На раскаленной, как противень, земле.Потом пришел новый конвой, организовал проходящих мимо бойцов, с помощью которых затащил пленников под навес. Где опять бросил на несколько часов. Но пленники этих часов реально все равно не ощущали. Они представлялись им днями или даже неделями. Тем, кто был в сознании. А тем, кто его потерял, — мгновениями.Есть колодникам никто не давал. Пить — тоже.К месту свалки очень скоро снова сбежались собаки и стали слизывать запекшуюся кровь вначале с земли, потом с колодок, потом с рук и ног пленников. На этот раз им никто не препятствовал.Вечером конвой принес ведро баланды и ведро воды. И поставил на землю От баланды еще можно было отказаться. Но от воды — нет. Все смотрели на ведро с водой. Только на него…Конвоир поднял валявшуюся на земле помятую консервную банку, выпрямил, вытряхнул из нее пыль, зачерпнул ею в ведре и поднес ко рту первого колодника. Тот пил жадно, вытягивая голову и стуча зубами о жесть, и поэтому не столько выпил, сколько пролил драгоценную влагу мимо рта. Второй банки ему не предложили.Самое интересное, что конвой не издевался над узниками сознательно, а просто халатно относился к делу. Как пастух к скотине, которая предназначена на убой. Стоит ли ее поить, кормить, вычесывать, если через час-другой ее все равно заводить в убойный цех. Стоит ли тратить на уход за ней силы и время…Потом была ночь. Но эту ночь из пленников мало кто помнил. Эта ночь была легче первой. Потому что боль уже притупилась, а сознание почти угасло.Днем к навесу подкатила машина. Открытый джип. Из него выскочил вьетнамец в военной форме. Судя по тому, как вокруг забегали, засуетились военные, как присел на задние лапы караул, вьетнамец был чин. И не из самых маленьких.Вьетнамец подошел к пленникам, посмотрел на них, на их руки и ноги, постучал ботинком по колодкам.— Что… гад… смотришь? Трупов… не видел? — с трудом выдавил из себя Пивоваров. И криво оскалился высохшим ртом.Вьетнамец развернулся и пошел прочь. Через несколько минут к пленным подбежали солдаты, развязали колодки, разогнули, протерли воспаленные руки и ноги. Но главное — дали воды. Столько, сколько каждый способен был выпить.— Что это с ними? Что это в них человеколюбие проснулось?— Не человеколюбие В мартышках человеколюбие проснуться не может. Максимум — шимпанзелюбие. Направленное на таких же, как они. Просто в войсках какая-то неувязка вышла. Кто-то кому-то не так передал приказание верхнего начальства. Или кто-то не правильно его понял. В общем, как всегда — или телефонист пьян, или принимающий дежурный — «чурка».— Они тут все — «чурки».— Боюсь, они придерживаются обратного мнения. Боюсь, «чурки» здесь мы. «Чурки», закованные в чурки.К пленникам подошел еще один вьетнамец. Низенький и кривоногий. В свободно болтающемся балахоне. Поклонился. Осмотрел раны, поскреб их деревянной, в форме лопаточки, палочкой, взбрызнул какой-то жидкостью, густо смазал невозможно вонючей мазью, накрыл какими-то напоминающими лопухи листами. Поклонился. И ушел.— Вежливый, гад!Конвой принес и раздал лепешки и чашечки с рисом.— Сволочи, — оценил их усилия Кудряшов.— Почему сволочи они? — удивились американцы.— После поймете.— Почему сволочи?— Потому что нам до того, чтобы отмучиться, всего шажок оставался. Маленький. Мы бы завтра к утру уже далеко были… А они нас реанимировали. Мерзавцы!— Интересно, зачем?— А они скажут. Не расстраивайся… Очередной вьетнамец очень долго и очень внимательно осматривал руки узников. И даже замерял их палочкой. А потом с помощью долота и длинного ножа расширил и углубил отверстия в колодках. И даже зачистил их напильником.— А просто руки связать они не могут?— У них свои традиции. Или с веревками напряженка.— Я бы знал — со своими приехал… После обеда пленников снова подвели к колодкам, снова заставили сесть, засунули руки в отверстия и закрыли обе половины. Теперь рукам было чуть свободней, но еще больней. Потому что соприкасаться с деревом приходилось разбитой кожей. А вернувшееся в жизнь сознание воспринимало боль как новую. К которой еще не привыкло.