— Ладно, только опусти это чертово ружье, это опасно, — отвечает ему Ян.
— Я хочу, чтобы включили свет! — протестует Бернар. — Не люблю темноту! Почему мы не идем в кино?
— Все будет, как ты хочешь, правда, Франсина, дорогая?
— Ну, конечно. Бернар, милый, дай ружье тете Франсине, и мы все пойдем в кино.
— «Жирный кретин, жирный кретин», — вопит Бернар, передразнивая ее интонации. — Вызов полиции — семнадцать!
— Мартина! — зовет Франсина, пытаясь сохранить достоинство. — У нас тут небольшая проблема с Бернаром.
— С Бернаром нет проблем! — кричит он в ответ. — Бернар не дебил!
— Конечно, нет! — подтверждает Франсина.
— Бернар, — вдруг говорит Жюстина своим спокойным, глубоким голосом, — ты ведь знаешь, Ян говорит, что ты жирный и что от всех жирных воняет.
— Сука! — бросает ей Ян.
— Не двигаться! — приказывает ему Бернар. — Имел я его мамочку! Хочешь, Ян, я тебе вымою рот? — добавляет он.
— Она врет! — уверяет его Ян. — Давай положи ружье.
— Бернар, — говорит Иветт, — а хочешь, мы все разденемся и выкупаемся в снегу? Скажи, чтобы они положили свое оружие.
— Да! — восторженно кричит Бернар. — Все голышом в снегу! Раздевайтесь! Яблочный пудинг гораздо вкуснее.
— Нет, ты что, спятил? — отвечает ему Ян. — Ты что, не видишь, что идет снег, что это тебе взбрело в голову, ты, кусок сала? Ну, клади ружье!
Ян говорит властным тоном, голосом предводителя, он играет ва-банк.
Бернар колеблется. Он всегда такой послушный. Но сейчас он должен смутно ощущать, что обладает властью, что другие боятся его. Боятся его, жирного и вонючего, над которым Ян так часто смеется, конечно, дружелюбно…
Трещит ветка. Кто-то тихо подбирается к нам. Запах приторных духов матушки всех психов, Мартины. В тот момент, когда я судорожно пытаюсь придумать, как бы предупредить Бернара, она пронзительно восклицает:
— Бер…
— И-и-и! — взвизгивает Бернар, и я, в буквальном смысле этого слова, слышу, как он подскакивает.
Оглушительный выстрел.
Удивленный крик боли.
Недоверчивый смех Бернара.
— Ян, ты видел? Бах! Бах! В кино все понарошку.
— Мартина? — неуверенно говорит Франсина. — Мартина?
Ответа нет.
— Ты что, не видишь, что жирный кретин в нее попал? — рычит Ян. — Это невероятно! Начинается какой-то кошмар!
— Я так и знала, что все кончится плохо, — холодно отвечает ему Франсина. — Никто никогда не хочет всерьез задуматься над глубиной наших художественных замыслов. Вы — всего лишь банда мелкобуржуазных преступников.
— По-моему, я забыл закрыть кран, — говорит Бернар. — А два плюс два всегда будет четыре.
— Я пойду с тобой, — говорит Иветт, — я тебе помогу.
— Ладно, пошли. А потом оба выкупаемся.
Иветт проходит мимо меня, ее ледяная рука касается моей в знак ободрения. Да-да, иди, спасайтесь.
— Мы тоже можем пойти? — спрашивает Ян.
— Нет. Быть собаке битой, найдется и палка, а летом все ходят на пляж.
— А я? — с надеждой спрашивает Франсина.
— Ты, — огрызается Бернар, — ты отправляйся и вымой свой поганый рот снегом. Сейчас же!
— Речи быть не может…
— Сейчас же! И на десерт я хочу сливочное мороженое!
Вдруг их голоса перекрывает грохот. Сноп молний озаряет небо. Радостные вопли Бернара: «Салют, салют!» Потом все взрывается. Когда возвращается тишина, запах гари кажется очень близким. Наверное, порох попал на какое-то дерево в нескольких метрах от нас. В ушах у меня стоит гул, все звуки я слышу как через вату. Откуда-то из-за окутавшего меня кокона доносится:
— Бог недоволен! Бог вами недоволен! — проповедует Жюстина голосом медиума.
