Представь себе, что кто-то, потратив всего десять долларов, начинает продавать на улице с лотка лимонад по два доллара за стакан. Уверяю тебя, ему бы не поздоровилось. Но если он отгрохает многоквартирный дом за пять миллионов долларов и начнет сдавать квартиры, беря по три тысячи долларов в месяц за каждую, ему все простится, хотя это такое же мошенничество, как в случае с лимонадом.
– Это действительно плохо, – согласилась Кит и со стыдом почувствовала, как наивно и неубедительно прозвучали ее слова.
– Конечно, плохо, – подтвердил Беннон и вдруг указал ей на противоположную сторону улицы. – Ты помнишь Макса Дэвиса? – неожиданно спросил он.
– Тирана Макса? Ты шутишь? – радостно улыбнулась Кит, вспомнив крупного, краснолицего и громкоголосого режиссера местной театральной труппы и свою первую роль у него. – Разве его можно забыть? Он до сих пор работает?
– Да, до сих пор. Сейчас он репетирует какую-то музыкальную вещицу в здании нашей оперы.
Беннон кивнул в сторону красного кирпичного здания на углу. Трехэтажный оперный театр, построенный век назад благодетелем Аспена Джеромом Уиллером, до сих пор оставался достопримечательностью города и самым высоким его зданием.
– Хочешь, зайдем? – предложил Беннон.
– О, с удовольствием! – воскликнула Кит и, схватив его за руку, потащила через улицу.
В фойе было темно, а в зрительном зале освещена была лишь голая, лишенная декораций сцена. Она-то и притягивала к себе Кит, осторожно и бесшумно шедшую по проходу между рядами кресел. Она неотрывно смотрела на группу из шести танцовщиц на сцене в трико и толстых шерстяных до колен чулках. Шла репетиция.
– Пять, шесть, семь, восемь, – отсчитывал хореограф, хлопая в ладоши.
Пианист, энергично ударяя по клавишам, играл что-то шумное. Шесть танцовщиц единым движением взбрасывали руки, вскидывали головы и делали прыжок. Кит заняла второе место от прохода в пятом ряду, оставив Беннону крайнее.
Хореограф, кажется, был доволен и только подбадривал.
– Выше, выше, хорошо. Бедро вперед, отлично. Выше ногу, резче движения. Вы эстрадные танцовщицы, а не балерины.
Кит, подавшись вперед, увлеченно следила за слаженными движениями танцовщиц, слышала гулкий стук прыжков по пустой сцене, видела потные лица, спутанные волосы, потемневшие от пота эластичные повязки на лбу.
Наконец музыка смолкла, танцующие застыли в одной позе – полусогнутые ноги, вскинутые руки, резкий поворот головы, подбородок прижат к плечу. Кит слышала их тяжелое дыхание, и ей вдруг захотелось как-то ободрить их громкими аплодисментами.
Но неугомонный хореограф опередил ее командой:
– Повторим. Все сначала. Начали.
Кое у кого на лице появилась недовольная гримаска, но никто не сказал ни слова, не издал ни единого звука протеста.
Кит, наклонившись к Беннону, прошептала:
– Представляешь, красные атласные, очень открытые платья, черные кружева, страусовые перья, пикантные подвязки... И все это на фоне декораций американского салуна времен Дикого Запада.
Бросив взгляд на Беннона, Кит увидела в его глазах веселое удивление. Но, по мере того как он смотрел на нее, взгляд его менялся, в нем появилась печаль и ожидание. Рука его легла на спинку ее кресла. Кит не хотела снова вспоминать, где и когда они вот так сидели в темноте, вполне невинно, а впрочем, иногда и нет... Она чувствовала на себе взгляд Беннона, и это ее беспокоило. Ей показалось, что его рука, лежавшая на спинке кресла, шевельнулась. Возможно, он хочет обнять ее... Но тускло блеснувшее обручальное кольцо на его пальце заставило ее взять себя в руки. Глаза Кит снова смотрели только на сцену. Она чувствовала, как отчаянно бьется ее сердце. Беннон действительно снял руку со спинки кресла, но, пронеся ее над головой Кит, положил на подлокотник.
Бросая исподтишка взгляды на профиль Беннона и боясь повернуть голову, Кит старалась смотреть только на сцену, на тяжелые складки красного плюшевого занавеса над ней, позолоту лож, изящную линию балконов, на все, что мог выхватить из темноты ее взгляд.
Чтобы нарушить напряженное молчание, она стала вслух вспоминать, как в детстве бывала здесь.
– Мама часто брала меня в оперу, и тогда мне казалось, что прекраснее этого места нет ничего на свете. А было это еще до последней реставрации театра, обошедшейся городу в четыре с половиной миллиона долларов, – добавила вдруг она, но потом снова вернулась к своим детским воспоминаниям. – Прежде чем гас свет и поднимался занавес, я успевала представить себе, в каком великолепии видели театр те, кто приходил сюда сто лет назад. Я закрывала глаза и оказывалась среди них – шуршащие платья из шелка и тафты, аромат от надушенных платочков, в моих руках программка, отпечатанная на белой атласной бумаге... – Приглушенный до шепота голос Кит словно растворялся в воздухе. – Наконец поднимался занавес, и я уже видела, как сама стою на этой сцене.
