свой приказ на наступление утром 15-го он «в любом случае оставляет в силе». Теперь он больше не хотел выпускать из собственных рук благоприятную возможность. В этот день Гитлер вел себя очень спокойно. После обеда пришло известие из Праги, что Гаха прибудет в Берлин поздним вечером и готов сразу же начать разговор с ним.
Во второй половине дня только что приехавший с вокзала Геринг имел до этой встречи, а также и после нее короткие беседы с фюрером.
В нашей адъютаитуре вермахта дела развивались довольно бурно. Гитлер распорядился подготовить все для его поездки в Чехословакию. На сей раз ответственность за проведение этой акции несли мы, военные. На основе опыта с Австрией, а также поездок по Западному валу и в Судетскую область была образована «Ставка фюрера». Комендантом ее Шмундт предложил сделать Роммеля, и под его началом были созданы первые подразделения «штаб-квартиры фюрера» – два батальона сопровождения. 14 марта во второй половине дня в нашей адъютантуре состоялось оперативное совещание, и мы договорились, что Гитлер отправится поездом до Бемиш-Лейпы – населенного пункта в Судетской области, прилегающего к чешской границе, а оттуда еще тем же вечером выступят моторизованные подразделения. Фюрер с нашим предложением согласился, но заметил, что дальнейшие решения будут зависеть от хода событий, а потому он примет их только в Лейпе. Спецпоезд должен с 0 часов быть готов немедленно отправиться с Ангальтского вокзала.
Тем временем жизнь в апартаментах фюрера шла обычным чередом. Вечером Гитлер даже посмотрел кинофильм. Никогда еще ни при одной военной акции мне не доводилось видеть его таким спокойным. К концу вечера появился Кейтель. Около 23 часов сообщили о прибытии Гахи. Риббентроп договорился с ним о начале переговоров в 0 часов 15 марта. В назначенное время мы сопроводили Гитлера в Новую Имперскую канцелярию. Он был уверен, что Гаха уступит. Ведь чехи были покинуты своими бывшими союзниками. Второго Мюнхена на сей раз быть не должно. Фюрер с настроем на успех приветствовал Геринга, Риббентропа и его статс-секретаря Вайцзеккера. Своего гостя он ожидал у въезда в Почетный двор. Бросалось в глаза, что участвовать в беседе был вызван большой круг лиц. Я увидел здесь Геринга, Кейтеля, Риббентропа, Майсснера, шефа печати д-ра Дитриха и Хевеля, который вел протокол встречи. Гаха захватил с собой чешского министра иностранных дел Хвалковского и начальника кабинета. Двери закрылись, для нас настало обычное время ожидания.
По сравнению с конференциями в Годесберге и Мюнхене в эту ночь все проходило непринужденнее. Мы были свидетелями беспрестанного хождения: в кабинет Гитлера то входили, то выходили, и каждый раз удавалось узнать что-нибудь о ходе переговоров. Мы испытывали невольное сострадание к старому господину. Неожиданно появился со своим докторским саквояжем и скрылся в конференц-зале профессор Морелль. Через какое-то время он вернулся и сообщил: у Гахи – сердечный приступ, но после укола ему полегчало. Около 2 часов ночи конференция была прервана. Гаха вместе со своим министром и начальником кабинета удалился, чтобы переговорить с Прагой по телефону.
Мы увидели Гитлера в том же уверенном настроении стоящим в своем кабинете в кругу немецких участников переговоров. Из его слов мы поняли, что он наглядно обрисовал Гахе безнадежную для Чехии ситуацию и сказал ему: приказ о наступлении уже отдан. От него, Гахи, самого зависит, будет ли открыт огонь или нет и в какой именно форме Чехия будет включена в рейх. Ни один из советников фюрера ничего не возразил на этот ультиматум, а также не порекомендовал ему какое-либо более гуманное решение, ведущее к той же цели.
Примерно через час Гаха получил из Праги согласие своего правительства. Итак, в результате конференции больше сомневаться не приходилось. Я тут же велел отвезти себя на Ангальтский вокзал и занял полку в своем купе. С одной стороны, я очень устал от этого долгого и утомительного дня, а с другой – не хотел больше ни видеть, ни слышать, как закончился этот диктат.
Когда я проснулся, поезд уже шел. День был почти весенний, но лежал плотный туман. Я прежде всего подумал: из-за плохой погоды люфтваффе сегодня действовать не сможет. Мне пришлось признать, что, несмотря на некрасивые сопутствующие обстоятельства, Гитлер в своей оценке политической обстановки снова оказался прав. За завтраком в вагоне-ресторане я узнал некоторые подробности. Вермахт перешел границу и продвигался по всем направлениям вперед, не встречая никакого сопротивления. Чешская армия получила приказ оставаться в казармах и передать там свое оружие вермахту. Горькая участь для неразбитой в бою армии!
