Гауляйтер Эрих Кох из Восточной Пруссии не явился. Его гау уже почти полностью была окружена русскими. Отсутствовал и гауляйтер Ханке из осажденного Бреслау. Царило настроение во всем обвинять Гитлера. Вошедший в зал фюрер вызвал у собравшихся чувство сострадания. Он сгорбился и постарел.
Свою речь Гитлер опять начал с воспоминаний о веймарских временах, о первых годах после прихода к власти и только потом перешел к тому, чего ждали от него присутствующие, – к современному положению. Он говорил о решающем часе войны. В этом, 1945 году уже решается судьба будущего века. Его слова о новом оружии для кригсма-рине и люфтваффе в данном кругу не произвели никакого впечатления.
На последовавшем обеде Гитлер, загнанный в Имперскую канцелярию и уже с печатью смерти на лице, пытался убедить гауляйтеров в том, что способен правильно оценить дальнейший ход развития. Но прежней силы внушения, которая вновь смогла захватить и увлечь за ним людей этого круга, теперь у фюрера не было. Прозвучали и примечательные слова Гитлера: «Мы ликвидировали нашего классового противника слева, но притом забыли нанести удар и по противнику справа. Это – наше огромное упущение и прегрешение».

Надежды на «Ме-262»

В феврале Гитлер беседовал с летчиком-истребителем Хайо Германом. Тот считал, что теперь самое время перейти в воздушных боях к тарану вражеских самолетов, и обрисовал фюреру возможности его применения. Но фюрер вновь не проявил к этой самоубийственной тактике никакого интереса, указав на новые истребители, которые позволят применить новые методы боевых действий. Он упомянул также о плане Геринга производить теперь в Южной Германии реактивные самолеты, от которых он, фюрер, ожидает больших успехов. Однако формирование их эскадрилий в условиях немалых трудностей дало незначительный результат из-за тех разногласий внутри люфтваффе, которые достигли своей наивысшей точки на упоминавшемся «ареопаге». Под командованием смещенного командира летчиков-истребителей генерал-лейтенанта Галланда в этих эскадрильях летали самые известные тогда пилоты. Но ход войны позволил применить реактивные самолеты лишь в ограниченном районе, от Рима до Мюнхена, так что о большом успехе, которого ожидал Гитлер, говорить не приходилось.

