Там – другие женщины в зеленом: либо в депрессии, либо душевнобольные (включая мадам из северной части штата Нью-Йорк, лишившую жизни своих четверых детей). Сидят, смотрят телевизор, безостановочно раскачиваясь, – результат побочного эффекта лекарств. А теперь переведите свой взгляд, минуя здания, где эти женщины спят в крошечных комнатушках (украшенных картинками, вырезанными из журналов, письмами из дома, маленькими алтарями, посвященными детям и семье), на тюремный корпус, где ожидают своей участи самые горемычные в женской тюрьме. На верхнем этаже находятся камеры с приговоренными к смертной казни, возможность такого исхода для них вполне вероятна благодаря официальной кампании нынешнего губернатора штата Нью-Йорк. Этажом ниже – стерильные ясли. Здесь расположены шестнадцать комнат для женщин, которые попали в тюрьму уже беременными, и тех, кто забеременел от своих мужей во время тюремных свиданий (что противоречит правилам, но случается) или, тоже не бог весть какое чудо, тех, которые понесли от охранника в надежде добыть с его помощью сигареты, наркотики, еду, косметику и – только не путать с сердечной привязанностью – внести приятное разнообразие в плотские утехи с женским полом (лесбийские связи в тюрьме не в диковинку; поцелуи, объятия и ласки, даруемые языком и пальцами). Затем следуют маленькие отдельные комнаты, где размещаются женщины со своими новорожденными. Здесь они учатся нянчить, кормить, менять пеленки и баюкать их.
А теперь представьте коридор, мрачный, но безупречно чистый, и стройную с хвостом темных волос женщину двадцати семи лет, волочившую швабру по линолеуму. Хорошенькая ли? Скорее нет, но что-то такое было в Кристине Уэллес, что останавливало внимание. Возможно, глубокая сосредоточенность, предполагающая врожденный ум. Еще вы заметите печаль на ее лице, хотя она старается ее скрыть. Девушка не хочет никому нравиться и вообще не расположена к общению. И хотя у нее дьявольски привлекательная улыбка, улыбается Кристина редко. Она бы и рада доверять людям, но не получается. Держи язык за зубами, если тебя не довели или если не влюблена, говорила она себе частенько.
Прислушиваясь к шуму, она сразу поняла, что в яслях происходит своего рода ритуал по случаю расставания женщины с ее новорожденным – бесчеловечная процедура, через которую проходят все заключенные. Попросту говоря, ребенка у матери отнимали. Кристина, вонзив ногти в ручку швабры, чтобы справиться с волнением, подошла поближе к приоткрытым дверям комнаты, где Шанель прощалась со своим сыном Нушоном. Администратор родильного отделения, добрая женщина лет за сорок, передавала мальчика на воспитание его родственнику, пока не освободят его мать. Шанель в глубокой скорби прижалась к Нушону, он же, не понимая, что происходит, теребил желтую заколку в ее волосах.
Шанель привезли в Бедфорд-Хиллз беременной. История незамысловатая: они с сестрой как-то вечером вышли купить по шоколадке и встретили двух мужчин. Те подошли к ним и спросили, где живут такие-то. Девочки, понимавшие что почем, почуяли, что могут подзаработать на этом деле, и после кратких переговоров проводили мужчин к дому, о котором те спрашивали. Когда они постучали, дверь открыл полицейский, только что арестовавший его обитателей за изготовление и продажу крэка. Девушкам назначили разных общественных адвокатов – один был прагматиком, другой – дураком. Шанель попался дурак, свежеиспеченный выпускник юридического факультета Гарварда. Ее сестра согласилась на сотрудничество с обвинением и получила год. Адвокат Шанель убедил ее в том, что ей нечего бояться, поскольку она невиновна, и дело должно рассматриваться судом присяжных. Впервые в ее жизни белый мужчина с высшим образованием был озабочен ее судьбой. И она согласилась на его предложение. Присяжным понадобилось всего сорок минут, чтобы признать ее виновной, Приговор был вынесен в соответствии с суровыми эдиктами рокфеллеровских законоположений о наркотиках, ей грозило от трех лет до пожизненного заключения.
– Ну все, достаточно, – вздохнула администратор родильного отделения, делая знак, чтобы ребенка забрали.
Шанель вновь прижала ребенка к груди.
– Вы все знаете, что я умруздесь, – простонала она. – Я его не отдам, не отдам, и все.
Но ребенка осторожно отняли.