– Что ж, возможно, так оно и будет.
– Возможно, – не замечая, что повторяет за ним, произнесла Кит. – Если вспомнить, сколько раз этот театр пустовал, всеми забытый и заброшенный, лежал в развалинах после пожара, то кажется чудом, что его не снесли и он все еще стоит.
– Знала бы ты, сколько рассказов я наслушался от деда о его подвигах при тушении последних двух пожаров в театре, – вспомнил Беннон, прервав фразу добродушным, еле слышным, как придыхание, смешком.
– Представляю, какое их было множество, – широко улыбнулась Кит, обрадованная тем, что напряжение и тени прошлого исчезли и они снова беседуют как добрые друзья.
– Да, – согласился Беннон и вдруг кивком головы указал ей на силуэт человека в первом ряду. – Не Макс ли это?
– Похож на него, – согласилась Кит. Широкие плотные плечи. Характерный поворот головы и густая шевелюра показались ей знакомыми, но ей не удалось разглядеть его хотя бы в профиль, чтобы окончательно убедиться. Но вот сидевший ухватил себя за подбородок, и этот жест рассеял все сомнения.
– Это Макс, – шепотом уверенно сказала Кит, когда, оставив в покое подбородок, Макс потер пальцем кончик носа.
Музыка смолкла.
– Хорошо, – послышался голос хореографа, объявлявшего таким образом короткую передышку. Девушки разбрелись по сцене, вытирая полотенцами потные лица, шеи, плечи, опускаясь на пол и массируя усталые мускулы ног. Кое-кто в изнеможении даже растянулся на сцене. Сухощавый, подвижный, весь из мускулов, хореограф повернулся к Максу.
– Ну как? – спросил он.
Но прежде, чем Макс успел поднять свое грузное тело с кресла, Кит уже озорно выкрикнула из зала:
– Мне понравилось.
Повернувшись, Макс грозно рявкнул в темноту:
– Кто там?
– Одна из немногих, у кого хватало смелости перечить вам, Макс Дэвис, – весело ответила Кит и поднялась. Беннон, привстав в кресле, пропустил ее.
Макс, увидев идущую по проходу Кит, готов был расплыться в улыбке, но передумал и напустил на себя нарочито грозный вид.
– Ты хочешь сказать, что была настолько глупа, что спорила с режиссером, Кит Мастерс?
– Лучше скажи – «молода», – предложила компромисс Кит.
– Ладно, молодо-зелено. Ты действительно была слишком зеленой, и у тебя был талант, которым ты не знала как распорядиться, – согласился Макс, заключая Кит в свои медвежьи объятия. Но тут же отстранил ее и, строго посмотрев, сказал: – А что касается того, что ты видела на сцене, то до похвал далеко. Вяло, мало огня...
– Да нет же, Макс. В костюмах, среди декораций, как только заиграет оркестр, все будет иначе...
– Ты все еще продолжаешь спорить с режиссерами, Кит? – прищурив глаза, посмотрел на нее Макс.
– Только не с тобой, Макси. – Кит быстро чмокнула его в щеку и почувствовала знакомый запах крема после бритья. – Твои внуки по-прежнему дарят тебе только этот крем ко Дню отца?
– И на день рождения, и на Рождество, – насмешливо улыбнулся Макс. – У меня его целый склад. Хватит до конца дней моих. – Тут он наконец заметил Беннона и, кивнув на него, шепнул Кит на ухо: – А ты по-прежнему в хорошей компании.
– Ты так считаешь? – с нарочито серьезным видом приняла эту оценку Кит.
– Я знаю, – уверенно сказал Макс и сунул Беннону свою большую мясистую руку. – Рад снова видеть тебя, Беннон.
– И я тебя, Макс.
Сделав шаг вперед, Беннон пожал протянутую руку, а затем снова отошел к рампе и оперся о медный брус, отделявший оркестровую яму от партера.
– Я не успел поблагодарить тебя, Беннон, за твою поддержку, – сказал Макс. – Я имею в виду жилищную программу.
– Не я один поддержал ее, нас было немало.
– Но ты, можно сказать, добил их. – И, взглянув на Кит, Макс добавил: – Уверен, он ничего тебе не сказал об этом, не так ли?
– Нет, – призналась заинтригованная Кит. – Он, правда, говорил, что в городе проблемы с жильем.
– Проблемы? Это не то слово! – воскликнул Макс. – Прошлой зимой были сорваны гастроли нашей постоянной театральной труппы из-за того, что невозможно было снять квартиры для актеров.
– Я этого не знала, – нахмурилась неприятно удивленная Кит. – Отец ничего не писал мне об этом.
– Теперь, надеюсь, ты представляешь, насколько серьезно обстоят дела с жилищным вопросом? – разошелся Макс. – Срыв театрального сезона был буквально шоком для нашего города. Но нет худа без добра. По крайней мере всем стало ясно, что проблема существует и требует решения. Город, кажется, собирается выделить ряд жилых кварталов, где арендная плата станет доступной учителям и служащим. К несчастью, список нуждающихся в жилье все еще велик – более двухсот человек. – Макс умолк, и в глазах его появилась прежняя лукавая смешинка. – Заговорив о наших неурядицах, я, кстати, вспомнил и о хорошем. Ты помнишь Гарта Тернера?
