— Шерон. — Алекс взял ее за руку. Он не может позволить ей уехать. Хотел бы, но не может. — Неужели это действительно то, что тебе нужно? Я имею в виду работу в школе.
— Да. — Она не отвела взгляда и смотрела на него спокойно и уверенно. — Теперь я знаю, что никогда не смогу стать своей в Кембране, никогда не стану одной из них, как бы ни старалась. Я могу работать так же, как они, могу выйти замуж за человека их круга, но мне никуда не деться от чувства, что я не такая, как они. Мне еще предстоит найти то место, где я смогла бы стать своей, смогла бы быть счастливой от того, что я такая, какая есть. Одно я знаю точно — мое сердце принадлежит Уэльсу. И я уверена, что мое призвание — быть учителем. Но чтобы найти себя, мне нужно уехать отсюда.
— А тебе не кажется, — спросил Алекс, — что нам нужно быть вместе, Шерон?
Она покачала головой.
— Нет, — ответила она. — Вот в этом я уверена на сто процентов. Я никогда не смогла бы стать счастливой с тобой, Александр. Останься я с тобой — и я уже никогда не смогу быть самой собой. Я потеряюсь в тебе, точно так же как потерялась бы в Оуэне, если бы вышла замуж за него. Может быть, это звучит эгоистично, может быть, даже не по-христиански, но я — это я, и я должна оставаться собой. Отец поможет мне найти себя. Я обязательно найду себя, я верю в это.
Алекс чувствовал невыносимую тяжесть на сердце. Он оглянулся и, увидев, что Верити идет к ним, повернулся к Шерон, спеша высказать все то, что должен был сказать ей, пока еще не стало поздно.
— Шерон, — быстро и отчаянно заговорил он, — ты знаешь, что я люблю тебя. Я не хочу давить на тебя, я не скажу больше ни слова, чтобы разубедить тебя в твоём решении. Но мне хочется повторить то, что я говорил тебе, когда мы были вместе. Я хочу, чтобы ты знала — это правда, даже когда мы не… Я люблю тебя!
Она молча смотрела на него.
— Я никогда больше не женюсь, — продолжал он. — И никогда ни с кем у меня больше не будет ничего такого… Если я буду нужен тебе, то я всегда здесь, рядом. Только позови меня — и я приду. Я люблю тебя, Шерон!
Шерон проглотила подступивший к горлу комок и вдохнула воздух, собираясь ответить.
Но Верити уже была рядом, счастливая и переполненная впечатлениями.
И опять она держала их за руки и тащила их за собой вниз по склону, заливаясь радостным смехом, визжа от восторга, когда ей удавалось поджать ноги и лететь, лететь, лететь.
Глава 24
Краузеры недавно открыли школу у себя в Кармартэншире. Пока там преподавали сама леди Краузер и ее дочь, иногда им помогали местный пастор и протестантский священник. Но лорд Краузер желал нанять постоянного учителя. У него было на примете несколько педагогов, но он с удовольствием решил оказать любезность своему старому другу сэру Джону Фаулеру и согласился, чтобы миссис Шерон Джонс попробовала свои силы в его школе. Он знал, хотя об этом не принято было говорить вслух, что миссис Шерон Джонс была побочной дочерью Фаулера.
Сэр Джон передал эту весть Шерон уже на следующий день, пригласив ее прогуляться с ним вдоль реки. Это очень хорошее предложение, сказал он. Школа новая, учителю дают небольшой домик поблизости и щедрое жалованье. Она может приступить к работе уже с Рождества, то есть почти через два месяца.
— Я согласна, — сказала Шерон, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание. — Ведь это такой шанс, которого нельзя упускать, правда? — И все-таки что-то пугало ее, она чувствовала себя как птенец, которого выталкивают из гнезда. Такого страха она не испытывала уже очень давно, со дня смерти матери.
Джон Фаулер взял ее за руку.
