Пойдем!
И она легко устремилась через луг, а сэр Мармадьюк, прихрамывая, поспешил следом. Вскоре они оказались возле громадного многовекового дуба. Широко раскинувшаяся крона великана шатром нависала над ложем из корней и моховой подстилки.
– Я так люблю это старое дерево! – Ева нежно провела рукой по бугристой коре.
– Да уж, старое. Пожалуй, этот дуб был уже старым в те времена, когда Цезарь писал свои «Записки».
– Тут вполне можно отдохнуть, Джон.
– Жаль, что у нас нет ни плаща, ни какой-нибудь накидки, которую ты могла себе постелить.
– Здесь есть папоротник, Джон, а это лучше всяких накидок.
Приготовив себе постель из мягких шелковистых листьев, спутники улеглись под гостеприимным кровом древнего дерева. Сэр Мармадьюк уже погрузился было в сон, когда услышал тихий шепот. Он снова открыл глаза. Ева, стоя на коленях и опустив голову, читала молитву.
Но вот она дочитала ее и неуверенно взглянула на своего спутника:
– Ты никогда не молишься, Джон…
– Боюсь, это именно так, разве что в минуту опасности я прошу Господа помочь мне.
– Это несколько трусливо, Джон.
– Именно!
– Тогда я помолюсь за тебя, но если бы здесь был дядя Эбенезер…
– Что тогда,Ева-Энн?
– О, он читает молитвы лучше всех, его слова доходят до самого Бога. Но я постараюсь заменить его. – Она сложила руки и негромко зашептала: – Милостивый Боже, прошу тебя, благослови Джона Гоббса, твоего сына и моего друга, и помоги ему, так же как он помогает мне, утешь и прости его, Отче наш, спящего и бодрствующего, убереги его от всех врагов, убереги его от самого себя, помоги ему, Господи. Аминь!
– Аминь! – благоговейным шепотом откликнулся сэр Мармадьюк.
Какое-то время они молча лежали в полной темноте – луна скрылась и не было видно ни зги. Потом снова завели разговор.
Ева : Тебе удобно, Джон?
Сэр Мармадьюк (украдкой подсовывая пучок папоротника между девушкой и корнем дерева): Чрезвычайно!
Ева : Ты уже спишь?
Сэр Мармадьюк (подавляя зевок): Нет, никогда еще не чувствовал себя столь бодрым.
Ева : Тогда давай поговорим.
Сэр Мармадьюк (снова украдкой зевая): Давай.
Ева : Ты так не похож не других мужчин, Джон.
Сэр Мармадьюк : А ты была знакома со многими мужчинами?
Ева (вздыхая): Нет, и никто из знакомых мне мужчин не был похож на тебя, Джон. Скажи же, кто ты?
Сэр Мармадьюк : Разочарованный человек средних лет.
Ева : И все?
Сэр Мармадьюк : Мизантроп, полный мрачных мыслей и чувств, к великому своему огорчению, осознающий свой возраст.
Ева : Бедный Джон! И все же, несмотря на груз твоих лет, спина твоя очень пряма, волосы черны, а глаза полны огня. Где твой дом, Джон?
Сэр Мармадьюк : Я живу то здесь, то там. Жизнь всюду одинаково скучна.
Ева : Но почему?
Сэр Мармадьюк : Быть может, я слишком многого ждал от жизни, быть может, я сам в себе разочаровался.
Ева : Ты зеваешь, Джон Гоббс!
Сэр Мармадьюк : Прошу простить меня, но сама тема нагоняет на меня сон.
Ева (с упреком): Ты так легкомыслен, Джон, а ведь жизнь – это самая серьезная вещь на свете. Ты мужчина, и ты джентльмен, и быть может, богатый джентльмен, а значит, у тебя большие возможности творить добро.
Сэр Мармадьюк : Или зло, Ева-Энн.
Ева : Или зло, Джон. И все же я знаю, что ты смел, добр и щедр, несмотря на свою мирскую натуру.
Сэр Мармадьюк : Я очень признателен тебе за добрые слова, дитя мое, но разве натура у меня уж такая мирская?
