— Мне никогда не приходилось слышать такого прекрасного пения.
— Спасибо. — Шерон старалась не смотреть на него.
— Я слышал, — продолжил он, — ты собираешься снова выйти замуж.
— Да, — ответила она.
— За рабочего? — спросил он. — На этот раз уже не за шахтера?
— Нет, — сказала она, — не за шахтера.
— Своим первым замужеством ты здорово рассердила меня, — продолжал он. — Совсем не такого мужа я желал тебе.
Старая неприязнь, которую Шерон всегда испытывала к нему, вспыхнула в ней с новой силой.
— Гуин был честным и трудолюбивым! — горячо заговорила она. — Я вышла за него замуж, потому что мне хотелось этого. Я любила его. И очень горевала, когда он погиб, и потом, когда умер наш сын.
— Я не позволил бы тебе вернуться в шахту, если б ты сообщила мне, что ждешь ребенка, — сказал он. — Я узнал об этом слишком поздно, когда уже ничего нельзя было поправить.
— Не стоит говорить об этом, — раздраженно ответила Шерон. — Вас ничуть не интересует, как я живу!
— Но, Шерон…
— Джон, — окликнула его леди Фаулер, — нам пора. Мы задержались сверх всяких приличий и, наверное, уже утомили графа Крэйла. Верити, дорогая, проводите нас до коляски, я хочу, чтобы вы помахали нам на прощание.
Она вела себя так, словно Шерон в комнате не было. Сэр Джон раскланялся и поспешил присоединиться к своему семейству.
— Пожалуйста, подождите меня здесь, миссис Джонс, — сказал граф и удалился с гостями и Верити.
Шерон сидела за фортепьяно, неподвижно глядя на ровный ряд клавиш. Ее била дрожь, она чувствовала, что вот-вот расплачется. Отец! Он не знал, что может стать дедом. Не знал, потому что она не захотела сообщить ему. Она не сообщила ему, потому что считала, что он сам должен поинтересоваться, как живет его дочь и что с ней происходит. Но его это, видно, не интересовало. Она не получила от него ни весточки, когда вышла замуж за Гуина и потом, когда Гуин погиб и ее сын — его внук — родился мертвым.
Шерон осторожно водила пальцем по белоснежной клавиатуре. Она не подняла глаз, когда дверь гостиной открылась и через мгновение тихо закрылась за вошедшим.
Алекс решил пригласить Шерон к чаю главным образом для того, чтобы леди Фаулер и Тэсс могли воочию убедиться, что он действительно уже нанял толковую гувернантку и что Верити совершенно довольна его выбором. Сразу по прибытии дамы вновь затеяли разговор о том, что Тэсс была бы рада приезжать в Гленридский замок несколько раз в неделю, чтобы давать уроки Верити, — разумеется, совершенно бесплатно, ибо это вовсе не труд, а удовольствие — общаться с такой очаровательной малюткой, как Верити.
Но в глубине душе Алекс понимал, что гости своим неожиданным визитом предоставили ему удобный повод вновь увидеть вблизи Шерон. Ведь он целую неделю, соблюдая соглашение между ними, старался не показываться ей на глаза. В воскресенье он даже не пошел в церковь, хотя Верити и упрашивала его. Его глаза изголодались по ее милым чертам, а уши — по звуку ее мелодичного голоса. Конечно, он вовсе не желал сегодня снова впасть в искушение — просто у него была веская причина, чтобы пригласить Шерон к чаепитию. Он и предположить не мог, что прием пройдет столь неловко. Он не сделал ничего неприличного — просто велел гувернантке быть рядом со своей подопечной во время чаепития. Но гости как будто обиделись, что им приходится сидеть рядом с представительницей низшего сословия.
Поначалу Алекс решил, что здесь, в Уэльсе, люди относятся к этим вещам несколько иначе, чем привык относиться он. В Уэльсе все не так, как в Англии. Здесь, вероятно, строже соблюдаются сословные различия. Алекс отчетливо ощущал, как нарастало напряжение в гостиной, видел, с каким высокомерием смотрят на Шерон дамы.
Он был бесконечно признателен дочери за ее непосредственность: она болтала без умолку, не чувствуя абсолютно никакой неловкости. А неловкость была. И вовсе не оттого, что он забыл учесть местные нравы.
Он понял это позже, когда, желая сгладить нарочитую бестактность леди Фаулер, попросил Шерон спеть. Тогда он обратил внимание, как Фаулер поднялся со своего места и подошел к фортепьяно. Алекс видел, как они о чем-то вполголоса разговаривали после того, как она закончила песню. И пусть они были на другом конце гостиной и он не смог расслышать их разговора, поскольку леди Фаулер и Тэсс вели оживленную беседу у него над ухом, демонстративно не обращая внимания на пение Шерон, но он видел боль и гнев на лице Шерон, когда она обращалась к сэру Джону.
Как она прекрасна, подумал тогда Алекс. И необыкновенно привлекательна. Ее красота не оставит равнодушным ни одного мужчину. И сэра Джона тоже. Может, когда-то между ними было что-то? А может даже, продолжается сейчас? Неожиданное, беспочвенное предположение заставило Алекса в ярости стиснуть зубы. Может, он тихо и вкрадчиво пытался снискать ее расположение, шептал ей гнусные предложения?..
