Благодаря такому изучению предмета фюрер превосходил в познаниях не одного специалиста.

Итог 1938 года

Предрождественские дни Гитлер, как и в прошлом году, посвятил своим архитектурным интересам и строительным замыслам. Он принял живое участие в Германской архитектурной выставке в Мюнхене, свою поездку в Нюрнберг использовал для посещения строительной площадки Здания имперских партийных съездов, а в Берлине с большим нетерпением ожидал завершения постройки Новой Имперской канцелярии.
25 декабря фюрер перед отъездом попрощался со своими сотрудниками, по обыкновению лично вручив каждому рождественский подарок. Я получил на этот раз самопишущую ручку с золотым пером, а моя жена – тяжелую серебряную чашу, и все это – с выгравированными фамилиями и датой «Рождество 1938». Праздничные дни Гитлер, как всегда, провел в Мюнхене, а потом сразу поехал на Оберзальцберг. Там он и встретил Новый год вместе со своим обычным окружением, а также Евой Браун, ее родней и знакомыми. Из нашей военной адъютантуры при нем на сей раз находился Шмундт с женой.
Геббельс в своем новогоднем обращении назвал уходящий год самым успешным для национал-социалистического режима, который навечно войдет в германскую историю. О концентрационных лагерях широкая общественность знала мало. События «Имперской Хрустальной ночи» расценивались как своего рода «производственная авария». Я тоже считал политическое положение на исходе года позитивным и вступал в новый год с уверенностью, поскольку мне была обещана к концу его другая должность в люфтваффе. Я по-прежнему оставался приверженцем Гитлера как в силу воинского повиновения, так и убеждения, хотя и осуждал его за поведение во время кризиса Бломберг – Фрич и «Имперской Хрустальной ночи». Фюрер прикрыл своих партийцев и тем самым отяготил себя виной. Угнетающим оставался ретроспективный взгляд на отношение Гитлера к сухопутным войскам, а также и на их отношение к нему самому. Все усилия Шмундта и Энгеля улучшить эти взаимоотношения результата не дали.
В течение этого года мне все яснее становилось, что оценка Рейхенау его сослуживцами была не верна. Усилия этого генерала приобрести крупное положение в партии истолковывались как тщеславие, и его называли «наци-генералом». В данной связи мне вспоминается один мой разговор с ним на Оберзальцберге во время кризиса с Шушнигом. Я считал тогда, что он разозлен тем, что его не сделали преемником Фрича. Но раздражение генерала имело другие причины. По смыслу, он сказал так: «Вы еще дождетесь, что влияние партии на фюрера возрастет и в военной области тоже, а генералы и пикнуть не смогут! В 1934 г. Бломберг и я смогли сломить СА потому, что мы имели на Гитлера влияние большее, чем его однопартийны. За это меня объявили нацистским генералом. А сейчас дело идет к тому, чтобы в зародыше удушить растущее влияние СС и партии на Гитлера в вопросах сухопутных войск.
Только в том случае, если это удастся, сможет произойти реабилитация Фрича. Но новые господа не знают партии и ее фюреров и не умеют с ними обращаться». К концу 1938 г. я осознал, что Рейхенау был прав.