Ева : Конечно, Джон! Я могла бы испугаться тебя при нашей первой встрече, но выгладел как истинный джентльмен, поэтому я скорее удивилась. Но наружность у тебя самая что ни на есть мирская.
Сэр Мармадьюк : Я тогда крайне устал.
Ева : Но почему ты бродишь пешком по дорогам? Почему ты решил заботиться обо мне?
Сэр Мармадьюк : Потому что это лучшее, что я могу.
Ева (раздраженно дернув ногой): О, Джон Гоббс, я выдохлась!
Сэр Мармадьюк : Что ты имеешь в виду, дитя мое?
Ева : Ты отвечаешь на мои вопросы, ничего в сущности не говоря.
Сэр Мармадьюк : Что же ты хочешь услышать, дитя мое?
Ева : Ничего! Больше ничего! И я не дитя! А когда я нашла тебе на сене, ты храпел самым отвратительным образом.
Сэр Мармадьюк (несколько потрясенный и обескураженный): Крайне прискорбная привычка. Я постараюсь избавиться от нее. Спокойной ночи, Ева-Энн!
Наступила тишина.
Сэр Мармадьюк : Я обидел тебя?
Ева : Это все мой дурной характер, я же тебе говорила о своей вспыльчивости. Прости меня, Джон. И если тебе нравится, то можешь называть меня «дитя мое», хотя мне и исполнилось уже двадцать два года. Спокойной ночи, Джон.
Сэр Мармадьюк (ласково): Спокойной ночи, моя дорогая леди.
И вновь наступила тишина. Он вслушивался в ровное дыхание девушки и вглядывался в темный свод зеленого шатра. Ему было хорошо и покойно.
Но мало-помалу его мысли вернулись к прискорбным событиям прошедшего дня, к тому, кто безжизненно распростерся в эту минуту на холодной земле, чьи мертвые глаза невидяще уставились в черное безлунное небо. Конечно же, труп уже обнаружили, и люди, наверное, вовсю судачят о происшествии, и с их уст не сходит ужасное слово «убийство». Быть может, уже готовится погоня, быть может, мстители уже скачут по их следам! Сэр Мармадьюк невольно напряг слух, только сейчас оценив благоразумие своей юной спутницы, не позволившей ему заночевать на постоялом дворе, ведь первым делом перекроют все дороги и прочешут все гостиницы. Что ж, придется и впрямь пробираться в Лондон пешком, окольными путями, лесными тропинками, а в столице путники затеряются в людском водовороте. Их словесные портреты вывесят, наверное, повсюду, поэтому завтра они должны будут самым решительным образом изменить свою внешность. Завтра! А сейчас ничего не остается, как предаться на милость судьбы и погрузиться в сладкий сон.
Сэр Мармадьюк вздохнул и беспокойно пошевелился, в этот момент теплая рука коснулась его волос, пальцы мягко провели по лицу, подобрались к его руке, ладонь легла в ладонь, и в темноте раздался шепот.
– О Джон, о добрый мой друг, я не устаю благодарить Бога за то, что он послал мне тебя.
– Значит Бог решил, что я еще на что-нибудь гожусь.
– Спокойной ночи, Джон, и благослови тебя Господь!
– И тебя, Ева-Энн. Спокойной ночи!
Так, не разнимая рук, они и заснули крепким сном, простая деревенская девушка и утонченный джентльмен.

Глава X,

в которой прославляется хлеб с маслом

Сэр Мармадьюк открыл глаза и с удивлением обнаружил, что лежит на мягком ложе из мха и листьев папоротника, веточки вереска сверкают бриллиантами росы, солнце пронзает изумрудный полог своими лучами, а птицы возносят новому дню радостную песнь. Евы-Энн нигде не было видно. Сэр Мармадьюк задумчиво потрогал подбородок, и с некоторым беспокойством обнаружил колючую щетину. Ему тут же страстно захотелось очутиться в руках своего лондонского парикмахера.
Послышался шорох. Сэр Мармадьюк приподнялся. Сквозь зеленую листву он увидел, что по тропинке идет Ева с кувшином в одной руке и каким-то свертком в другой.
