Чуть душу не вытряхнуло. А ты откуда здесь взялся?
– С вертолета. У них, видишь ли, снасти нет. Пришлось прыгать.
– Зачем? Сломал бы ногу.
– А почему молчал?
– Отказ по всем системам.
– Ну, вылезай, я хоть пощупаю тебя.
– Куда? В болото?
– А как садился?
– Сам видишь.
– Нет, ты молодец! Ей-богу! Они, дураки, приняли тебя за этого… Без признаков жизни, сказали.
– Кто?
– Вертолетчики.
– Обещал Алине в театр. Вломит она мне сегодня.
«Не вломит», – хотел сказать Волков, уже зная, что жена Новикова в госпитале. Но вовремя удержался. Сонный взгляд Новикова начинал его не на шутку тревожить.
– Сижу, как на кобыле, – сказал Волков, пришпорив каблуками бока фюзеляжа. – Не вылезай, еще свалишься. Сейчас прилетит другой вертолет.
Он наклонился, скользнул вперед, дотянулся руками до профилированного уплотнителя и рывком подъехал к кабине. Они обнялись, не обращая внимания на массированную комариную атаку.
– Спасибо, – сказал Волков. – Спасибо, что живой.
В небе уже росла в размерах винтокрылая машина, оглашая окрестности ритмичным стуком мотора. Под ее брюшком раскачивался стальной трос с набором привязных ремней на случай спасательных работ.
– Давай застегивай, – сказал Волков, перехватив связку сбруи. Новиков не услышал из-за вертолетного шума его голоса, но жест понял. Система лямок напоминала парашютную систему, и Новиков проворно защелкнул замки. Волков заставил его повернуться, проверил надежность креплений и подал рукой сигнал. Трос натянулся, и Новиков легко скользнул под прозрачный зонт, сотканный из рассеченного лопастями пространства.
Когда в салон вертолета подняли Волкова, Новиков крепко спал на брезентовых носилках.
18
– Обзвоните всех, у кого есть телефоны, и передайте: «Живой и здоровый. Ни царапинки. Отсыпается». А я домой.
Чиж снял повязку с буквами «РП», надел фуражку, выпил из сифона воды и пошел вниз. Сумерки нехотя сгущались, и пятна тумана в низких местах белели, как опустившиеся на ночлег облака. На самолетной стоянке звонко цокали по бетону подковки часового, у КПП рядом с грузовиком стояла легковая машина капитана Большова. Внутри гремела музыка.
– Павел Иванович, – Большов распахнул дверцу. – Садитесь ко мне. Домчу по высшему классу. Не на этом же динозавре вам ехать.
– Вдруг у тебя свои планы…
– Какие планы? Я знаете как рад, что Сергей Петрович цел. У меня теперь все гаишники в кармане. Лучшие друзья стали.
– Болтуны они, твои гаишники.
– Это точно, трепачи, – согласился Большов и фарами мигнул дежурному по КПП. Ворота бесшумно растворились, и машина мягко покатилась по асфальту.
Чиж расслабил ноги, откинул голову на мягкий подголовник… Машина ему нравилась. Вот такую они и купят с Юлей. И поедут путешествовать. Надо же хоть под конец жизни поглядеть на матушку землицу в упор. А то все сверху да сверху…
Закончит Юлька институт, отпуск возьмет, и поедут они по стране на Запад. По тем местам, где были фронтовые аэродромы, где стоят обелиски на могилах его друзей. Надо обязательно отыскать последнюю пристань Филимона Качева, выпить на его могилке, цветы положить.
Да нет, не так все плохо, надо решаться и уходить. Стоит чуть понервничать, и проклятый металл срывается с места, режет все живое на своем пути, подбирается к сердцу. Сегодня, когда увозили в госпиталь Алину, боль оглушила Чижа. Хорошо, Ефимов подал таблетку нитроглицерина, а то бы и на ногах не устоял.