— Только если ты этого хочешь, Шерон, — сказал он. — Если тебе кажется, что это слишком далеко отсюда, я поищу что-нибудь поближе. Или, если хочешь, можешь вернуться в дом, где вы жили с матерью. Он, как и прежде, ждет тебя.
Нет, только не это. Она не может возвратиться туда. Это еще хуже, чем оставаться здесь.
— Ты передашь лорду Краузеру мое согласие? — попросила она. — И спасибо тебе за хлопоты. — Она застенчиво улыбнулась отцу. — Спасибо, папа.
Он крепко сжал ее ладонь.
Бабушка была страшно огорчена. Дедушка был вне себя от ярости. Эмрис мотал головой и отказывался принимать ее решение всерьез. Но Шерон уже жила мыслями о будущем, постепенно отдаляясь от жизни своих родных и знакомых, от жизни, о которой еще так недавно и так страстно мечтала. Она старалась заглушить в памяти последние слова Александра: «Тебе не кажется, что мы должны быть вместе, Шерон?» Если б он только знал, как близка она была к тому, чтобы согласиться с ним! Если б он только знал, как ей хотелось, чтобы он уговорил ее поселиться где-нибудь рядом с ним — так же, как ее мать жила неподалеку от сэра Джона Фаулера, — чтобы он мог приходить к ней два-три раза в неделю и уединяться с ней в спальне.
Она была рада, что он не знает об этом.
И все же какая-то предательская слабая часть ее души безрассудно мечтала о том, чтобы он догадался о ее желании, чтобы он пришел к ней и убедил ее остаться.
Она давно не видела его. Верити несколько раз приходила к ней, но теперь ее приводил и забирал слуга, тот самый мужчина, который в первый раз пришел к ней, чтобы передать приглашение графа.
Шерон старалась не замечать того, что происходило вокруг. А что-то определенно происходило. Эмриса по вечерам все чаще не бывало дома, а когда он возвращался, то говорил, что сидел с мужчинами в «Трех львах», хотя всегда был трезв как стеклышко. Шерон догадывалась, что он был не в пивной, а на собрании. Она не могла не чувствовать, как в поселке нарастает напряжение в ожидании каких-то событий.
Раньше она знала бы обо всем. Оуэн всегда рассказывал ей о том, что происходит, и дедушка с Эмрисом говорили об этом за ужином. Да и сама она раньше старалась разузнать обо всем. Раньше любопытство обязательно погнало бы ее ночью в горы, чтобы подсмотреть за собранием и своими ушами услышать, что затевают мужчины.
Но сейчас, даже понимая, что затевается что-то чрезвычайно важное, она не желала знать об этом. Она не желала гореть одним огнем со своими людьми. Потому что они больше не были ее людьми.
Нет, конечно же, не все. У нее оставались еще ее родные и родные Гуина. Оставался Йестин, которого, как ей казалось иногда, она любит больше всех на свете. Как-то воскресным октябрьским днем, когда листья деревьев пылали осенними красками, он провожал ее от церкви до дома.
— Йестин, — спрашивала его Шерон, — ведь уже скоро, правда?
Ей не надо было объяснять, что она имеет в виду. Весь город только и говорил о том, о чем она старалась не задумываться.
— Теперь уже со дня на день, — ответил он. «Ах, я не хочу знать», — подумала Шерон.
Но невозможно было совсем не думать об этом, трудно было притворяться, будто ты ничего не замечаешь. В воздухе ощущалась напряженность, и она возрастала час от часу.
К следующей субботе стало ясно, что роковой день назначен, хотя никто и словом не обмолвился ей об этом: просто слишком уж пусты и тихи стали улицы Кембрана. Мужчины не вышли на работу. Шерон даже не решилась спросить у Эмриса, почему он остался дома, — Эмрис был мрачнее тучи. Странная, неестественная тишина проникла даже в стены дедовского дома.