– Доброе утро, Джон! – улыбнулась девушка.
К великому изумлению джентльмена она выглядела очень свежей, все в ней сверкало опрятностью – от стройных лодыжек до локонов, выбивающихся из-под шляпки.
– Как тебе спалось, Джон?
– Неплохо! – Он с ужасом подумал о своем небритом подбородке и мятом сюртуке. – Из моего ответа следует неловкий вопрос: я храпел?
– Изредка, Джон! – совершенно серьезно ответила девушка, но на щеках ее заиграли лукавые ямочки. – А вот и завтрак – молоко, хлеб и масло, все очень свежее!
– Но откуда?
– За лесом есть ферма. Ты удовлетворишься столь скромным завтраком, Джон?
– Сама амброзия не сравнится с ним, мое дитя! Но ты выглядишь так опрятно, Ева-Энн, – в голосе его прозвучала невольная зависть, – а я…
– Недалеко протекает ручей, а гребень всегда со мной.
– Ну что за женщина! Может, у тебя и бритва найдется?
В ответ она звонко рассмеялась. Сэр Мармадьюк улыбнулся, ему казалось, что даже птицы запели еще веселее.
– Как хорошо проснуться таким чудесным утром и услышать твой веселый смех, Ева-Энн. – Он вскочил и отправился к ручью. Потоптавшись на берегу, он наконец опустился на колени и неловко умылся, найдя эту процедуру весьма неудобной, но освежающей. Кое-как вытеревшись носовым платком и расчесав влажные пряди гребнем Евы-Энн, он двинулся назад, всецело поглощенный мыслями о еде. Завтрак был уже готов – две кружки внушительных размеров, наполненные до краев, высились посреди белоснежной салфетки, вокруг были разложены ломти хлеба, щедро намазанные маслом.
– Ты любишь хлеб с маслом? – спросила Ева, с некоторым беспокойством глядя на груду бутербродов.
– Не знаю.
– Они не слишком толстые, Джон?
– Это лишь придает им еще большее очарование.
– Ты голоден?
– Как волк!
– Тогда я нарежу еще хлеба, так как я тоже ужасно проголодалась.
Вскоре, расположившись под деревом они принялись за еду. Сэр Мармадьюк с приятным удивлением обнаружил, что свежий хлеб с молоком в такой обстановке может быть столь же аппетитен, столь же вкусен и куда менее навязчив, чем самое искусно приготовленное и умело приправленное блюдо.
О вы, Искушенные Гурманы, Знатоки Гастрономии, чьи пресыщенные и изнеженные неба каждое новое блюдо призвано ласково щекотать, уговаривая попробовать себя, вы, для кого хлеб с маслом всего лишь неприятные детские воспоминания, о, если бы вы могли испытать счастье голода, то удивительно состояние, когда рот наполняется слюной при одной мысли о еде, если бы вы хоть на краткое мгновение могли оказаться на месте безупречно воспитанного джентльмена средних лет и видеть, как Ева-Энн проворными взмахами ножа намазывает на хлеб желтое масло, наблюдать, как эта рука разрезает хрустящую хлебную корку, как блестящие глаза лукаво взглядывают из-под полей шляпки и словно спрашивают:
– Еще кусочек, сэр?
Тогда бы вы, конечно же, ответили так же, как отвечал наш герой.
– Спасибо, пожалуй.
– Осталась лишь одна горбушка, Джон!
– Удивительно! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Мы съели целый каравай, невероятно!
Когда с завтраком было покончено, Ева аккуратно сложила салфетку, с сомнением взглянула на пустую посуду.
– Эти кружки – не слишком-то удобный груз! Меня заставили их купить, а теперь…
– Сколько они стоили, дитя мое?
– Хозяйка просила шиллинг, но удовлетворилась восемью пенсами, но и это слишком дорого.
– В самом деле? – улыбнулся сэр Мармадьюк. – С этого момента, Ева-Энн, расплачиваться буду я. А что касается этих кружек, то давай попросту оставим их здесь.