– Если не спешишь, – сказал Чиж Большову, – покатай меня потихоньку по городу.
Ему не хотелось идти домой, потому что вчера приехала Ольга, потому что молчать в ее присутствии трудно, а говорить еще труднее.
Ее планы, ее надежды кажутся Чижу такими же странными, как и ее просьбы о прощении. За что прощать? И что изменится?
С их первой встречи Ольга казалась ему немножко неземной, как говорят, не от мира сего. Ее непохожесть на других, несовпадаемость с привычным стереотипом вначале просто забавляла Чижа.
Шел первый его полновесный отпуск. Эскадрилья освоила полеты на реактивных самолетах. Все летчики и командир – новоиспеченный майор Чиж, – получили ордена и отпуск. Чиж давно хотел побывать в Ленинграде, навестить друзей и главное – Розу Халитову, боевую подругу Филимона Качева. Ее адрес, полученный через центральный адресный стол, он уже года три носил в бумажнике, не решаясь написать письмо. Все надеялся на оказию. И вот сам едет.
Какое это было прекрасное время! Тридцать суток в Ленинграде! Сентябрь уже шелестел под ногами опавшими листьями, над городом низко и торопливо шли непричесанные облака, проливаясь иногда мелкой изморосью, но было еще тепло, ослабевшее солнце щедро дарило людям свою энергию, чтобы запасались впрок на долгую зиму.
Чиж приехал в Ленинград в гражданском костюме, прихватив с собой лишь потертую кожанку. Головного убора он вообще не любил и, чтобы избавить себя от обязанности надевать его, отказался на время отпуска от всей формы. На ночлег его приютил бывший техник – Женька Гулак. Он демобилизовался сразу после войны, женился и жил на улице Дзержинского в коммунальной квартире, занимая с женой и детьми две узенькие, как два параллельных коридора, комнатенки. Раскладушку Чижу ставили на ночь в детской комнате.
Первые дни он, как хмельной, слонялся по городу. Где на трамвае, где троллейбусом, а чаще пешком. Город его поражал всем: размахом, стройностью улиц, великолепием колоннад, чистотой и даже своим торопливым желанием скорее залечить следы бомбежек, обстрелов, пожаров. Чиж видел раньше Ленинград лишь в кино и на фотографиях. Встреча с реальным городом разочаровывала лишь в деталях – краски казались не такими яркими, – все остальное превзошло самые смелые ожидания.
Он мог по нескольку часов стоять, облокотившись на гранит невского парапета, и смотреть, как через Дворцовый мост идут трамваи, как туго свиваются течения мощной реки, как мимо прогуливаются юные ленинградки в модных резиновых сапожках с короткими широкими голенищами.
Роза Халитова жила на Пионерской. Чиж несколько раз подходил к этому дому, гулял поблизости, надеясь на неожиданную встречу, и наконец решился войти. То, чего он больше всего не хотел – встретиться с ее мужем, – сразу и свершилось. Дверь ему открыл сухощавый мужчина с обвисшими усами. Поздоровавшись, он внимательно посмотрел на Чижа и вдруг весело крикнул:
– Роза! Твой однополчанин!
Выбежавшая Роза, в халате, с мокрыми руками, ойкнула и повисла у Чижа на шее. А ее муж обрадованно улыбался, щуря глаза, и не выказывал никакой ревности…
Были сумбурные вопросы, они перебивали друг друга, Роза показывала фотографии, на одной из которых был снят и Чиж с Филимоном Качевым.
– Семен до сих пор меня к нему ревнует, – сказала Роза, посмотрев на мужа.
Но тот лишь добродушно улыбался, и Чиж догадывался, что между этими двумя нет ни тайн, ни секретов. Здесь можно все вспоминать, обо всем говорить без утайки.
