— О, это, должно быть, великолепно! — восклицает Иветт.
— Так поехали с нами! — с энтузиазмом предлагает Ян.
Эта идея мне, в общем-то, нравится. Если хорошо закутаться, прогулка на свежем воздухе, под задыхающееся сопенье хаски… Как на Дальнем Севере… Я сжимаю руку Иветт в знак согласия.
Мы назначаем встречу на завтра, потом Иветт дает сигнал к отъезду.
В машине разговор, конечно, заходит о больных. Юго рассказывает нам, что Жан-Клоду осталось жить считанные годы.
— У него симпатичное лицо, но он такой худой! — сочувственно замечает Иветт. — А астроном — так просто красивый парень, — добавляет она после короткой паузы, а потом грустно заключает: — Как это грустно!
— Он очень страдает из-за своего состояния, — говорит Юго, — он его стыдится. Ему очень тяжело. Я постоянно проверяю его лекарства.
— Вы боитесь, что он может покончить с собой? — восклицает Иветт.
— А кто знает? Все на свете считают его дебилом, а ведь он — дипломированный математик. Такое нелегко пережить, вы понимаете.
Да, я-то понимаю. Я помню, как после случившегося со мной несчастья всем казалось, что я обречена на чисто растительное существование. Жуткое чувство беспомощности, когда ты не можешь быть услышанной, не можешь показать, что все понимаешь. Эти воспоминания наводят меня на мысль о том, что в начале февраля мне предстоит новое обследование в Париже. А потом, может быть, новая операция. Кто знает? Если после каждого хирургического вмешательства я буду становится хоть на чуть-чуть более самостоятельной, быть может, лет через десять я сыграю «Чижика».
— Ну, а что касается Леонара, — продолжает Юго, — когда он учился в последнем классе и готовился к поступлению в Политехнический институт, в его школе случился пожар. Погибли пятнадцать его соучеников. Он был в страшной депрессии и долгие годы находился под наблюдением психиатра. Мадам Ачуель сочла нужным рассказать нам об этом, если знаешь историю болезни, то легче помогать человеку.
Да, мрачноватая история. Юго мягко переключает скорость. Рев мотора соседней машины, гудок, скрип тормозов.
— Людям нравится бросаться под колеса! — комментирует Юго.
Добавляет со смехом:
— Знаете, когда мы выводим наших на прогулку, это просто цирк! Вчера вдруг пропала Магали, я нашел ее в магазине. А Бернар чуть не попал под автобус. Решил перейти улицу, чтобы посмотреть на пирожные в витрине булочной.
— Вы позволяете ему есть, сколько он хочет? — спрашивает Иветт.
— Вообще-то ему предписан строгий режим, но… Бернару трудно вписаться в коллектив, он долго жил вдвоем с матерью. Он одновременно глупый и хитрый, слишком покорный. Именно такие способны внезапно перейти к действиям и наделать глупостей.
— А Кристиан? Он меня немного напугал, — признается Иветт. — Это настоящий великан, — поясняет она мне.
— С Кристианом дело другое. В детстве он страдал от дурного обращения, его пришлось забрать из семьи. Он парень импульсивный, обожает играть словами и созвучиями. Вовсе не глуп, но чрезвычайно инфантилен. Ребенок ростом метр восемьдесят пять и с телом регбиста.
— Да все они немного дети, переодетые во взрослых, — шепчет Иветт. — Заброшенные дети, оставленные один на один со своими несчастьями.
— Эге! А нас, воспитателей, вы не считаете? Мы заменяем им недостающих родителей.
— Простите, я вовсе не хотела усомниться в вашей преданности делу. Нам сюда, направо!
Визг шин, санитарную машину слегка заносит на скользком шоссе, этот разговор навел на меня грусть.