А потом было воскресенье и проливной дождь. Когда Шерон вернулась домой после службы и занятий в воскресной школе, дедушки и Эмриса не было. За чаем она спросила о них у бабушки, но та ничего не ответила, поспешно допила чай и ушла наверх в свою комнату. Только тогда Шерон поняла. Они ушли.
Они ушли в дождь. И сейчас они там, за густой пеленой дождя, бессмысленной толпой движутся в сторону Ньюпорта. Может быть, навстречу беде. От страха у нее все поплыло перед глазами. Но она заставила себя встать и залить кипяток в заварной чайник.
Ее это не касается, повторяла она себе. Она не должна думать об этом, не должна тревожиться за них. Ее не интересует то, что творится в Кембране. И она дала себе слово не думать о них — не думать о дедушке, Эмрисе, Хью и об остальных.
Ангхарад душили рыдания, а кроме того, она промокла до нитки, когда в полдень прибежала к флигелю Джошуа Барнса. Ей пришлось стучать дважды, прежде чем дверь открылась и Джошуа Барнс впустил ее в дом.
— Они вышли, мистер Барнс, — задыхаясь, проговорила она с порога. — Ушли, хотя сегодня воскресенье и идет дождь. Я не знала, что они выйдут, ни вчера, ни даже сегодня утром. Честное слово, я ничего не знала. Даже когда мой отец ушел, я не сразу поняла, куда он направился. Но потом я встретила Ифора Ричардса, и он мне все рассказал. И я сразу побежала к вам. Не сердитесь, мистер Барнс! Клянусь Богом, я ничего не знала!
Но Барнс, хотя новость и застала его врасплох, нисколько не рассердился. Наоборот, он даже был рад слышать это — если только можно радоваться, когда на глазах рушится все то, что ты создавал добрых двенадцать лет. Но теперь по крайней мере катастрофа налицо. Нетрудно предположить, как отреагирует Крэйл на сегодняшние события. Если он хоть что-то понимает в людях, то граф теперь должен убраться к себе в Англию, побежденный и униженный. А он, Барнс, снова возьмет все в свои руки. Это будет не так уж легко, но к трудностям ему не привыкать.
Нет, он никуда не пойдет. У него нет желания мокнуть под дождем в погоне за демонстрантами или отправляться с докладом к Крэйлу. Тот сам скоро узнает обо всем.
— Значит, говоришь, они отправились в Ньюпорт, — сказал Барнс, потирая руки.
— Сначала они должны собраться в горах, — сообщила Ангхарад. — Может быть, вы еще сможете остановить их, мистер Барнс. Они ведь испугаются, когда увидят вас. Но лучше пусть испугаются — главное, чтоб они не пострадали.
Барнс рассмеялся.
— Нет, женщина, у меня совсем другие планы на этот воскресный денек, — ответил он. — Давай-ка, голубушка, отправляйся наверх да раздевайся поскорее.
«Пока ее папаша тащится под дождем в Ньюпорт, — подумал Барнс, — я поимею его дочку столько раз, сколько захочу».
Ангхарад в замешательстве посмотрела на него, но тут же поспешила наверх, подгоняемая крепкими шлепками.
«Как хорошо, однако, что я не трачу времени зря» — подумал Барнс спустя десять минут. Он лежал обессиленный и удовлетворенный, когда вдруг услышал громкий стук в дверь. Его клонило в сон, и не было ни малейшего желания открывать дверь непрошеному гостю.
Но тот стучался так настойчиво, как Ангхарад незадолго до этого. На третий стук Барнс недовольно крякнул, слез с обмякшей женщины, натянул штаны и отправился вниз, застегивая на ходу ширинку. Дай Бог, чтобы у этого дятла была серьезная причина, не то ему несдобровать, подумал он, заслышав опять стук, от которого затряслась входная дверь.
