соображения о крестьянах, которые вдруг в массовом порядке скажут: «Я за коммунию!», не слишком тезисам Бухарина помогают. Даже самая мягкая тактика, предлагавшаяся некогда Лениным, не исключала в его расчетах экономического и любого другого принуждения. Большинство правых в этом вопросе тоже шло за Лениным: вопрос для них состоял не в том, допустимо ли принуждение принципиально, а лишь в том, какое именно принуждение стоит пустить в ход и в какой именно момент.
Позднее и сам Бухарин заявлял, что, мол, кулаков разрешено преследовать во всякое время, но в начале НЭПа он, кажется, еще надеялся, что кулацкие кооперативы будут осаждены мощными госбанками и госпромышленностью, что они будут вынуждены конкурировать с госкооперативами или кооперативами других крестьянских прослоек, и в конце концов у побежденных экономически кулаков не останется другого выхода, кроме как влиться в поток социалистической экономики, даже оставаясь в ней особым, «чуждым» элементом. Он настаивал, что такое предполагаемое врастание кулака в социалистическое народное хозяйство будет фактически означать его уничтожение (то есть кооператив должны будут так же экономически одолеть кулака, как социалистическая промышленность победит мелких промышленников-нэпманов).
Позиция его противников, левых, хотя и лишенных рычагов власти, но долго доказывавших свою правоту, была изложена видным экономистом Е.Преображенским. Ключом к прогрессу, по Преображенскому, являлась индустриализация: только с ее помощью мощь социалистического сектора превзойдет силу капиталистической деревни. Принадлежащее Троцкому определение «первоначальное социалистическое накопление» шокировало правых – ведь оно подразумевало эксплуатацию крестьян для развития индустрии. Преображенский даже назвал крестьян «внутренней колонией»! Но на самом деле ничего особо циничного или неприемлемого в идеях Троцкого–Преображенского не было – средства для индустриализации (или перестройки промышленности) в любой стране мира так или иначе взимаются с населения, и крестьянское производство всюду служит самым крупным и надежным источником накоплений для этой цели. Например, в Японии в эпоху Мейдзи до 60 процентов доходов крестьян были изъяты посредством налогов и земельной ренты на финансирование индустриализации этой страны. Используя экономические стимулы, фермеров поощряли резко увеличить выход сельскохозяйственной продукции, так что в 1885–1915 гг. продуктивность сельского хозяйства в Японии выросла вдвое! Преображенский аналогичным образом рассчитывал, что увеличение налогового бремени, наложенного на российских крестьян, будет сопровождаться одновременным увеличением крестьянского производства – и достигнуть этого, думал он, возможно, с помощью современных, усовершенствованных методов в земледелии.
Бухарин возражал Преображенскому, что эксплуатация деревни для финансирования промьшшенности есть ошибка даже с точки зрения чисто экономических расчетов. Крестьянство, если оно вообще уцелеет, именно должно обеспечивать рынок для промышленных товаров. Следовательно, товары с самого начала должны поступать к мужикам! Но ведь и Троцкий вкупе с другими левыми понимал, что крестьянам надо оставить возможность покупать необходимые им товары (например, спички, мыло, керосин и пр.). Так что практически взгляды правых и левых в то время не слишком расходились, тем более что Бухарин, в свою очередь, всегда подчеркивал решающее значение преобладающих темпов развития государственного сектора в хозяйстве над частным. По-видимому, он верил, что крупная социалистическая индустрия, благодаря присущему ей превосходству, будет автоматически совершать «большие скачки». Но к 1926 году и он, наверное, сообразил, что такой большой рост надо как-то стимулировать и крестьянину придется внести в это дело немалый вклад[ М.Левин, с.151, 154.
].
Бухарин осознавал, что крестьянин не примет социализма, пока не увидит своими глазами его особой экономической привлекательности, и что простыми внушениями глубоко укоренившееся классовое сознание изменить невозможно (это положение, кстати, прямо вытекало из общей марксистской теории). Здесь в его взглядах нет большой разницы с тем, что прокламировали левые. Троцкий, например, объявил, что лучше всего преодолеть разрыв между ценами на промышленные и сельскохозяйственные товары, улучшив эффективность и повысив производительность труда именно в промышленности. Отмечая расслоение в деревне и «рост кулацкой прослойки»[ Л. Троцкий. Третий Интернационал после Ленина. Нью-Йорк, 1936, с.270.
], он уверял, что при правильном партийном подходе рост индустрии помешает процессу классового расслоения крестьянства и сведет на нет его последствия[ Е.X .Карр. Большевистская революция. Т. 1. Нью-Йорк, 1950, с.355.