Из Лондона пришло подтверждение, что английское правительство не проявило к этим событиям никакого интереса, ибо предпринятые Германией шаги Мюнхенского соглашения не нарушили. Позднее, вечером, я услышал о протесте французов. Но это было пустой формальностью.

Вступление в Прагу

Гораздо любопытнее мне было узнать, куда теперь направится Гитлер. Некоторые из нас, в том числе и я, слышали, что он хотел уже вечером быть в Праге. Шмундт энергично возразил против такого плана: он отвечал за безопасность фюрера. Сам же Гитлер совершенно ясно высказал желание ехать до Праги в автомашине. Шмундту с трудом удалось уговорить его, чтобы свое окончательное решение он принял только в Лейпе. Я не сомневался, что шеф прикажет выезжать сейчас же. Так оно и случилось. Когда мы прибыли в Лейпу – между 14 и 15 часами, – фюрера встретили генерал Гепнер и генерал Роммель. Гепнер кратко доложил в командном вагоне поезда обстановку. Вступление германских войск произведено вполне мирным образом. Чешской армии нигде не видно, население ведет себя безучастно. Оно еще не пришло в себя от шока.
К ужасу Шмундта, Гитлер приказал немедленно ехать в Прагу. До нее было меньше 110 километров, всего каких-то часа два езды. Роммель организовал маршевую колонну и придал ей для охраны и сопровождения подразделения ставки фюрера. Шмундт велел мне возглавить рекогносцировочную команду и выехать заранее, чтобы подготовить размещение в пражских Градчанах. Я упросил его дать мне хотя бы два часа форы. На двух машинах, с несколькими офицерами и солдатами, я немедленно отправился в путь. Мы испытали все трудности, какие только могут встретиться автомобилистам зимой на незнакомой дороге – пронизывающий до костей холод, туман, снегопад, гололедица, заносы – и побывали на грани аварии. Иногда нам даже приходилось делать объезды по покрытым ледяной коркой полям. Но умение водителей и высокая проходимость автомашин все же помогли нам. целыми и невредимыми добраться до Праги. С наступлением темноты мы въехали в Градчаны. Городская картина с ее неразберихой и пестротой невольно напомнила мне лагерь Валленштейна{150} далеких времен. Разумеется, как я и предполагал, Гитлер прибыл раньше нас, и ничего к его приезду подготовлено не было. Кое-как я освободил какие-то помещения для него самого. А Гаха вернулся в свою резиденцию еще несколькими часами позже, чем он.
Гитлер производил впечатление счастливого человека. Мне показалось, на лице его написана гордость. Над Градчанами развевался штандарт фюрера. Здесь он издал указ об образовании протектората Богемия и Моравия. Преамбулу Гитлер продиктовал сам, в первой же фразе обосновав свои меры: «богемско-моравские земли целое тысячелетие принадлежали к жизненному пространству германского народа». Этой формулировкой Гитлер снова показал себя насквозь австрийцем, ибо в качестве названия создаваемого протектората он избрал прежнее, австрийское, наименование этих земель. Я же, будучи пруссаком, никакого отношения к данной стране не имел, и, как и многим северо-германцам, мне казалось ошибочным ради этого идти на политический риск. Лично мне как своему адъютанту по люфтваффе фюрер с удовлетворением сказал: теперь русские, англичане и французы больше уже не смогут использовать Чехословакию в качестве своего «авианосца». В военно-политическом отношении я должен был признать его правоту, хотя никакой острой опасности этого я и не видел.
Гитлер не пробыл в Праге и суток. Я сопровождал фюрера на прощальный прием у президента Гахи в его официальной резиденции в Градчанах. Перед глазами у меня все еще стояла ночная сцена в Имперской канцелярии. Теперь Гаха выглядел немного получше. Атмосфера была внешне непринужденной, но в целом прием носил вежливый, преднамеренно отчужденный оттенок. Большего ожидать было нельзя.
Затем автоколонна отправилась назад в Бемиш-Лейпу к спецпоезду. На следующий день он доставил нас через Оломуц в Брно, главный город Моравии, а оттуда – в Вену. На обратном пути в Берлин мы 18 марта сделали промежуточную остановку в Линце и 19-го прибыли в столицу рейха. При встрече фюрера Геринг произнес одну из своих самых пламенных речей; она произвела на меня особенно досадное впечатление.

Русский вопрос

Во время железнодорожной поездки через Моравию между Гитлером и мною произошел примечательный разговор. Он умиротворенно взирал на ландшафт за окном и, казалось, устремился своими мыслями куда-то вдаль – ситуация, которую мне доводилось нередко наблюдать и раньше. Я выжидал, пока он заговорит, мне было любопытно услышать, что именно занимало его теперь, после завершения истории с Чехословакией. В своих ожиданиях я не ошибся.