– О его смерти я узнала через три месяца, – рассказывала Роза, – жить не хотела, лезла под бомбежки… Да что там, до сих пор душа болит… Вот если бы не он, – она кивнула в сторону мужа, – не встретились бы мы с тобой, Пашенька. Второй раз бог дал полюбить… Ожила. Сыночка Филю имеем, сейчас в Кавголове у бабки с дедом. Это в их квартире мы с Семеном живем. Студентка у нас квартирует. Вот эту боковую комнатку ей отдали.
И в это время распахнулась наружная дверь. На пороге стояла девочка в красном берете. Плотная вязаная кофта свисала свободно, как куртка. Поверх искрилась длинная коса.
– А вот и наша Оля, – сказала Роза: – Знакомься, Оля, это мой однополчанин Паша Чиж, боевой летчик, настоящий герой.
Оля окинула боевого летчика усмешливым взглядом и протянула руку.
– Я летчиков представляла иначе. Извините, – и она проскользнула в дверь своей комнаты.
– Не обижайся на нее, – шепнула Роза. – Девка прямая, но хорошая.
Роза почти не изменилась. Разве что немножко похудела да у глаз и на шее появились морщинки. Чиж вспомнил посиделки в командирской землянке, особенно когда начинались затяжные дожди. Роза у порога стаскивала мокрые сапоги и быстренько забиралась на нары, под меховую куртку. На сердитые взгляды Филимона отвечала улыбкой или шутливо оправдывалась:
«Ну, Филик, не я же дождем управляю. Ну потерпи. Денек-другой и распогодится». – «Распогодится, – ворчал Филимон, – а сама рада, что дождь». – «А ты сядь возле меня, – просила Роза. – Я песню спою…»
– Ты песни-то петь не разучилась? – спросил Чиж. – Те, что в землянке нам пела?
– Поет, – улыбнулся Семен. И вдруг всполошился: – Роза, такую встречу нельзя насухую. Это не по-нашему, не по-армейски.
– Да я и сама думаю, – в ее голосе были нотки досады. – Понимаешь, Паша, в театр мы собрались. Балет смотреть. Я ему голову продолбила – достань билеты на «Дон-Кихота».
– Ну и прекрасно. Идите. Еще встретимся.
– Нет, – твердо сказала Роза и позвала: – Оля!
Ольга вышла с книгой в руках, искристая коса перекинута на грудь. Перехватив взгляд Чижа, она деловито застегнула нижние пуговицы халата.
– В театр хочешь? – спросила Роза.
– Вы же знаете, я могу от еды отказаться, но от театра…
– У нас билеты. А тут гость. – Роза развела руками. – Пока вы будете балет смотреть, мы с Сеней по магазинам и стол приготовим.
Она повернулась к Чижу.
– Ухаживать умеешь за девушками?
Чиж пожал плечами. Роза посмотрела на дверь, за которой скрылась Ольга, и взяла его за пуговицу.
– Из трамвая выходи первым, руку подай. Мороженым угости, морс купи. А если еще и цветы подаришь – будешь кавалер на все сто. Не подведи авиацию.
В памяти сохранилась атмосфера театральной праздничности. То ли оттого, что все было впервые, то ли оттого, что посещения оперного театра Чиж мог пересчитать по пальцам, но запомнилось неторопливое гулянье по зеркальному фойе, улыбающиеся лица, поток нарядных платьев, вздрагивающий от аплодисментов зал, необъяснимо волнующая музыка и Ольга. Она была в строгом черном платье. Рядом с нею Чиж в своем помятом костюме выглядел не очень респектабельно, но он втайне гордился, что в театр Ольга пришла именно с ним.
Когда на сцене изображали сон Дон-Кихота и на глазах публики начала вырастать на подмостках какая-то зелень, Чиж весело ахнул:
– Во дают прикурить!
– Паша… – тихо шепнула Ольга, – разве можно так громко?
Чиж понял, что опростоволосился, смутился и умолк. Ему стало неинтересно. Видимо, и Ольга почувствовала свою вину. Она просунула под его руку свою ладонь и теснее прислонилась к нему.