Это был Гиллим Дженкинс, тот самый Гиллим, который по поручению Барнса распускал среди жителей Кембрана дурные слухи о Шерон. Он был мокрым и перепуганным, он едва переводил дух.
— Они вышли! — выпалил он. — Они собираются в горах.
— Из-за этого ты решил потревожить мой воскресный отдых? — спросил Барнс, нахмурившись. — Я уже полчаса как знаю об этом. Пусть эти идиоты делают что хотят. Я не огорчусь, если солдаты встретят их выстрелами. Тогда они быстро прибегут домой и до конца своей жизни будут помнить этот урок.
— Мне надо спрятаться, — в отчаянии проговорил Гиллим. — Они заставляют всех идти с ними. Я видел, как они тащили в горы Йестина Джонса. Мне нужно спрятаться, пока они совсем не уйдут. Вы разрешите мне остаться у вас, мистер Барнс?
Барнс покрепче взялся за дверной косяк.
— Нет, здесь не стоит, — ответил он. — Да они наверняка уже ушли. Впрочем, Дженкинс, если ты боишься, — добавил он, презрительно оглядывая парня, — иди в конюшню, попросись, чтобы тебя спрятали там на часок-другой.
Но когда Гиллим, съежившись и втянув голову в плечи, зашагал по дорожке к конюшням, Барнс догнал его.
— Погоди-ка минутку, — сказал он, хватая его за плечо. — Ты говоришь, они тащили Йестина Джонса?
— Да, я видел это своими глазами, — ответил Гиллим. — Я не хочу, чтобы и со мной обошлись так же, мистер Барнс.
И вообще, кто его знает, что там может случиться, в Ньюпорте.
Барнс нетерпеливо мотнул головой и поспешил из-под дождя обратно в дом.
— Входи, — сказал он. Пока Гиллим, суетливо отряхиваясь и рассыпаясь в благодарностях, проходил на кухню, Барнс стоял в холле, в задумчивости глядя на потрескивающие в камине дрова. Потом удовлетворенно вздохнул и последовал за Дженкинсом.
Вообще-то он, Джошуа Барнс, отнюдь не мстительный человек. Он упорно работал в Кембране долгие годы, стараясь, чтобы завод и шахта приносили доход. Конечно, ему приходится проявлять суровость и держать рабочих в кулаке, потому что только так можно добиться успеха в деле. Но он совсем не злобный человек.
Просто времена меняются, и ему приходится как-то приспосабливаться. Он уже почти забыл, когда ему в последний раз напоминали, что он не хозяин этих земель, что он не ровня другим хозяевам в округе. Это было всего один раз, когда эта сука Шерон Джонс, побочная дочь сэра Фаулера, отказалась выйти за него. Он уже почти забыл о том унижении, когда вдруг явился Крэйл и указал ему его место. Этот паразит не просто поселился в Гленридском замке, не просто пытается командовать на заводе и в шахте — он лишил его всех прав. И наконец — хотя это, конечно, мелочь, но ведь иногда и сущий пустяк может переполнить чашу терпения, — он взял эту суку в гувернантки своей дочери, вытащил ее оттуда, где он, Барнс, определил ей место.
Да, отчаяние и гнев озлобили его. Он знает вкус успеха и совсем не желает отвыкать от него. При воспоминании о том, что Шерон Джонс волокли в горы, сдирали с нее платье и хлестали плетьми, его сердце ликует от радости. И мысль о том, что Перри был унижен на глазах у всех мужчин Кембрана, когда взялся помериться силами с Крэйлом, доставляет ему несказанное наслаждение — равно как и то, что уже никто не заговаривает о свадьбе между Шерон Джонс и Оуэном Перри.
Но ему хочется большего. Хочется до безумия. Йестин Джонс, ее деверь. Она любит этого мальчишку. До него дошли слухи, что в ту ночь, когда «бешеные» наказывали мальчишку, она побежала за ним в горы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52