Новая Имперская канцелярия

8 января 1939 г. Гитлер прибыл в Берлин. У портала старой Имперской канцелярии его встречал Шпеер. За день до назначенного фюрером срока он с гордостью отрапортовал о готовности Новой Имперской канцелярии. Гитлер со словами сердечной благодарности пожал руку своему зодчему, и оба отправились во вновь построенное здание, а я с любопытством последовал за ними. Описать мое впечатление нелегко. Пришлось бы употреблять сплошь превосходные степени. Со времен Гогенцоллернов таких роскошных строений ни в Берлине, ни в Потсдаме не возводилось. Оно было сооружено в своеобразном стиле гитлеровских зданий в Мюнхене и Нюрнберге. Мне лично понравилось. Украшенный мозаикой зал, мраморная галерея, рабочий кабинет Гитлера – все это, по моему мнению, было шедевром Шпеера. Мозаичный зал окон не имел, а освещался естественным или искусственным верхним светом. Стены были выложены художественной мозаикой. Огромные мраморные плиты пола тоже имели мозаичные полосы. Никакой мебели здесь не стояло. Через несколько выше расположенный небольшой круглый, куполообразный зал можно было пройти в мраморную галерею с пятью дверями, а также множеством огромных обрамленных розоватым мрамором окон на противоположной стороне. Оконные ниши имели глубину 2,35 м. Гобелены и мебель светлых тонов хорошо контрастировали с тяжелым материалом стен и пола. Латунные светильники давали приятный свет. Галерея постоянно использовалась в служебных целях, так как соединяла бюро президиальной канцелярии с военной адъютантурой в восточной части нового здания с помещениями Имперской канцелярии – в западной.
Центральная дверь галереи вела в рабочий кабинет Гитлера; она днем и ночью охранялась двумя эсэсовцами с винтовками на караул. Пять высоких дверей оконного типа открывали вид на колоннаду и ведущую в сад и к оранжерее террасу. Кабинет был выдержан в темных тонах, предпочитавшихся фюрером. К красному мрамору хорошо подходило коричневое палисандровое дерево потолка. Пол покрывал единственный красный ковер. Я находил все это красивым и отнюдь не показушным, а, пожалуй, слишком уж аскетичным. Однако не обошлось и без некоторых живых черточек. Гитлер имел определенную склонность к этому, но проявлял ее только при обстановке своих жилых помещений. Меблировка же кабинета была подчинена пространственному эффекту. Над камином висел портрет Бисмарка работы Ленбаха{140}. Письменный стол у противоположной стороны и огромный мраморный стол перед окнами были выполнены по проектам Шпеера. Весной 1945 г. именно на этой мраморной плите из монолита размером 5 на 1,6м были разложены карты генштаба с нанесенной на них для доклада фюреру оперативной обстановкой последних дней рейха.
К кабинету примыкал большой, «временный», как его называли, зал приемов. Во время поездки в Италию в мае прошлого года Гитлер повидал великолепные дворцы периода Возрождения. Поэтому он пожелал иметь для различных церемониалов торжественное и репрезентативное помещение и приказал Шпееру максимально увеличить запланированный зал приемов, а позднее построить его еще большим. Кстати, план реконструкции Берлина предусматривал, что в теперешнюю Имперскую канцелярию будет впоследствии встроено Партийное министерство, а окончательное здание Имперской канцелярии и фюрерский корпус будут возведены на площади «Оперы Кролля» напротив сгоревшего рейхстага.
9 января в «Спортпаласте» в присутствии строительных рабочих состоялась официальная передача здания Новой Имперской канцелярии. В своем обращении Гитлер сказал то, что в ближайшие месяцы нам часто доводилось слышать из его уст: Великогерманский рейх получил теперь такие представительские возможности, которые соответствуют его значению. Похвалы фюрера Шпееру не имели предела.
12 января началось с новогоднего приема – первого и последнего в новом здании Имперской канцелярии. Это был ряд тех официальных процедур, в первую очередь для которых Гитлер и велел соорудить его. На новогоднем собрании рейхсляйтеров и гауляйтеров в новом здании фюрер изложил им задачи в наступившем году.