Дома Иветт, ворча, устремляется к телевизору: ее передача уже началась. Я подъезжаю на кресле к приоткрытому окну. Уже поздно, я слышу, как скрипит снег под ногами возвращающихся с лыжной прогулки, слышу позвякиванье цепей проезжающих машин. Поднялся ветер, влажные хлопья падают на окно, на мой нос, щеки, губы, от них прохладно и свежо. Иветт раздраженно спорит с какой-то репликой ведущего. Я тихонько улыбаюсь, но тут же вспоминаю о замученной молодой женщине, и мне больше не хочется улыбаться. Прошлая ночь была такой же тихой, как сегодняшняя, но в этой тишине в страшных мучениях умирал человек.
— Элиз…
Я вздрагиваю. Мне показалось, или за окном кто-то действительно шепотом произнес мое имя?
— Элиз…
Нет, не показалось. Кто-то зовет меня. Ян? Здоровой рукой я пошире открываю окно и задеваю за что-то. Это лицо? Да, наверное, лицо. Я протягиваю руку, но она повисает в пустоте. Потом в мои пальцы вкладывают мягкий пакет.
— Для тебя, любовь моя, — шепчет голос.
Опять!
Скорее, скорее, где мой блокнот? «Кто вы?» — я протягиваю листок в окно.
Короткий неприятный смешок. Ощущаю прикосновение чьей-то горячей руки к своей и отдергиваю руку. Звук удаляющихся шагов. Мой таинственный гость ушел! Я подъезжаю к Иветт, которая ничего не заметила. В недоумении ощупываю небольшой пакет, нюхаю его. Как я и подозревала, пахнет мясом. Поставщик бифштексов снова заявил о себе!
Кусок мяса. О, Господи! Бифштекс! Ощущение, словно меня ударили кулаком в живот. «Срезали … словно … хороший бифштекс…». Я разжимаю пальцы, пакет падает на пол.
— Что такое? Ой, да что же это? Опять кусок мяса? Откуда вы их берете?
Как будто я нарочно это делаю! Рука дрожит, но я заставляю себя написать: «Кто-то передал мне через окно».
— Ну, это уже полный бред!
Шелест разворачиваемой бумаги.
— Точно, мясо! Хорошее красное мясо, как в прошлый раз. Честное слово, не понимаю…
«Позвони Яну».
— Не понимаю, какое отношение к этому мясу имеет Ян, ясное дело, он так шутить не станет.
«Позвони Яну».
— Ладно, ладно, как скажете, — ворчит Иветт, снимая трубку.
Пока она довольно бессвязно излагает ему нашу проблему, я подсовываю ей записку.
— Подождите, сейчас прочту… Элиз просит узнать, не может ли ваш друг-жандарм отдать этот кусок мяса на анализ… Блажь какая-то, не знаю, что на нее нашло… Нет проблем? Вы так любезны. Завтра утром я вам принесу… Да, в холодильник. Доброй ночи, еще раз спасибо. Мы выглядим смешно! — протестует Иветт, вешая трубку. — Надо было выкинуть это мясо в помойку, вот и все!
Звонок телефона прерывает ее воркотню: это Жан, ее друг. Я стараюсь не слушать их долгую болтовню. Мне не терпится узнать результаты анализа. Только бы не то, о чем я думаю! Я скрещиваю пальцы, прекрасно понимая, что это ничего не даст.
3
С самого утра меня бьет нервная дрожь, я в нетерпении, я взволнована. Иветт передала мясо Яну, а тот — через почтальона — своему приятелю из жандармерии. Потом мы снарядились, как для поездки на полюс. Машина, присланная из Центра, доставила нас в Северный лагерь.
Больные, возбужденные перспективой прогулки, подняли страшный галдеж, собаки тоже не сидят спокойно. Летиция их боится и жмется ко мне, а Магали испускает нечленораздельные возгласы. Юго и Мартина не позволяют Кристиану валяться в снегу, удерживают Эмили и Клару, которые хотят сунуть руку в собачью пасть, раздают конфеты. Бернар спрашивает у всех, который час, и объясняет нам, что время — это деньги. Конечно, у меня не выходят из головы чертов бифштекс и принесший его таинственный незнакомец, но я слишком поглощена происходящим, чтобы всерьез думать об этом.