– Конечно, – оживилась Кит, тут же вспомнив актера, с которым поработала немало. – Что он поделывает теперь? Я слышала, он уехал в Нью-Йорк.
– Вернулся. Сейчас он за кулисами.
– Ты шутишь? – радостно воскликнула Кит.
Макс, сложив ладони рупором, крикнул хореографу на сцену.
– Эй, Крис, позови-ка Гарта. Скажи, что кое-кто хотел бы повидаться с ним.
Беннон покинул свое место у рампы.
– Похоже, у вас сейчас начнется встреча старых друзей, а мне необходимо сделать несколько неотложных звонков, – сказал он, взглянув на часы.
– Рад был видеть тебя, Беннон, – помахал ему Макс.
– Взаимно, Макс, – ответил Беннон, кивнув на прощанье Кит.
– Увидимся, – едва успела ответить Кит, ибо на сцену уже выскочил взволнованный Гарт Тернер, а за ним и другие актеры. Как заметила Кит, в основном молодежь.
– Ясно. Крис сказал им о тебе, – съязвил Макс. – Ничто так не волнует сердце провинциальных актеров, как слух о визите в их театр столичной звезды.
– И ты туда же, Макс! – с упреком возразила Кит. – Ведь еще не отсняты даже первые метры пленки.
– У тебя есть все, чтобы стать звездой. – Он окинул ее изучающим взглядом. – Боюсь, ты по-прежнему чересчур мягка, податлива и доверчива. Но ничего, со временем закалишься до нужной прочности.
Кит почему-то задели эти слова Макса, и, рассмеявшись, она решила все превратить в шутку.
– Ты же знаешь, Макс, что у меня золотое сердце.
– То-то и оно.
Продолжить разговор им помешал уже спустившийся в зал Гарт. Схватив Кит за руку, он повернул ее к себе.
– Клянусь жизнью, что передо мною Кит Мастерс собственной персоной, да еще в расцвете красоты и славы.
Мальчишеское озорство в его глазах несколько ослабило появившийся в них настороженный блеск.
Кит рассмеялась, а потом вздохнула.
– Сколько лет, сколько зим, Гарт!
– Да, много лет прошло. – Его пальцы чуть сжали руки Кит. – Ты с благотворительной целью посетила наши трущобы или тебя привело что-то другое?
– Этот театр мало похож на трущобу. – Кит обвела взглядом позолоту и богатое убранство зала.
– Это верно. – Гарт расплылся в улыбке и, повернувшись к актерам, держащимся поодаль, представил им Кит.
– Одна из самых блистательных актрис нашей труппы.
Кит в растерянности поначалу попыталась понять, что выражают обращенные к ней незнакомые лица. Их было шестеро: две актрисы и четыре актера. В их глазах могли быть робость, жадное любопытство, недоверие, надежда или холодное безразличие. Гарт, представляя их, мешал их личные имена с именами героев, которых они играли. Кит даже не пыталась разобраться или что-либо запомнить, а только улыбалась и пожимала протянутые руки.
– Гарт сказал нам, что вы с ним играли во время летних гастролей, – заметил пожилой, лет пятидесяти, актер. – Мы не поверили, решили, что он прихвастнул.
– Нет, он сказал правду. Мы действительно играли вместе, – улыбнулась Кит. – Нам есть что вспомнить, это были веселые времена.
– С Кит отлично работать. Она очень веселая и остроумная, – подтвердил Гарт не очень убедительно. – Помнишь ту злую шутку, которую ты со мной выкинула?
– Еще бы. Ты имеешь в виду тот случай, когда я перепутала все твои шпаргалки с записью реплик, да?
– Ты отлично знаешь, что я имею в виду.
– Видели бы вы его тогда, – смеясь обратилась Кит к актерам. – Дело в том, что Гарт однажды поленился выучить как следует реплики для третьего акта пьесы и решил обойтись шпаргалками. Он заготовил их и спрятал на сцене в самых непредсказуемых местах. Например, приклеил к внутренней стороне обложки книги, к днищу пепельницы, внутри горлышка вазы. Каким-то образом ему удалось убедить Макса, что герой, которого он играет, чертовски любознателен и ко всему проявляет интерес. Берет, мол, вещь в руки, разглядывает и прочее...
– И Макс купился, – прервал ее Гарт и сам продолжал дерзко, как мальчишка, улыбнувшись режиссеру: – Кит проведала об этом и, оставшись после репетиции, поменяла местами все мои шпаргалки. На следующий день был последний прогон перед генеральной. Представляете мое положение?
– Я никогда не забуду выражения его лица и той паники, которая охватила его, когда он открыл книгу и увидел не ту реплику. Он стал путаться, что-то импровизировать, бегать по сцене в поисках нужной шпаргалки.
– Ты тоже неплохо сымпровизировала, когда изобразила лицемерное удивление: «Дорогой, что случилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50