Отношения между Гитлером и сухопутными войсками

В эти месяцы Гитлер, общаясь с генералами, неоднократно превозносил руководящие качества своих гауляйтеров. Он рассчитывал, что обнаружит в офицерском корпусе и у генералитета именно то, что преподал своим партийным фюрерам за долгие годы «времен борьбы». За минувший год допущенная им ошибка стала ему ясна. Прежде всего ему не хватало безоговорочной верности высшего офицерства. Нам, адъютантам, а прежде всего Шмундту, было тяжело выслушивать его упреки, особенно тогда, когда он в качестве образца выставлял партию и СС.
Шмундт и Энгель целеустремленно продолжали прилагать все усилия к тому, чтобы улучшить отношение Гитлера к сухопутным войскам.
Пусть он осознает, что и в офицерском корпусе этих войск тоже есть его восторженные приверженцы. Фюрер соглашался с предложениями Шмундта о проведении различных мероприятий в больших и малых аудиториях с целью взаимного лучшего ознакомления друг с другом. Начало этим мероприятиям было положено 18 января, в «День образования рейха», обращением Гитлера к только что произведенным в чин лейтенантам с последующим ужином в новом здании Имперской канцелярии.
Молодые лейтенанты выстроились в Мозаичном зале, предварительно получив необычное для солдат разъяснение, которое дало им понять, что Гитлер – не только Верховный главнокомандующий, но и верховный политик. Как таковой фюрер был встречен со своей речью аплодисментами. Он неоднократно заявлял, что для него тяжело выступать перед офицерами и солдатами, ибо они сидят перед ним молча и ему трудно установить с ними контакт. Шмундт по этому поводу сказал, что речи фюрера только тогда вызовут у них такое же эхо, как у широкой публики, когда будет разрушена невидимая стена между оратором и слушателями. Поэтому лейтенантам было приказано после выступления фюрера хлопать. Гитлер весьма одобрительно отнесся к этому распоряжению. В привычной ему манере он повел речь издалека, начав на сей раз с событий прусской военной истории, с верности и любви к фатерланду, с повиновения и мужества, что за многие столетия и сделало сначала Пруссию, а затем Германскую империю великими. Обладая этими качествами, офицерский корпус может обеспечить Великогерманскому рейху предназначенное ему место среди народов. Гитлер упомянул об успехах своей политики в прошедшем году, однако избегал говорить о своих планах на год начинающийся.
После речи офицерам был устроен банкет в Мозаичном зале. Гитлер еще некоторое время оставался среди них, подсаживался за столики и беседовал с молодыми офицерами, но вскоре удалился к себе. Алкоголь помог закончить этот вечер побыстрее, чем намечалось. Кое-кто из молодых офицеров, не зная, где находится туалет, воспользовался вместо унитаза углами зала. Фюрер, которому мы потом с досадой рассказали о таком продолжении вечера, отнесся к поведению лейтенантов снисходительно. Это никак не поколебало его впечатления, что встреча удалась.
Прием лейтенантов, разумеется, стал предметом обсуждения во всех гарнизонах вермахта, большинство офицеров его приветствовало, и это явилось подтверждением правильности намерений Шмундта. Немногие ставшие известными контраргументы нас не обескуражили. Они высказывались заведомыми «реакционными» офицерами и известными противниками нацистского режима, которые отзывались с отвращением не только о Гитлере, но и о самой этой встрече. Мы же считали, что таким офицерам следует подать в отставку, раз командование вермахта настолько отталкивает их.
Нас интересовало также, какой отклик нашло это событие в офицерских собраниях. Я констатировал, что присутствовавшие на приеме высказывались о нем корректно, но некоторые рассказывали неверно; шло ли это от неосведомленности или от тенденциозности, различить сложно. Тогда среди офицерского корпуса, но еще более в консервативных и церковных кругах распространились всякие не соответствовавшие действительности слухи о Гитлере, о его поступках, планах и намерениях. Но им верили. Зачастую мне бывало трудно убедить собеседников в правде. Иногда мне с оттенком сострадания говорили, что я как адъютант фюрера априори вынужден говорить в его пользу, а это достаточная причина, чтобы мне не верить. Слухи касались чаще всего приступов ярости у Гитлера и его «вульгарных» манер. Некоторые даже не понимали, как это я, будучи офицером-дворянином, мог все это выносить. Очень распространенной была точка зрения, будто беседовать с Гитлером невозможно. Он, мол, говорит без умолку и перебить его никак не удается, а если ему противоречат, даже орет. Когда же я рассказывал, что моя служба при фюрере проходит так же, как в любом высоком военном штабе, это вызывало недоверчивый смешок.
Фюрер умел узнавать из различных источников о своих сотрудниках гораздо больше, чем давал заметить. Для всех нас явилось полной неожиданностью, когда однажды он без всякой причины уволил своего личного адъютанта Видемана и перевел его на дипломатическую службу в качестве генерального консула в Сан-Франциско. Я был рад, что мне больше не придется встречаться с ним, ибо Видеман производил впечатление человека замкнутого, а к его бросавшимся в глаза постоянным связям с иностранными дипломатами и политиками я всегда относился с недоверием.

Германия – Польша

В политическом отношении в эти январские дни на первый план вышел польский вопрос. 5 января Риббентроп имел продолжительную беседу с польским министром иностранных дел Беком{141}. Они вместе посетили Гитлера на Оберзальцберге. Уже в конце февраля Риббентроп нанес ответный визит в Варшаву. Это привлекло к себе всеобщее внимание. Причина столь быстрого ответного визита заключалась, однако, в том, что он пришелся на пятую годовщину германо-польского пакта о ненападении. Гитлер надеялся, что его министр иностранных дел найдет в атмосфере праздничного акта путь к новым плодотворным переговорам.
Риббентроп был крайне озабочен дальнейшим развитием отношений с Польшей. Он знал требования Гитлера насчет установления германской транспортной связи с Данцигом через польский коридор в Восточную Пруссию, а также включения этого города в рейх, против чего возражала Польша. Честолюбивым желанием Риббентропа было найти решение посредством нового двустороннего соглашения. Из Варшавы он вернулся в угнетенном состоянии. Переговоры с места не сдвинулись ни на шаг. По сему поводу Гитлер сказал, что соглашения с Пилсудским{142} можно было бы достигнуть. Риббентроп же боялся теперь, что Англии удастся перетянуть Польшу на свою сторону. Поэтому он пришел к выводу: необходимо искать контакта с Москвой, чтобы оградить от английского влияния и Россию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91