Кольцо замыкается

Ежедневные обсуждения обстановки (теперь они, как правило, проводились в 16.00) проходили с 16 января в большом кабинете Гитлера в Новой Имперской канцелярии, так как прежнее помещение в старом здании было сильно повреждено бомбами. Генеральный штаб сухопутных войск находился в Цоссене, южнее Берлина. Генерал-полковник Гудериан регулярно приезжал оттуда с докладом о положении на все приближавшемся к Берлину Восточном фронте. Круг присутствующих был расширен. В обсуждении постоянно участвовали Борман и Гиммлер, а также министр иностранных дел фон Риббентроп и шеф полиции Кальтенбруннер{291}. Эти расширенные обсуждения длились в большинстве случаев от двух до трех часов. Гитлер не жалел на обсуждение обстановки времени и каждый раз выискивал какой-либо путь выхода из сложного положения, предусматривавший переформирование воображаемых войск или едва боеспособных частей во все новые соединения. С реальностью представления фюрера никак уже связаны не были.
Болезненнее всего действовали ежедневные доклады о налетах вражеской авиации. Американцы и англичане летали над западными областями рейха почти беспрепятственно, как и прежде, выискивая в качестве целей жилые кварталы. При этом они осуществляли и точечные, весьма эффективные удары по определенным промышленным предприятиям военной промышленности и гидрогенизационным заводам. Противник, видимо, располагал точнейшей информацией об особенно важных и незаменимых предприятиях, тем самым все сильнее парализуя производство всяческих военных материалов. В течение марта превратились в горы щебня и развалин такие города, как Вюрцбург и Нордхаузен, а 8 апреля – Хальберштадт.
После ежедневного обсуждения обстановки Гитлер усаживался за небольшой письменный стол в старой Имперской канцелярии и в обществе своих секретарш выпивал чашку чая. Иногда и я тоже участвовал в их разговорах. Причем фюрер, чтобы отвлечься, выбирал темы, не связанные с нынешним общим положением. В одну из таких пауз он неожиданно продиктовал письмо к моей жене, вспоминая о наших частых встречах. Она даже успела еще это письмо получить.
В те последние месяцы имперский министр Шпеер уже шел своим собственным путем. Он знал: поражение – вопрос нескольких недель. Министр с полного согласия Гудериана ездил с его офицером связи от сухопутных войск подполковником фон Позером по всей территории рейха, чтобы повсюду, где только мог, вместе с гаулятерами и соответствующими командующими хоть как-то смягчить действие отданного Гитлером распоряжения о разрушении жизненно важных предприятий и сооружений. Ему удалось, в частности, с большими трудностями и опасностями, уберечь от такого разрушения транспорт и коммунальные предприятия. При осуществлении этих нацеленных на будущее мер ему приходилось постоянно считаться с тем, что он имеет дело с убежденными в конечной победе национал-социалистами.
15 марта Шпеер вручил мне для передачи Гитлеру свой доклад «Экономическое положение в марте – апреле 1945 г. и его последствия». На 10 страницах (без приложений) он открыто и четко давал свою оценку положения и делал, безусловно, необходимые, на его взгляд, выводы. Хотя доклады Шпеера содержали лишь дурные вести, Гитлер всегда захватывал их с собой в бункер и там, уединившись, читал. В этом докладе Шпеер откровенно писал о том, что именно нам всем надлежит делать, «чтобы – пусть и в примитивной форме – сохранить для народа жизненную базу». Далее в докладе говорилось: «Мы не имеем никакого права в этой стадии войны сами предпринимать такие разрушения, которые могли бы нарушить жизнь народа… Наш долг – дать народу все возможности, которые смогли бы обеспечить в отдаленном будущем новое строительство». Но Гитлер не желал слышать подобное ни от Шпеера, ни от других. И это – несмотря на то, что со Шпеером он был связан таким многолетним сотрудничеством в лучшие времена, что тот был, пожалуй, единственным человеком, который смел говорить с фюрером столь прямо и однозначно, не боясь при этом за свою жизнь.
15 февраля Гитлер последний раз побывал на фронте. Он посетил некоторые соединения сухопутных войск на Одере в районе Франкфурта, в частности штаб 9-й армии генерала Буссе. Выглядел фюрер довольно бодро, вполне владел собой, и даже не было заметно нервного дрожания рук{292}. Но разумные и рассудительные солдаты из тех, с кем он беседовал, уже не могли верить тому, что говорил им Гитлер. То, что они должны удерживать позиции на Одере, им было ясно и без того. Но они наверняка знали, что перед лицом несомненного превосходства сил противника это едва ли возможно, если русские снова начнут наступать. Гитлер же считал свой выезд на фронт особенно важным и полагал, что тем самым укрепил стойкость солдат.
19 марта Гитлер дал всем военачальникам приказ, явившийся его «ответом» на памятную записку Шпеера. В этом приказе под кодовым наименованием «Нерон» говорилось: «Все военные сооружения, сооружения транспорта, связи, промышленности и снабжения, а также вещественные ценности на территории рейха, которые могут как-либо послужить врагу для продолжения его борьбы и которые он сможет немедленно или в обозримое время использовать для себя, надлежит разрушить»{293}. К счастью, приказ этот был едва ли осуществим. Однако масштаб разрушений был уже достаточно ужасен и без указания превратить Германию в «выжженную землю».
В конце марта события начали нарастать как снежный ком. Американцы спешили, желая опередить русских. 23 марта они перешли Рейн у Оппенхайма, а 24-го – у Везеля. В ближайшие дни последовало окружение Рурской области. В окружении оказался во главе своей группы армий «Б» генерал-полковник Модель. Сопротивление его окруженных войск прекратилось 17 марта. Модель лишил себя жизни.
Американцы превосходящими силами продолжали двигаться на восток, встречая теперь лишь незначительное сопротивление, и 11-12 апреля вышли к Эльбе у Магдебурга. Британские соединения, наступавшие севернее американских, продвигались через Вестфалию и, тоже не встречая сопротивления, без особых затруднений достигли Бремена и Гамбурга. Из получаемых нами донесений складывалось впечатление, что население рейха, особенно в северо-западной Германии, восприняло ее захват с облегчением. Оно просто-напросто было на пределе своих сил. Мы это понимали, Гитлер – нет. Он резко критиковал такое поведение, но никакого влияния на ведение боевых действий в Западной Германии больше не имел.
Последней целью Гитлера было сдержать русскую силу на Одере. 28 марта он снял Гиммлера с поста командующего группы армий «Висла» и заменил его генерал-полковником Хайнрици. Со времени функционирования рейхсфюрера СС в качестве военачальника Гитлер все сильнее критиковал его. Видя недостатки командования Гиммлера (а сказать о том можно было мало положительного), фюрер уже не считал нужным замалчивать их. В конце концов он отстранил этого дилетанта в военном деле от командования войсками. Знал ли что-либо Гитлер о контактах Гиммлера со шведами с целью добиться заключения мира или хотя бы перемирия (что резко контрастировало с девизом СС «Моя честь – верность»), сказать не могу, но не исключаю. Во всяком случае, отношения Гитлера с Гиммлером в конце марта ухудшались на глазах.
29 марта Гитлер после острых споров расстался с генерал-полковником Гудерианом. Внешне это расставание прошло вполне прилично, под видом отпуска пока всего на шесть недель.
Но разрыв был окончательным. В последнее время между ними вновь и вновь происходили бурные столкновения, при которых Гитлер все больше отказывался соглашаться с продиктованными разумом предложениями своего начальника генерального штаба. Тем не менее фюрер и впредь сохранял с ним добрые взаимоотношения, но сам Гудериан воспринял этот разрыв совсем по-иному. Он считал себя изгнанным.
Его преемником стал генерал Кребс, к которому Гитлер питал большое доверие и которого с давних пор ценил как высококвалифицированного офицера генштаба, а также и как человека. Фюрер впервые обратил на него внимание в связи с примечательной сценой на московском вокзале весной 1941 г., когда Сталин, провожая японского министра иностранных дел Мацуоку, демонстративно заговорил с Кребсом. В качестве начальника генерального штаба сухопутных войск он имел теперь гораздо меньше задач, чем в качестве командующего Берлинского III военного округа. В конце войны он в приступе отчаяния покончил жизнь самоубийством, когда его первый же контакт с командованием Красной Армии показал ему всю бесперспективность дальнейшего.
В тот же самый день Гитлер расстался и со своим многолетним имперским шефом печати д-ром Дитрихом. Долго просуществовавшие хорошие отношения между ними в последние месяцы ослабли. Геббельс всегда не доверял формально подчиненному ему Дитриху: тот слишком охотно выполнял все, что говорил ему Гитлер. Теперь же, в конце войны, Геббельс добился своего, и ему удалось с помощью Бормана настроить фюрера против Дитриха. И тот, и другой никогда общего языка не находили.