— Вот это я и имел в виду. Когда говорил, что лучше было бы сдохнуть…До вечера пленников никто не тревожил. Вечером еще раз накормили. И еще раз смазали раны на руках и ногах. И даже сводили в туалет. Что вообще, после оправки куда придется, показалось роскошью.— Чего они хотят?— Женить нас. На местных аборигенках. Чтобы их племя в росте прибавило.— Тогда я готов. Женитьба лучше колодок, — согласился Пивоваров.— Ты же раньше говорил — лучше умереть.— Умереть, конечно, лучше. Но они, паразиты, все равно умереть не дадут…Вечером конвойный привычным жестом ткнул в крайнюю пару пленников.— Ты! И ты!И развязал колодки.— Встать!Освоившие язык чужих команд пленные встали.— Пошли!Пошли, трудно переставляя раненые ноги. Даже если на расстрел. Лучше расстрел, чем обратно в деревяшки.Вернулись пленники не скоро. Но вернулись Какие-то пришибленные и не похожие сами на себя.— Ну что? Били?— В том-то и дело, что нет.— А что делали?— Вопросы задавали. По-английски. Ну вроде как допрашивали. А он, — кивок в сторону американца, — переводил.— Что спрашивали?— Все, что обычно. Кто, откуда, что здесь делали. Просили на карте показать, откуда и куда шли.— Ну и что ты сказал?— Ничего. Изображал глухонемого идиота. А говорил этот, переводчик.— Что?— Откуда я знаю. Он же по-английски говорил.— Ты что говорил? — спросил Кудряшов у американца.— Я совсем мало чего говорил. Я говорил, что он очень нехорошо говорит английский и я ничего не понимаю. И еще я требовал посла и адвокат!— Ну ты даешь, янки! Ну ты наглец!— Наглец это хорошо или плохо?— Это когда как. В данном случае нормально!— Тогда я наглец!— Больше ничего не спрашивали?— Вроде ничего…— Что значит вроде?— Понимаете, мужики, там потом тот, который нам ноги смазывал, пришел. Ну в балахоне. Их доктор. И что-то такое выпить дал. И стал иголки втыкать.— Под ногти?— Нет. Не под ногти. В шею и уши— Больно?— Нет. Совсем не больно. Знаете, даже приятно. Вначале чуть жжет, потом тепло, а потом как будто два пузыря водки выпил. Без закуси. Голова кругом, в ушах звон, в глазах туман. И почему-то смеяться хочется…— Yes. Да. Туман. И смешно. Как будто выпил. Два стакан виски.— Он тоже пил… в смысле ему тоже вкалывали?— Ему тоже.— Так. И дальше что?— А дальше ничего не помню. Дальше они, кажется, что-то спрашивали.— А ты, кажется, отвечал?— Может, и отвечал. Не помню. Хоть убей. Только знаете, представлялось, будто я перед батяней стою маленький, а он с ремнем и требует что-то рассказать. И я ему соврать боюсь…— А тебе что представлялось?— Yes. Father с подтяжкой.— С подтяжками?— Yes! С подтяжками.— А ты переводил, что он отвечал? Когда ему иголки?— Переводил.— И что?— Я не помню. Я тоже был с иголки. Я как туман…— Дела…— Мужики, а у меня батяни нет. Я детдомовский.— Ну, значит, тебе бояться нечего.— Ну да. У нас знаешь какая воспиталка была. Так вицей драла…— Тогда так, мужики, — предложил на правах командира Кудряшов. — Давайте договоримся, о чем рассказывать. Пока они правду своими палочками из нас сами не повыковыривали. Ну в смысле, чтобы всем одинаково.— А эти? — кивнул на американцев Далидзе.— А куда от них деться? Мы теперь одной веревочкой, в смысле колодками. Будем сообща врать…— О чем будем все врать? — спросили американцы.— Значит, так. Мы советские моряки. Торгового флота. Потерпели аварию тут, неподалеку. Выплыли на берег. Пошли в лес по нужде и заблудились.— И прошли пару сотен километров. По джунглям.— Ну заблудились же!— А тельняшки наши где? И оружие откуда?— Ну это… нашли.— Где? В лесу? Когда по нужде отошли?— Да… Ну скажем, что наше судно перевозило оружие. И мы случайно не тот ящик взяли… Думали — с едой, а оказалось — со стволами…— А американцы?— А американцы потерпели бедствие на вертолетах. Куда-то летели. И сели.