Но вдруг догадка осенила Алекса.
Ну конечно! Как же он не понял сразу! Это объясняет все. И поведение дам, и тяжелую атмосферу, пропитавшую все в гостиной, когда перестаешь понимать, то ли печенье жуешь, то ли кусок картона. Но какая невероятная догадка! Невероятная, если посмотреть на эту парочку, беседующую у фортепьяно, если посмотреть на Тэсс.
Когда Фаулеры собрались уходить, Алекс взял Верити за руку и вышел проводить гостей. Он попросил Шерон дождаться его в гостиной. Но уже через несколько минут, отведя Верити в детскую и оставив ее на попечение няни, он ругал себя за этот поступок. Шерон сейчас расстроена, и вряд ли он сможет утешить ее. В конце концов, это не его дело.
И он опять рискует, оставаясь с ней наедине.
Алекс вошел в гостиную и тихо закрыл за собой дверь. Шерон неподвижно сидела за фортепьяно. Она не подняла на него глаз.
— Вторая песня тоже чудесная, — сказал Алекс. — Такая проникновенная. Вы сказали, она называется «Ясеневая роща»? Как это будет по-валлийски?
— Ллуинон, — ответила Шерон. — Она лучше звучит в сопровождении арфы.
— Вы будете петь ее на празднике? — спросил Алекс.
— Да.
— Шерон. — Алекс остановился рядом с фортепьяно и оперся на него локтем. — Я должен извиниться перед вами. Мне очень жаль, что вам пришлось терпеть плохое обхождение со стороны моих гостей и завуалированные оскорбления.
— Это не важно, — ответила Шерон.
— Нет, важно. — Он заглянул в ее безучастное лицо. Она по-прежнему смотрела на клавиши. — Ведь вас расстроил разговор с Джоном Фаулером? Он оскорбил вас?
— Нет, — ответила она.
Но Алекс не мог так просто отступиться от начатого разговора.
— Сэр Фаулер, кто он вам? — осторожно спросил он. Шерон прикоснулась пальцем к клавише, погладила ее, но не нажала. Потом посмотрела на Алекса своими огромными, ясными глазами.
— Он произвел меня на свет, — сказала она. Сама формулировка говорила о многом.
— Да. — Алекс задумчиво кивнул. — Значит, я не ошибся. Он не вспоминал о вас с тех пор, как умерла ваша мать?
— Он не вспоминал обо мне, — повторила она. — И я не вспоминала о нем. Мы никогда не любили друг друга. Я раздражала его — может быть, оттого, что мать забеременела мной с первой же их встречи, а может, потому, что я всегда путалась под ногами, когда он потом приходил к ней. А он раздражал меня. Я сердилась на него, что он произвел меня на свет и мы с матерью оказались никому не нужными, в своем мирке, который не распространялся дальше стен нашего дома. Когда мама умерла, нас с ним уже ничего не связывало, кроме взаимной неприязни.
Алекс внимательно наблюдал за выражением ее лица. Оно уже не было безучастным, и в нем была не только неприязнь, но что-то еще, какое-то иное чувство угадывалось в нем, чувство, которого сама она, возможно, не осознавала.
— И он ничего не предпринимал, — спросил Алекс, — чтобы как-то устроить вашу судьбу? После того как потратился на ваше образование?
— Он предложил мне выгодное замужество, — ответила Шерон. — Но если бы я согласилась, я бы на всю жизнь осталась висеть между небом и землей. Вряд ли он когда-нибудь сможет понять меня. Он подходит к этим вещам просто — считает, что для счастья нужен только покой и достаток. По-моему, он очень ограниченный человек.
Алекс смутился, вспомнив, что недавно предлагал ей стать его любовницей. Он сам заслуживает этой характеристики. Он тоже предлагал ей достаток, тоже хотел подвесить ее между небом и землей.
— За кого же он предлагал вам выйти замуж? — спросил он, откашлявшись.
Ее губы дрогнули в улыбке, но в этой улыбке не было радости.
— За Джошуа Барнса, — ответила она.
Это было похоже на удар под дых. Ограниченный человек — так она охарактеризовала Фаулера? Да он просто полный идиот, если предлагал своей дочери брак с Барнсом!
И тут еще одна догадка вспыхнула в уме Алекса.
— Скажите, почему вы пошли работать на шахту? — спросил он. — Ведь ваш дед и ваш дядя, насколько я знаю, работают на заводе. Работа на шахте, как я понял, считается менее престижной, чем на заводе. Худшую участь, чем ваша, трудно себе представить.
— У меня не было выбора, — ответила Шерон.
— Это Барнс отправил вас туда? — спросил Алекс.
— Он сказал, что другой работы нет, — ответила она. — Мне оставалось согласиться или уйти ни с чем. И я согласилась.
— Ваш дедушка разве не в состоянии был помочь вам? — спросил Алекс.