Прощание с женой

5 апреля я в последний раз поехал в Нойенхаген, около Хальберштадта, где жила моя жена с нашими тремя детьми. Самому мне было ясно: это может стать прощанием навсегда. Я знал, что Гитлер хочет остаться в столице рейха, что война вскоре закончится и, скорее всего, бесперспективно надеяться, что мне удастся живым выбраться из Берлина. Несмотря на грустные лица в Нойенхагене мне подумалось, что я оказался вдруг совсем в ином мире. Люди здесь жили спокойно и размеренно. На полях начинались весенние посевные работы. Жена, ожидавшая появления на свет нашего четвертого ребенка, старалась не показывать своих забот и тревог, которые она мужественно несла.
На следующий день я вернулся в Берлин. Эта поездка далась мне с трудом. Светило солнце, все вокруг выглядело так мирно, а я возвращался в ад. Хорошо, что у нас в Берлине царило такое напряжение, а потому сами мы не имели ни сил, ни времени задумываться над всем этим. В последующие несколько недель мне удалось еще несколько раз поговорить с женой по телефону, пока линия связи не оказалась блокированной американцами.

Последние дни в бункере фюрера

В конце апреля Гитлер произвел Шернера в генерал-фельдмаршалы и велел прессе широко осветить это событие. Шернер, подчеркивал он в газетном сообщении, «как никто другой среди германских генералов, стал символом непоколебимой стойкости и силы немецкой обороны на Востоке». Фюрер имел в виду эффективность действий возглавляемых Шернером групп армий в Курляндии, Силезии и теперь – в протекторате Богемия и Моравия.
13 апреля стало известно о казни адмирала Канариса и генерала Остера. В связи с этим распространились слухи, что найдены дневники адмирала, послужившие основанием для смертного приговора. Проверить это я не мог, а потому считал тогда и считаю теперь маловероятным, чтобы такой осторожный человек, как Канарис, с самого начала настроенный против Гитлера, вел дневники.
В последние дни марта Гитлера и всех нас потрясла весть о появлении в Имперский канцелярии Евы Браун. Она сама приняла такое решение. Фюрер хотел немедленно отправить ее обратно в Мюнхен и поручил Гофману убедить ее в необходимости возвращения. Но все усилия оказались напрасными. Ева Браун дала всем ясно понять: она останется рядом с Гитлером и отговорить ее невозможно. Она поселилась в его бункере, в отсеке рядом с личным помещением фюрера, и полностью включилась в атмосферу бункерной жизни. Всегда ухоженная, тщательно и безупречно одетая, она была неизменно приветливой и любезной и до самого последнего момента не показывала никаких признаков слабости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91