– Но, Джон, восемь пенсов! Оставить здесь…
– Все лучше, чем нести с собой.
– Как жалко! – вздохнула она.
Бросив последний взгляд на гостеприимное дерево, они тронулись в путь.
– Почему ты все время молчишь, Ева-Энн? – спросил Мармадьюк спустя некоторое время.
– Я думаю о том, что сейчас творится дома и в Уисборо Грин. Они, наверное, уже обнаружили его.
– Не стоит изводить себя подобными мыслями, дитя мое.
– Ах, Джон, я не могу об этом не думать. И все-таки будь что будет! Я готова к самому худшему. Этой ночью Господь ответил на мои молитвы и дал мне силы бесстрашно перенести все, что будет ниспослано мне судьбой. Все до самого конца, все, даже виселицу. Но хватит об этом. Как твои бедные израненные ноги, Джон?
– Мои ноги? – он обернулся и взглянул в ее безмятежно-чистые глаза.
– Твои сапоги все еще натирают?
– Нет, нет, Ева. Да даже если это и так, то тут уж ничего не попишешь.
– Ты должен купить другие, Джон, и как можно скорее.
– Ты очень странная девушка, Ева-Энн. Дитя и женщина одновременно.
– Мне уже двадцать два, Джо.
– А ты носишь какой-нибудь иной цвет, кроме серого?
– По воскресеньям я надеваю черное, сэр.
– Ну тогда при первой же возможности куплю тебе платье, голубое или розовое…
– Нет, Джон, благодарю тебя, не надо.
– Но голубой цвет так подойдет к твоим глазам!
– Только не голубой, Джон!
– Тогда розовый…
– И не розовый! Я действительно не могу. Это такие мирские цвета, Джон, мирские и… тщеславные. Мне будет казаться, что деревья и те глазеют на меня. Я никогда не надену подобного платья.
– Ну тогда, может быть, белое с узором.
– С узором?
– Да. Хотя я предпочел бы просто голубое. Полагаю, нам надо изменить свою внешность самым коренным образом.
– Изменить внешность? – переспросила она, замерев. – Ты хочешь сказать, что нас могут преследовать, что меня разыскивают? Хорошо, Джон, я надену все, что ты скажешь.
– Даже голубое платье с кружевным подолом?
– Нет, нет, в таком платье невозможно идти по лесу, оно же станет цепляться за ветви.
– Но зато оно так прекрасно оттенит твою красоту! А еще купим шляпку или накидку с капюшоном и несколько пар чулок…
– И корзинку, Джон, с крышкой!
– И пару легких, удобных туфелек…
– И зеркало, Джон, пожалуйста!
– Да, конечно, складное зеркальце, а еще кружки с тарелками, ножи и вилки, горшок для приготовления пищи, расчески и гребни и…
– Джон, нам тогда понадобится телега! – расхохоталась Ева-Энн.
– Телега? – задумчиво повторил сэр Мармадьюк. – Повозка? Лошадь? Пони! Прекрасное предложение!
Какое-то время сэр Мармадьюк размышлял. Солнце светило столь ярко, птицы пели столь жизнерадостно, а сапоги уже жали не так сильно, как прежде, и наш герой даже начал насвистывать веселую мелодию. Поймав себя на этом занятии, он повернулся к своей спутнице и воскликнул:
– Поразительно!
– О чем ты, Джон? – удивленно спросила Ева.
– Я свистел!
– Ну и что, Джон?
– Человек столь зрелого возраста! Ева-Энн, я не делал этого с тех пор, как был безответственным мальчишкой!
– А ты был мальчишкой, Джон?
– Конечно, был.
– Но в это так трудно поверить.
– Почему же?
– Потому что ни один мальчишка на свете не может вырасти в столь величественного и важного господина.
– Ха, дитя мое, скажи мне, о каком величии может идти речь, если человек обладает подбородком как у динозавра и насвистывает как деревенский парень?
– Может, если речь идет о тебе, Джон. Ты сохраняешь достоинство даже во сне, даже, когда твои волосы напоминают грачиное гнездо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35