Больше не смотри, сказала себе Кристина. Она вновь двинулась по коридору, таща за собой швабру вдоль той же линолеумной дорожки. Почему то, что вначале было невыносимым и с чем она научилась справляться, сейчас снова превращалось в неразрешимую проблему? Годы в тюрьме тянулись как десятилетия; время убивало ее так же, как других женщин, они становились сгорбившимися, болезненными, ожиревшими и морщинистыми, без надежды, детей и зубов. Только через три года комиссия по слушанию дел о досрочном освобождении вспомнит о ней. Прошло четыре года. Конечно, семь лет – минимальный срок, если тебя обвиняют в сговоре с целью использования украденного имущества. Максимальный срок по этой статье – двадцать пять лет. Будешь плохо себя вести, добавят срок – элементарно, и каждая вторая заключенная, отсидевшая семь лет, возвращалась по решению комиссии обратно в тюрьму. Если ты пытаешься заручиться хорошими рекомендациями за примерное поведение, научись соглашаться со всеми и во всем да помалкивать. Да, горестно думала она, я бессловесна и совершенно бессильнацелых четыре года. Как же абсурдно, что все закончилось тюрьмой. Уж конечно, вернись все назад, она никогда бы не повторила идиотских ошибок, из-за которых оказалась здесь. Она бы завязала до того последнего дела, сказала бы Тони Вердуччи и Рику, что всё – пусть на нее не рассчитывают. Тогда все сложилось бы иначе. Но эти мысли не утешали ее сегодня. Нужно было что-то предпринять, что-то сделать с собой. А может быть, она хотела выстрадать свое наказание? Считала, что заслуживает его? Похоже…

А еще ей нужен был пластиковый стаканчик для анализа мочи. Да, тот самый маленький одноразовый стаканчик, который использовался в родильном отделении, проклеенный изнутри, так, чтобы моча не протекала. Ей очень был нужен этот стаканчик; вот уже две недели она думала, как его раздобыть. Конечно, охранники ее потом достанут. Но ее и надзирательницы доставали: пихали ее в душевой, переворачивали камеру вверх дном во время обысков, конфискуя книжки, единственное ее имущество в тюрьме, представлявшее для нее ценность. Ну да ладно, хрен с ними и плевать на все это. Страшнее было то, что если план не сработает, то досрочного освобождения ей не видать. Однако это все будет потом, а беда с Мейзи – здесь и сейчас. Кроме того, Кристина вела себя примерно –избегала драк, посещала все курсы, которые могла, пользовалась библиотекой. В общем, ей удалось приспособиться ко всем и каждому: к их заскокам, интригам, произволу. Но сейчас главной проблемой была Мейзи, которую с подачи Мягкого Ти могли упечь на пару месяцев в тюремную психушку. Причем ни за что. Впрочем, на чей взгляд: Мейзи отказала охраннику в том, чего он от нее добивался. А у Мейзи трое детей, которые не видели свою мать вот уже четыре месяца. Их свидание должно состояться через несколько дней, но если ее переведут в изолятор, для всех это будет трагедией, и кто знает, на какую безумную выходку Мейзи тогда отважится. Она уже пыталась покончить с собой несколько лет назад, но сейчас-то, если Мейзи отправят в шизо, она вернется оттуда точно сумасшедшей или зомбированной. Само собой, начнет набирать штрафные баллы за нарушения и опять попадет в шизо, тогда уже за дело, и, может быть, надолго.
Кристина не могла допустить, чтобы это произошло. Они понимали друг друга. Она была сильнее Мейзи, по крайней мере выглядела сильнее. Когда они лежали вместе, голова Кристины на черных увядших грудях, она чувствовала себя примиренной с жизнью и, вдыхая знакомый запах талька, которым Мейзи присыпала подмышки и между ног, забывала о своем одиночестве. Мейзи была слишком хорошей. Она хотела только любить и быть любимой. Даже призналась однажды Кристине, что хотела бы лечить детей наложением рук. Жалела, что таким даром не обладала.
В коридоре Кристина миновала Кэти Бодин, революционерку эпохи войны во Вьетнаме, которая в 1981 году вместе с сообщниками ограбила инкассаторскую машину «Бринка». Нынче эта уже пожилая женщина благородной внешности по-прежнему занималась агитацией, но только в пользу заключенных, зараженных вирусом СПИДа. Как-то друзья Бодин пытались вызволить ее из Бедфорд-Хиллз, пробив грузовиком цепное заграждение. Не вышло. Большинство же женщин сидели здесь за преступления гораздо менее экзотические, например, торговлю наркотиками или членовредительство. Большой процент попал за убийство. Почти всегда своих любовников или мужей. Иногда собственных детей. Спрашивать напрямую, кто что совершил, было не принято, однако все про всех знали. Многие из обитавших здесь девятисот женщин были знакомы друг с другом еще по городской жизни, и население тюрьмы включало целые династии сестер или кузин, или, не забавно ли это, здесь даже сидели бабушка, внучка и дочка.
Кристина начала продвигаться вместе со своей шваброй в сторону кухни родильного отделения, где Дора мыла пластиковые бутылочки для кормления.
– Эй, вот и я, – произнесла Кристина тихонько. – Достала?
Дора, крупная женщина лет пятидесяти, подняла на нее глаза.
– Нет, мисс Мецгер заперла кладовку.
– Ну, тогда я сама попробую.