– Не будьте таким обидчивым, не надо, – сказала она просительно, и Чиж примирительно тронул ее пальцы.
На Пионерскую возвращались трамваем. Ольга разговорилась, рассказала, что она приехала в Ленинград из Астрахани. Там ее мать работает директором школы. Отец погиб на фронте. Еще в 1941 году. Здесь, возле Ленинграда. Она ездит к нему на могилу. Это не очень далеко. Несколько остановок на электричке с Московского вокзала. Она хотела поступать в Московский политехнический, но здесь могила отца. Помнит ли она его? Конечно. Он был смешным выдумщиком. И носил черную вышитую косоворотку. И подпоясывался синим шелковым шнуром. С кисточками на концах. Когда он садился за стол, кисточками играла кошка.
Ужинали все вместе. Вчетвером. Ольга, захмелев, смеясь, рассказала, как Чиж во всеуслышанье сказал: «Во дают прикурить!»
И Чиж смеялся вместе с нею. Потому что в этот вечер всем было хорошо. Роза иногда вытирала слезы, и Семен трогательно ее утешал. Похоже было, он гордился, что его жена так помнила о своей первой любви. Во всяком случае Филимон Качев был почти родным человеком в этой семье. Его портрет висел на стене. Рядом с портретами Розы и Семена.
Роза пела песни, Ольга ей подпевала. Особенно хорошо у них получалась «Летят перелетные птицы». Голос у Ольги был приглушенно-мягким, улыбалась она только ему, Чижу, когда их глаза встречались, а встречались они часто, потому что Ольга и Чиж сидели друг против друга.
И казалось тогда Чижу, что он опять возвратился в ту ушедшую навсегда, страшную своей беспощадностью и жестокостью, но прекрасную боевым братством жизнь; возвратился к друзьям, для которых понятия чести, верности, долга были не абстрактными понятиями, а частичкой их самих; они все были сотканы из этих понятий. В новой, послевоенной жизни Чиж так и не обрел чего-то ушедшего вместе с войной. Будто оборвалась какая-то струна. Гитара по-прежнему звучит, мелодия прослушивается, а чего-то не хватает…
– Вы еще послезавтра не уедете из Ленинграда? – спросила Ольга, когда они прощались.
– Нет, – сказал он и подумал: «Глаза синие, как небо».
– Я хочу съездить к отцу.
– Где мы встретимся?
– На Московском. Как войдете, там увидите справочное бюро. В девять часов у справочного.
Уже на следующий день Чиж почувствовал замедление в беге часовой стрелки. Ему хотелось, чтобы воскресенье наступило сегодня. Потому что одинокое шатание даже среди развеселых аттракционов на Кировских островах почему-то не радовало. Люди на «чертовом колесе» смеялись и ахали, визжали на «летящих стрелах», улыбались встречному ветру на карусели, а он засмеялся только у кривых зеркал, потому что не засмеяться там было нельзя.
Постояв в очереди, Чиж взял напрокат лодку. Сразу же выяснилось, что он не умеет грести. Весла то слишком глубоко зарывались в воду, то срывались, скользя по поверхности и вздымая веера брызг. С залива тянуло холодом, лодка капризничала, и Чиж, не использовав до конца отпущенное время, сдал ее лодочнику прокатной станции.
На Пионерской трамвай делал поворот, и он на ходу спрыгнул у дома, где жила Ольга. Вошел во двор, нажал кнопку звонка. Дверь никто не открыл…
На следующий день Чиж проснулся в шесть утра. Сквозь открытую форточку доносились звуки шаркающей метлы, приглушенное позвякиванье стеклянной посуды, где-то за домами ритмично долбил утреннюю тишину дизельный движок – скорее всего, по Фонтанке полз какой-нибудь буксирчик.
Вспомнился день в конце апреля 1945 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97