Шерон посмотрела на него твердым взглядом.
— Я выросла в достатке, — ответила она ему. — И людям, которые привыкли каждый день бороться с лишениями, казалось, что у меня было более счастливое детство, чем у моих сверстников. Мне хотелось доказать, что я такая же, как они, доказать это родственникам, соседям и самой себе.
Алекс задумчиво молчал, пытаясь понять, что должна была пережить эта женщина. Пытался представить, что стало бы с ним, если бы вдруг, в силу каких-то обстоятельств, он лишился бы своего состояния, всех своих владений и вынужден был пойти работать на шахту, впрячься в тяжелую тележку и с утра до вечера таскать ее в мрачной темноте подземелья. Его дух был бы сломлен раз и навсегда. Шерон же не просто выжила — она сохранила достоинство. В ее взгляде нет и тени униженности или жалости к себе.
— Но это все не так трагично, как может показаться, — сказала Шерон. — Вам, может быть, трудно в это поверить, но я с самого детства мечтала жить среди людей, подобных моей матери. Она часто рассказывала мне об этих людях, о том, как она жила раньше, до того как познакомилась с сэром Фаулером. И я всем сердцем мечтала об этой жизни. Всем сердцем! — Она прижала руку к груди. — Вам этого не понять. Да и никому не понять. Моя душа тосковала и рвалась куда-то, жаждала стать частицей одного огромного целого.
— Хираэт, — тихо сказал Алекс.
Шерон неожиданно засмеялась, но тут же посерьезнела вновь.
— Не совсем, — сказала она. — Но очень похоже.
— И ради этого вы пожертвовали несколькими годами жизни? — сказал Алекс.
— Да. — Ее глаза расширились и засверкали. — И моим Дэффидом.
— Так звали вашего мужа? — спросил Алекс.
— Нет, так звали моего сына, — ответила она. — Он не прожил и дня. Он был таким красивым, само совершенство. И совсем крошечным. Он родился раньше срока. И сразу умер.
У Алекса перехватило дыхание. Он остро чувствовал, как ей сейчас больно. Разве мог он предположить, что своим любопытством разбередит такое гнездо кошмаров? Теперь перед ним была не просто прекрасная и желанная женщина — перед ним был живой человек из плоти и крови. Какая-то часть его рассудка требовала прекратить разговор. Он боялся узнать о ней слишком много. Боялся, что это знание отяготит его жизнь.
Может быть, размышлял Алекс, он боится, потому что, узнав о ней так много, уже не сможет, как прежде, просто желать ее, желать только ее тела? Боится, что это знание породит в нем другие, более глубокие чувства?
Но было уже поздно.
— Он сказал мне сегодня, — продолжала Шерон, — что если б он знал, что я жду ребенка, то ни за что не позволил бы мне продолжать работать в шахте. Но ведь он никогда не интересовался моей жизнью. Ни разу не пришел и не спросил, как я живу.
Алекс понял, что не уловил чего-то очень существенного. Шерон опять опустила глаза и вновь принялась поглаживать клавишу.
— Вы хотите сказать, что работали в шахте, — переспросил он, — даже когда были беременны?
— Гуин погиб, — ответила она, поднимая глаза. Они были полны слез. — В доме не было денег. Его отец заболел туберкулезом, а Йестин был еще слишком мал и почти ничего не зарабатывал. Мои бабушка и дедушка были против и дядя Эмрис тоже, но я все же пошла на шахту. Мне хотелось доказать, что я такая же, как все они. Я уже потом поняла, что, наверное, из-за этого мой мальчик родился раньше срока. У него не было никаких шансов выжить. Он умер.
Боже праведный! Алекс видел, как две слезинки скатились по ее щекам. Он словно прирос к полу. Он не мог даже протянуть к ней руку, хотя ему хотелось утешить ее. Она была так одинока в своем горе и в памяти о прошлом.
— Но кто вам разрешил работать, если вы были беременны? — спросил он, помолчав. Он произнес этот вопрос почти шепотом.
— Это не запрещено, — ответила она. — А иногда просто необходимо.
— И до сих пор бывают такие случаи? — спросил Алекс. — Неужели какая-нибудь беременная женщина прямо сейчас таскает в шахте тяжелую тележку?
— Да. — Шерон утерла слезы ладонью. — Блодуин Уильямс. Ее муж получил травму, а у них маленький ребенок, которого нужно кормить.
Алекса охватил леденящий ужас. Он потрясенно смотрел на ее склоненную голову.
— Но ведь кто-то же должен был остановить вас, не позволить вам работать? — наконец вымолвил он.
— Только он, — ответила Шерон. — Сэр Джон Фаулер. Он сегодня как раз говорил об этом, стоя на этом же самом месте, где сейчас стоите вы. Можно подумать, его волнует моя жизнь.
— Может быть, его действительно волнует ваша судьба? — предположил Алекс.
— Но он ни разу не объявился с тех пор, как я поселилась в доме деда! — горячо возразила Шерон. — И потом, когда я пошла работать на шахту. Он не объявился, когда я выходила замуж за Гуина. И когда Гуин погиб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52