– Ой, миленькая, ты лучше не пытайся, – прошептала Дора.
Эта женщина отбывала пожизненное заключение за то, что бросила телевизор на голову спящего мужа, а затем еще и подожгла его.
– Все думают, что ты пожалеешь, – предупредила Дора. – Если они тебя поймают, то это проступок третьей категории. Швырнут в шизо, и никто о тебе не позаботится, девочка. Думаешь, ты там свои книжки сможешь читать? Или свою гимнастику делать?
– Он собирается засадить Мейзи в шизо.
– Ну, наверняка мы этого не знаем.
– Нет, я знаю. Он уже не раз угрожал ей, он прекрасно помнит, что у нее скоро свидание с детьми. Вот и давит. Вся ее семья должна прийти в субботу.
– Знаю, – кивнула Дора. – Но это слишком опасно.
– Можешь позвать мисс Мецгер?
– Слушай, я не думаю…
– Дора, просто позови, и все.
Женщина зашаркала по коридору, а Кристина встала рядом с дверью, ведущей в кладовку, где хранилось все необходимое для родильного отделения: запасы одноразовых подгузников в огромных упаковках, громоздившихся до потолка, а также коробки с сосками, присыпками и мазями от опрелостей, электрические молокоотсосы для сцеживания грудного молока и многое другое, включая, как ей было известно, стаканчики для анализа мочи.
– Кристина? – послышался из коридора строгий голос, за которым последовало начальственное позвякивание ключами. Мисс Мецгер, помощник администратора родильного отделения, плотная женщина лет сорока с красными кудряшками, по мнению Кристины, слишком много времени уделяла работе и слишком мало практиковалась в делании детей.
– Дора мне сказала, что возникла какая-то проблема в кладовой.
– Я тут заметила, что у вас не хватает подгузников, – сказала Кристина.
– Хм. Я так не думаю, –ответила мисс Мецгер с приветливой снисходительностью. Надо заметить, что в жизни этой чиновницы были три вещи, которые внушали ей чувство уверенности в себе: она не сомневалась в правильном выборе своей яркой косметики, высокой ценности своего диплома медсестры (на самом деле третьесортного) и своей способности выбирать удобную обувь. – Мы ведь получили новые упаковки несколько дней назад.
Эта красотка выглядит так, будто хочет совокупиться с собственной губной помадой, подумала Кристина.
– Давайте посмотрим, хорошо?
– Может быть, сначала закончишь мыть пол?
– Закончу, закончу, только разберемся с подгузниками.
Мисс Мецгер открыла дверь кладовки и отошла в сторону.
– По мне, так все в порядке, – сказала мисс Мецгер.
Кристина вздохнула.
– У нас в отделении останется восемь новорожденных без Нушона?
– Да.
– Я слышала, в четверг появятся еще двое. Мисс Мецгер кивнула.
– Да, так.
– И до следующего завоза подгузников остается двадцать семь дней?
– В общем-то, я не… впрочем, надо посмотреть, – Мисс Мецгер вытащила карманный календарь, испещренный пометками и напоминаниями о деловых встречах. – Да, ровно двадцать семь дней, и, – она махнула рукой в сторону полок с подгузниками, – я уверена, что у нас их вполне достаточно.
– Нет, мисс Мецгер, мне так не кажется.
– Но почему?
– Видите ли, на каждого ребенка уходит семь подгузников в день, – начала Кристина, входя в кладовку; стаканчики для анализа мочи находились на полке на уровне ее головы. – Приблизительно это так – семь подгузников в день умножить на двадцать семь, будет сто восемьдесят девять на ребенкавплоть до следующего завоза, итак, на восемь детей нужно тысячу пятьсот двенадцать подгузников, чтобы их хватило на все двадцать семь дней. – Кристина сделала паузу. Она знала, что ее подсчеты верны, как обычно.
Мисс Мецгер важно кивнула.
– О кей, я понимаю.
– Но через два дня появятся еще два ребенка, и даже если предположить, что каждый прибудет с некоторым запасом подгузников, вам потребуется… двадцать четыре дня умножить на семь, умножить на два, что составит триста тридцать шесть подгузников. Тысяча пятьсот двенадцать плюс триста тридцать шесть будет тысяча восемьсот сорок восемь. В больших упаковках по тридцать две штуки в каждой. Но чтобы у вас не было проблем, нужно пятьдесят восемь упаковок этого размера, а я насчитала только пятьдесят четыре.
Мисс Мецгер тупо уставилась на полки с подгузниками.
– Но все гораздо сложнее. Троим из детей уже почти три месяца, и где-то через месяц им понадобятся подгузники меньшего размера, ну, скажем, недели через две. Если они слишком тесные – начнется сыпь. Стало быть, для этихтрехмесячных потребуется… три умножить на семь ежедневно, умножить на тринадцать дней, что составит двести семьдесят три подгузника малого размера, а я вижу, что у вас восемь упаковок по двадцать восемь штук в каждой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61