Фюрер заговорил об экономическом и сельскохозяйственном приросте рейха; прирост этот значителен и избавляет его от многих забот. Вооружение и оснащение чешской армии дают ему возможность сформировать новые дивизии. Мы должны позаботиться теперь о том, чтобы чешский народ был доволен и чувствовал себя под защитой Великогермаыского рейха хорошо. Нейрат – вот кто пригоден на пост имперского протектора Богемии и Моравии. Он быстро приобретет доверие чехов. Задача – установить там спокойствие и порядок, иначе он, фюрер, не знает, что принесут ближайшие недели. Изолировать поляков стало делом трудным. Они упрямо стоят против соглашения по Данцигу и транспортной связи с Восточной Пруссией и ищут защиту у англичан.
Но заклятым врагом Польши является не Германия, а Россия. И нам тоже однажды грозит огромная опасность с ее стороны. Однако почему послезавтрашний враг не может стать завтрашним другом? И Гитлер продолжил свою мысль: этот вопрос следует продумать весьма основательно. Главная задача – найти сейчас новый путь для новых переговоров с Польшей. Сначала он желает добиться возвращения Мемельской области, а затем на продолжительное время удалиться на Оберзальцберг. Там он сможет спокойно поразмыслить.
Как я установил потом, о России Гитлер до тех пор говорил только с Риббентропом, поскольку ни от кого, включая и военных, я ничего на эту тему не слышал, сам же он о ней ни с кем не разговаривал. Казалось даже, что фюрер от этих планов отказался, ибо только летом я впервые снова услышал кое-что о новой торговой политике и о России.
Когда мы прибыли в Берлин, в Имперской канцелярии опять кишмя кишело любопытствующими. Возникшая ситуация давала достаточный повод для того. Во время поездки д-р Дитрих раздавал свои «белые листки», кроме того, шеф печати поддерживал связь с министерством иностранных дел и получил оттуда сообщение о речи Чемберлена, произнесенной в Бирмингеме 17 марта. В противоположность своей речи 15 марта в палате общин (в которой заявил о незаинтересованности Англии в делах между Берлином и Прагой), британский премьер-министр теперь обличал Гитлера за нарушение договоров и вероломство. Он охарактеризовал предпринятый фюрером шаг как попытку силой добиться мирового господства. Фюрер увидел в этой речи еще одно подтверждение своего предположения. Теперь уже не Чемберлен, а другие люди и другие силы определяли в Англии политику. К ним принадлежал круг тех политических деятелей, в центре которого стояли Черчилль, Идеи и Дафф Купер. Англия и Франция в знак протеста направили Берлину соответствующие ноты, а затем отозвали своих послов. Гитлер ответил такой же контрмерой. Я не забыл одного предположения, которое услышал в те дни. Среди сопровождавших Риббентропа лиц говорили о том, что Чемберлен проводил свою тактику незаинтересованности в Чехии со злонамеренным умыслом. Он хотел поощрить Гитлера на этот шаг, чтобы тем самым заполучить в свои руки средство создать у английского народа антигерманское настроение. Знал ли, и насколько полно, фюрер об этой идее, мне неизвестно.
Гитлеровский шаг против «остатка Чехословакии» популярным среди немецкого народа не стал. Большинство людей, с которыми я говорил, так отзывались о нем: «А было ли это необходимо?». Приходилось часто слышать и ссылку на формулировку фюрера в его речи в «Спортпаласте» 26 сентября 1938 г. в связи с Судетами: это – «его последнее территориальное требование». Гитлера обвиняли в нарушении слова. Это недовольство не осталось незамеченным и им самим. В застольных беседах, в разговорах с партийными чинами, а также в рамках военных совещаний он постоянно возвращался к данной теме, обвиняя англичан в извращении фактов. Мол, «последнее территориальное требование» распространялось на всю Чехословакию, а не только на Судетскую область, и его следовало понимать лишь во взаимосвязи с мирным решением всех проблем национальных меньшинств в данной стране. Чехи же с этими проблемами не справились, а что касается англичан и французов, то в предложенном ими же самими дополнении к Мюнхенскому соглашению никакой гарантии границ Чехословакии они не давали.
В осуществлении своих планов Гитлер сбить себя с намеченного пути не позволил. Только действуя быстро, мог он достигнуть собственных целей без войны – так аргументировал фюрер предпринятые им шаги. Поэтому мы были ошеломлены, когда он дал указание Риббентропу начать политические переговоры с Литвой о возвращении Мемельской области. Кейтелю было поручено принять соответствующие подготовительные меры военного характера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91