]. Левые постоянно утверждали, что коллективизация должна следовать за индустриализацией, а не наоборот, и материально обеспечиваться именно за счет роста индустрии. (Можно заметить в скобках, что в некоторых недавних исследованиях советских ученых пробуют утверждать, что так оно и происходило в действительности.) Левые продолжали говорить о «смычке» со средним крестьянством, подчеркивали, что превыше всего они ставят интересы пролетариата, но отнюдь не призывали к насильственной коллективизации, как иногда считается в широкой публике. Они верили, что отдельный крестьянин, будь это даже кулак, продержится исторически долго: «Принудительные поставки 150 миллионов фунтов зерна десятью процентами наиболее состоятельных крестьян – ничего более радикального, чем такая мера, левые не предлагали»[ М.Левин, с.148.
]. Троцкий, находясь в изгнании, писал, что левые вовсе не собирались в ближайшую пятилетку ликвидировать деление крестьянства на классы – им нужно было только обложить доходы кулака налогами, чтобы обеспечить индустриализацию[ «Бюллетень оппозиции», №9, с.6.
]. Как правые, так и левые считали, что необходимо непрерывно укреплять социалистический сектор в хозяйстве с тем, чтобы он стал преобладающим и в конце концов подчинил себе всю экономику.
У левых особой программы по аграрному вопросу почти что и не было; если не считать нескольких предложений по вопросам налогообложения и усовершенствования сельскохозяйственных методов, основной упор они делали в своей программе на промышленность, хотя и требовали принятия мер для создания новых колхозов (которых в то время было еще очень мало), особенно для крестьян-бедняков. Бухарин тоже мало что предлагал конкретного в деле модернизации или социализации деревни. Он больше говорил о каком-то неопределенном будущем, когда изменится характер крестьянина. Общим для левых и правых на данном этапе была их убежденность в том, что в сельском хозяйстве следует прибегать к мерам финансового характера (иногда довольно жестким); и наоборот, «принудительная» коллективизация может привести страну только к катастрофическим последствиям.
Но не в коллективизации деревни заключался главный момент спора фракций. По мере того, как политика партии завоевывала поддержку или хотя бы терпимое отношение со стороны самого преуспевавшего сектора в крестьянстве, ее, партии, левую фракцию все больше беспокоила мысль, что коммунистические идеалы поставлены под угрозу и что коммунистическое представление о классовой борьбе размывается. Почти никто в партии по-настоящему не примирился с товарной системой, и в аргументации всех спорящих мы находим очень шаткое предположение, что централизованное планирование экономики как-то сможет сосуществовать с рынком.
Как отмечалось, и не только тогдашними левыми, и не только сподвижниками Сталина, Бухарин, казалось, все надеялся, что переход к социализму в деревне следует отложить, пока не наступит эпоха принятия крестьянством социалистических порядков. До этой весьма маловероятной поры советская власть будет в определенной мере зависеть от сил рынка, которыми она не в состоянии полностью управлять (или, если пользоваться марксистской терминологией, советская власть будет зависеть от класса, являвшегося для нее не более чем союзником, а часто и хуже того).
Другой важный теоретический спор сводился вот к чему. Ленин и большевики с самого начала считали, что социализм не может быть построен в одной отдельно взятой стране и уж, во всяком случае, в такой отсталой стране, как Россия. После 1917 года они часто заявляли, что рассчитывают на революцию в Западной Европе, которая обеспечит необходимую марксистскую основу для победы социалистического всемирного пролетарского строя. Нет необходимости приводить множество цитат из трудов Ленина и других большевиков о том, что европейские революции произойдут неизбежно и что российская социалистическая революция выжить без них не может.
Эти логические построения подсказывал им не только здравый смысл, но и марксова теория. Уровень индустриализации в России, количество и «зрелость» пролетариата были явно недостаточны, чтобы с их помощью преобразовать коренным образом подавляюще огромную массу сельского населения. Задача, которая стояла перед руководством, в этих условиях была заведомо невыполнимой.
Но в будущем мы увидим, что большевики на деле уже давно вели себя так, будто Россию все-таки можно переделать без поддержки извне. Аргументация периода НЭПа уже учитывала, что пройдет много времени, пока возникнут революционные режимы в других странах. Но особенно левые фракционеры все еще по традиции и по теории рассчитывали на мировую революцию. Однако постепенно, вначале как чрезвычайно спорное теоретическое новшество, была выдвинута в партии идея « построения социализма в одной, отдельно взятой стране», и в конце концов эта новая мысль стала в ней общепринятой.
Вот как изложил обе концепции Сталин в мае 1924 года:
«Раньше считали победу революции в одной стране невозможной, полагая, что для победы над буржуазией необходимо совместное выступление пролетариев всех передовых стран, или, во всяком случае, большинства таких стран. Теперь эта точка зрения уже не соответствует действительности. Теперь нужно исходить из возможности такой победы, ибо неравномерный и скачкообразный характер развития различных капиталистических стран в обстановке империализма, развитие катастрофических противоречий внутри империализма, ведущих к неизбежным войнам, рост революционного движения во всех странах мира – все это ведет не только к возможности, но и к необходимости победы пролетариата в отдельных странах»[ И.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76