— Бог недоволен Бернаром? — спрашивает слабый встревоженный голос.
— Бог недоволен Яном и Франсиной! — кричит Жюстина. — Бог хочет, чтобы ты убил их!
— Тварь! — орет на нее Ян.
Курок щелкает вхолостую. Патронов больше нет. Патронов для кого? Жюстина бросается ко мне, а Ян кричит, явно обращаясь к Франсине: «Дай мне ствол с земли!» Пистолет Мерканти!
— Ты видишь, что Господь сделал выбор! — кричит Жюстина. — Стреляй, Бернар, стреляй! Бах! Бах!
— Бах! — повторяет Бернар и нажимает на курок. — Бах! Бах! Бах!
Выстрелы, вопли, ответные выстрелы, можно подумать, что мы на поле боя, свист пуль в ушах, голоса перекрывают друг друга, сливаясь в оглушительную какофонию. С каким-то странным любопытством я жду, когда одна из пуль вонзится в мое тело… Мне кажется, что я так долго жду смерти, что уже и страх улегся, мое сердце заледенело.
Ах, дьявол! Ах, дьявол! Ах, дьявол, как же больно! Там в плече, я чувствую, там дырка, я ее чувствую, я могу засунуть туда палец. Ох! От одной мысли подступает тошнота, я уверена, что пуля прошла через плечо, что там, в моей плоти, круглая дыра, мне трудно поверить в это, но ведь мне так больно, и…
Шум прекратился. Раскаты удаляющейся грозы. Назойливый запах пороха. Стоны. Ощущение ватных тампонов в ушах, я сглатываю, чтобы уши разложило, но безуспешно. Чей-то голос сквозь вату.
— оооо тааааа гууууу?
Вата внезапно разрывается, и тогда я слышу:
— Какого черта мы валяемся в снегу?
Неуверенный голос дяди в оглушающей тишине.
— Жюстина? Боже мой, Жюстина! Но, но что случилось? Лорье! Вставайте, приятель! Это же настоящая бойня! Эй, кто-нибудь, помогите!
Далекий голос:
— Иди в задницу-у-у-у, старый хре-е-ен!
Летиция. Они с Кристианом застряли там наверху. Забились, как крысы. Сейчас дядя с ними разберется, и…
Это бред. Мы не в компьютерной игре. Боль возвращается, меня захлестывает кипящая волна, и в то же время звуки становятся яснее, я слышу, как дядя трясет Жюстину, повторяя ее имя, потом бежит к Иветт.
Иветт.
— Все в порядке, — лепечет она, и я начинаю рыдать от счастья, — все в порядке, месье Фернан, займитесь остальными.
— Но они мертвы! — кричит дядя. — Мадам Реймон лежит ничком в снегу, у Яна снесено все лицо, у мадам Ачуель все внутренности наружу, Лорье без сознания, у другого жандарма только полголовы, а толстый паренек…
— От тараканов помогают инсектициды…
— Он жив! — с облегчением восклицает дядя. — Мальчик мой, ты ранен? Пошевели руками-ногами.
— Не могу, — отвечает Бернар, — нога какая-то странная. На похороны одеваются в черное.
— Дай-ка посмотреть… Ох, черт! Не шевелись, слышишь, главное — не шевелись! Он может полежать спокойно? — спрашивает у нас дядя.
— Непонятно почему, — объясняет Иветт, — но он не очень чувствителен к боли.
Слышу, как дядя быстро переходит с места на место, становится на колени возле меня.
— Иветт, — зовет он взволнованно, — у Жюстины широко раскрыты глаза, она не моргает, и…
— Она слепая! — шепчет Иветт. — Это нормально, что она смотрит в никуда! Пощупайте пульс! На сонной артерии.
— Бьется! Еле-еле, но я чувствую! Слава Богу, надо идти за помощью.
— Наверху, перед домом, еще двое, Летиция и Кристиан. Они вас убьют.
— Ах, вот как? — отвечает дядя. — Это мы посмотрим. Я заберу оружие у этих.
— Думаю, что магазины пусты. Они стреляли, пока не кончились патроны.