Жан-Клод взял с собой видеокамеру и снимает нас без остановки. Ему, практически полному инвалиду, нравится фиксировать движение. При этом он все время твердит: «Это сохранится надолго!», как будто консервирует события.
Хотелось бы мне увидеть себя на пленке! Узнать, как я выгляжу. Увидеть, как я поднимаю руку, словно автоматическая кукла Барби.
Собаки лают, завывают протяжно, как волки, ворчат, огрызаются друг на друга — им не терпится тронуться с места. Ян устраивает всю компанию, о чем-то спорит с проводниками, тремя молодыми людьми с сильным южным акцентом. Похолодало, поднялся ветер. Иветт помогает мне застегнуть воротник комбинезона и натянуть шапку. Юго поднимает меня. Чувствую узлы мышц на его руках, его подстриженную шкиперскую бородку, исходящий от него запах лекарств. Он сажает меня на деревянную скамеечку, обитую мехом, рядом с Петицией. Напротив нас — Магали и Кристиан. Иветт забирается в санки последней и приваливается ко мне, шепча: «Это не для моего возраста». Юго садится с Эмили, Кларой и Бернаром. Мартина — с Жан-Клодом и Леонаром. Ян распределяет толстые пледы, дает всем полезные советы, всех ободряет, встряхивает поводьями. Другие проводники дружно кричат: «Ю-у-у!» Санки трогаются, набирают скорость. Мы мчимся по лесу, я чувствую сильный запах хвои.
— Как красиво! — восклицает Иветт. — Можно подумать, мы в Канаде!
Ветер сечет мне лицо, свист деревянных полозьев по снегу напоминает мне о лыжных прогулках — минутное чувство сожаления, потом я беру себя в руки, слушаю, как Летиция восторгается всем вокруг. Подростком она попала в автомобильную катастрофу, после которой осталась наполовину парализованной, и сейчас, в двадцать четыре года, впервые оказалась в горах. Она радостно смеется, ей просто хорошо ехать в санях.
Я спрашиваю себя, часто ли она вспоминает время, когда могла нормально владеть ногами. Ей было пятнадцать лет в момент аварии, сказала мне Иветт — она уже знает практически все о прошлом больных, потому что подружилась с Мартиной. Они даже обмениваются рецептами картофеля, запеченного в сливках. Картофель, запеченный в сливках, — это один из камней преткновения между домохозяйками. Он может стать причиной страшных ссор! Попробуйте-ка приготовить его, если вы пригласили к обеду лучшую подругу. Она скорее умрет, чем признает, что вы готовите его лучше. И лучше не думать, что случится, если ее муж скажет с полным ртом: «Видишь, милая, вот как надо готовить картошку в сливках!». Мне-то легко думать о таком трагическом случае разногласия между подругами, мой бывший, Бенуа, это блюдо ненавидел. Что до Тони, я не знаю. Тони все равно, что есть. К тому же, поскольку мне так трудно общаться посредством записок, мы избегаем обсуждать незначащие темы.
— Собака!
Это кричала Магали, она явно возбуждена. Иветт рассеянно поддакивает.
— Собака, собака, собака, собака!
— Да, тут много собак, мы видим, — соглашается Иветт. — Садись, ты можешь упасть.
— Собака! Большая собака!
— Магали, перестань шуметь! — ворчит Ян, повернувшись к ней.
— Маг, успокойся, посмотри, какой снег, — ласково говорит Летиция.
— Ах, я поняла! — вступает Иветт. — Она говорит вон о той большой черной собаке, о Лабрадоре!
Лабрадор? Уж не тот ли, что поздоровался со мной вчера утром у магазина… Но вряд ли его хозяйка в мини-юбке станет выгуливать его в лесу!
Но Иветт трясет меня за руку:
— Это собака той девушки, из ночного клуба! Ну, знаете, большая, черная. Но девушку я не вижу…
Отчаянный лай.