— Силы зла разгромлены! — удовлетворенно говорит Бернар. — Но у меня болит нога.
— Мы тобой займемся. Оставайся здесь с Элиз.
Стон. Женский стон.
— Я хочу пить, дайте мне чаю, — еле слышно шепчет Франсина.
— Вот дерьмо, она еще жива! — бормочет дядя. — Но как это возможно… в таком состоянии..
— Положите ей в рот немного снега, — советует Иветт.
— Вы очень добры к этой погани!
— Она все равно умрет, месье Андриоли, к чему заставлять ее мучиться еще больше.
— Я не умру, — говорит Франсина, — я не умру, помогите мне засунуть все это на место!
Ее голос срывается на дикий крик, я зримо представляю себе, как она держит в руках собственные кишки.
— Я не умру…
— Нет, умрешь! — заверяет Бернар. — И пойдешь в ад! Весной лед тает.
— Да здравствует воскрешение разума! — вопит Франсина с поразительной силой. — Да здравствует Горный Центр Освобождения Разума для Взрослых Инвалидов!
ГЦОРВИ.
На последнем слове она иссякает. Тишина.
— Конец, — сухо констатирует дядя. — Как подумаю, кому я доверял! Это кашемировое пальто ей уже ни к чему, — добавляет он, — я прикрою Жюстину и пойду.
— Куда пойдете?
— За помощью. Передайте мне куртку Яна, накинем на плечи Элиз. А вы возьмите мою. Как голова болит! Ладно, сейчас я подниму кресло, вот так, оп-ля!
Он, кряхтя, поднимает меня, кое-как усаживает, прикрывает промокшей курткой, пахнущей порохом, горелым мясом и кровью. Что это влажное у меня на шее, куски мозга? Подавляю тошноту.
Иветт проверяет, дышит ли Жюстина.
— У нее жуткая рана на голове, — сообщает она нам, — и еще на плече. Приложу снег, чтобы кровь остановилась. Видели бы вы все это, — можно подумать, мы в вестерне! Они стреляли все разом, и при этом казались такими счастливыми. Бернар не хуже Яна с Франсиной. Они улыбались. Пули врезались им в тело, а они улыбались. Даже Мерканти открыл глаза, когда все началось, и в тот момент, когда ему снесло макушку, он мне улыбался во весь рот. Никогда и никому этого не скажу, но от этого у меня мурашки по коже пробежали, они были словно бы не люди, вы понимаете…
А может, и вправду не люди. Как знать?
— Лорье явно плох, — замечает дядя.
— Ян стрелял в него сверху. В ноги, в спину… Думаю, что если помощь еще задержится…
Она не договаривает фразу.
— А он, там, у него нога в клочья… Надо наложить жгут, — тихо говорит дядя.
Я понимаю, что он имеет в виду Бернара.
— Я прошла курсы оказания первой помоши, — отвечает Иветт, — я им займусь.
— Но вы тоже ранены!
— Ерунда, ничего серьезного. Просто большой палец сломан, по-моему, на левой руке, — уточняет она. — Я уже ломала его в пятьдесят шестом, когда собирала грибы.
— Такое впечатление, что вы подорвались на мине! — возражает дядя.
— У нас в семье все крепкие, за меня не бойтесь. Со мной все проще, чем в тот раз.
Да, в тот раз был перелом черепа.
Благотворное тепло от куртки распространяется по венам, от него оживает боль в плече, пульсирующая, острая. Кончики пальцев горят, как в огне. Но я уже меньше дрожу. Я представляю, как те двое, наверху, готовятся встретить нас ружейным огнем. О, чудо, мой блокнот запутался в пледе, а ручка по-прежнему висит на шнурке на шее.
«Они тебя ждут, будь начеку. Ян говорил о снегокатах. Взять один, поехать за подмогой».
Протягиваю листок, Иветт берет его и читает.
— Элиз права. Кристиан ранен, Летиция убежать не может. Лучше вам пойти за подмогой.
— Где снегокаты?
— Возле гаража. Метрах в тридцати, надо подняться до откоса и повернуть налево. Но вам придется пройти через открытое пространство.
— Выбора у меня нет, — говорит дядя.
Он нагибается, целует меня в макушку, склоняется над Жюстиной, потом прощается с Иветт.
— Мужайтесь! — говорит он нам, а потом добавляет: — Прости меня, Элиз.
Я еще не осмыслила его слова, а он уже уходит.
И снова ожидание, снова желудок сжимается от страха, сердце колотится. Иветт суетится вокруг Бернара, а тот напевает «Здравствуй, Дедушка Мороз».
Я медленно считаю до двадцати.
Автоматная очередь. Тишина. Новая, длинная очередь. Тишина.
Тишина.
Потом радостный вопль Летиции. Торжествующий. Варварский.
Это невозможно.
Невозможно.
— Зачем Ян надел маску на лицо? — спрашивает Бернар. — Думаю, завтра будет хорошая погода. А мне можно будет сделать пластмассовую ногу? Мне нравятся ноги, как у мамы.
Никто ему не отвечает. Он начинает стонать. Я безнадежно вслушиваюсь в тишину. Иветт кладет мне руку на плечо. Слышу ее прерывистое дыхание.
— Пойду посмотрю, — говорит она дрожащим голосом
«Нет. Слишком опасно».
— Если он ранен, надо, чтобы за помощью отправился кто-то другой. Иначе мы все погибнем.
— Ты не моя мать! — кричит Бернар. — Иисус умер за наши грехи.
— Пойду, — опять говорит Иветт.
Она уже ушла. Я и пальцем пошевелить не успела.
Я знаю, что дяди больше нет. Я знаю это так же точно, как если бы мне вырезали это на коже.
Я не плачу. У меня больше нет слез. Я опустошена. Полностью опустошена.
Я жду очереди, которая сразит Иветт. Иветт, с ее сломанным пальцем, петляет между деревьями, как десантник. Это смешно.
Очередь. Трескучая. Такая знакомая. Сердце на мгновение останавливается. Новая очередь, уже длиннее.
— Завтра будет хорошая погода, — говорит Бернар. — Вода для душа должна быть нагрета до тридцати девяти градусов.
Шум мотора.
Шум мотора!
Спасибо! Спасибо!
Снегокат удаляется. Сколько нужно времени, чтобы добраться до деревни? Четверть часа? А чтобы вернуться с подкреплением? Полчаса?
Гроза ушла в соседнюю долину, ее грохот звучит как под сурдинку. Я мысленно считаю секунды, я сбиваюсь, я так устала. Ой! Светлячок, нет, не здесь, слишком холодно, наверное, я на секунды задремываю, нельзя…
Легкое скольжение.
Что, мне это показалось? Вслушиваюсь до боли в ушах.
Ничего. Наверное, просто от страха.
— Почему она прячется за деревом? — вдруг спрашивает Бернар.
Последний подскок сердца перед апоплексическим ударом. Потом:
— Ку-ку, кретины! — восклицает Летиция.
Невозможно! Как она смогла сюда спуститься?
— Помните, какую штуку смастерил мне Ян? — говорит она, словно подслушав мои мысли. — что-то вроде санок с лыжами, с ручным управлением. Ну вот, она классно ездит! Можно одной рукой вести, а другой держать ствол. Черт! — вдруг вскрикивает она. — Ян! Мамаша Ачуель! Мерканти!
Потом берет себя в руки:
— Что тут произошло? Я слышала столько выстрелов…
Я начинаю писать, все равно, что:
«Ян их убил…»
— Сволочь! — ахает она. — Вечно говорил нам о групповом сознании, сила в единстве, «каждый из нас — это луч судьбоносной звезды», можешь себе представить!
«Иветт пошла за подмогой».
— А мне-то что до этого? Я лично никого не убивала. Или… может, в приступе бреда? Я забыла. Я провела четыре года в психушке. У меня во-от такая толстенная история болезни! Я много чего делаю и забываю. Не потому, что я такая дрянь, а потому, что я сумасшедшая. Что, разве сумасшедшим быть запрещено?
«Запрещено убивать невинных».
— Невинность — это устаревшая концепция, — парирует она. — Концепция слабых. Я эту невинность каждый день на завтрак ем. Искусство никогда не бывает невинным. Искусство — это вина в чистом виде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36