— Да что с этой собакой? Она бежит прямо к нам! Ой-ой, а тут эти хаски, вот сейчас…
Иветт не успела закончить фразу, а хаски уже завыли и натягивают постромки; Лабрадор бежит рядом с нами и оглушительно лает.
— Пошел вон! Пошел вон! — надрывается Ян.
Щелканье кнута, надеюсь, не по спине Лабрадора. Ох, как же меня раздражает невозможность увидеть и спросить, что происходит!
— Собака! Иди сюда! — кричит Магали.
— Тихо ты! Замолчи! — внушает ей Летиция.
— Ав! Ав! Ав! — распевает Кристиан.
— Меня тошнит, — стонет Жан-Клод сзади нас.
— Сейчас опрокинемся, — пророчествует Иветт, хватая меня за руку.
И точно, я чувствую, как санки кренятся набок.
И вдруг что-то огромное падает мне на колени, у меня даже дыхание перехватило. Все кричат, санки все-таки не опрокинулись, большой шершавый язык лижет мое лицо, а хаски просто безумствуют.
— Собака! — удовлетворенно говорит Магали.
— Нет, ну что за мерзкий пес! — констатирует Ян, останавливая упряжку.
— Осторожно, Магали, не трогай его за шею, он, может быть, злой! — заклинает Иветт.
— Добрый, — возражает Магали, — он меня любит.
— Судя по всему, ты права, — вздыхает Ян, а в это время хвост Лабрадора, повернувшегося, чтобы облизать Магали, весело хлещет меня по лицу.
Собака переходит от одного к другому, и вот уже пятидесятикилограммовый Лабрадор всеми четырьмя лапами прыгает по нашим животам с громким лаем, что вызывает определенное замешательство.
Потом раздается встревоженный голос:
— Тентен! Тентен! Где ты? Ко мне! Рядом!
Мощное «гав», последнее сотрясение, и Тентен удаляется, а вдогонку ему несутся злобные завывания хаски.
— Вы не должны спускать собаку с поводка, у нас могли быть неприятности, — в бешенстве кричит Ян.
— Извините, он обычно не убегает. Наверное, узнал эту даму, — добавляет голос, уже ближе, все такой же нежный и грустный.
— Вы дружите с этой собакой, Элиз? — спрашивает Ян не без сарказма.
Я, конечно, ничего не отвечаю.
— Мы познакомились вчера утром у магазина, — объясняет Иветт.
— Мне правда очень неприятно, — говорит нежный и грустный, такой женственный голос.
— Ничего страшного…
Ну-ка, ну-ка! Интонации Яна изменились. Раздражение куда-то улетучилось. Из этого можно сделать вывод, что на обладательницу голоса приятно смотреть.
— Я вас не узнал, — продолжает Ян. — У вас все в порядке?
— Вы так считаете? — отвечает девушка, что кажется мне весьма странным. — Пошли, Тентен, — говорит она собаке, — мы уходим! До свиданья!
Конец эпизода «нападение дикарей». Начало комментариев. До того, как мы трогаемся с места, слово «собака» звучит не менее трехсот пятидесяти восьми раз.
Почему она сказала: «Вы так считаете?» Что, Яну известно, что у нее не все в порядке? Или что-то будет не в порядке? У нее рак? Это могло бы объяснить грусть в ее голосе.
— Вы с ней знакомы, Ян? — спрашивает Иветт.
— Немного. Она работает в «Мунволке».
— Да, мы знаем, — отвечает Иветт, а потом пускается в длинные рассуждения относительно безмозглых барменш. — Вот, к примеру, кузина моей матери, которая работала в одном доме в Барбесе…
Я пытаюсь сосредоточиться на скрипе полозьев, на чуть слышном шорохе снега, падающего с перегруженных веток. Мне нетрудно сосредоточиться на этом звуке, ведь только что мне на голову свалился целый сугроб. Иветт меня отряхивает, а Магали хохочет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36