— А мы пошли в кусты по нужде, сели и их увидели. Застыдились и стали стрелять?— Отстань от меня со своей нуждой!— Это не моя идея — твоя.— Что такое ну-жда? — все-таки вклинились американцы. — Это когда что-то нужно?— Это когда, наоборот, что-то не нужно. Так не нужно, что аж невтерпеж!— Нет, мужики. Они хоть и ближе к приматам, чем мы, но не полные же идиоты. Я думаю, придется говорить правду. Что шли мы к разбитому самолету…На этом слове русские пленники вздрогнули и напряглись. Американцы переглянулись. Впервые то, о чем думали и догадывались все, было произнесено вслух.— Шли к разбитому самолету. Потому что узнали, что он перевозил… золото. Что сами мы — беглые зеки из России. Без паспорта и гражданства. Потому что беглые. Что хотели подзаработать монет. Тем более — все это так почти и есть Верно ведь?— А оружие?— Для самообороны. Из армейского склада, который мы ограбили. После того как сбежали с зоны. До того как угнали корабль. Который потом затонул…— А американцы?— Ну я же говорю. Искали самолет с золотом, а тут откуда ни возьмись янки на вертолетах. И тоже наверняка за золотом Нам, конечно, стало обидно, ну и мы в сердцах…— Но он не перевозил золото! — возразили американцы.— А мы откуда знали, что он перевозил? Вы же не писали в газетах, что он перевозил… Ну вы что, не понимаете?Американцы переглянулись.— O'key! Золото так золото Мы согласен.— Ну, значит, так: вы тоже летели за золотом. И мы за золотом. И схлестнулись. Стенка на стенку…— А куда золото дели?— Какое золото?— Которое в самолете было.— А может, его не было. Загрузить забыли. Или лучше так. Было, но мы его по дороге обронили. Или не обронили, а спрятали, чего-то испугавшись, а место забыли. Отошли…— По нужде?— Да пошел ты! Отошли — и как корова языком! А обо всем прочем, ну там о тропе, о прохожих… ну вы меня понимаете — молчок. Какие бы вам иголки в какое место ни вставляли. Ясно?— Ясно!— Yes! — кивнули американцы.— Ну раз «йес» — значит, «йес»! Значит — полный порядок!
— Ты! И ты! — ткнули пальцами конвоиры. И расстегнули Кузнецова с напарником. И кивнули дулами автоматов вверх.— Встали!Встали.Толкнули прикладами в спины.— Пошли!Пошли.Затекшие после многочасового сидения ноги слушались плохо. Пленники покачивались, спотыкались, но шли.Еще один удар прикладом по спине.— Налево! Повернули.— Прямо!Опять пошли… Недалеко. До ближайшей хижины.— Здравствуйте! — сказал по-английски уже знакомый большой военный чин.— Приветствует, — перевел американец.— Пусть идет со своим приветствием туда, на чем сидит…— Здравствуйте, — перевел американец— Садитесь, — показал американец на плетеные кресла.— Мне надо задать вам несколько вопросов. Первый. Как вас зовут?— Майкл Джонстон. Гражданин Соединенных Штатов Америки.— А его?— Спрашивает, как тебя зовут.— Задов! Хрен Моржович!— Как?!— Ладно, черт с ним. Кузнецов Алексей Петрович! Русский. То есть бывший русский. А теперь просто гражданин без паспорта.— Почему без паспорта?— Зекам паспорта не положены.— Что есть «зек»? Я не знаю, как это переводить.— Зек — это заключенный в колонии. Строгого режима.— «Колония» это что? Это поселок, где в строгом порядок живут колонисты? Которые обживают новые земли? Как у нас давно в Америке?— Во-во. Обживают земли. В очень строгом порядке. Это точно.Американец пожал плечами и перевел.— А как вы оказались здесь?— Угнали корабль, поплыли, приплыли, потерпели бедствие, пошли пешком.— Как угнали?— Обыкновенно. Как корабли угоняют. Пришли, команду выкинули и поплыли…— А как вы находили путь? В море?— А мы капитана оставили. И этого, штурмана.— И где они теперь?— Утонули. Вместе с кораблем.— А что вы у нас искали?— Честно скажу — искали золото.— У нас нет золота.— А мы не ваше искали. Мы их искали, — кивнул допрашиваемый на переводчика.— Yes! Наше золото, — подтвердил американец.— А куда вы потом шли?— Не знаю. Я не смотрел. Нас командир вел. А я шел, куда велели. За тем, кто впереди шел.— А куда велели?— Вначале направо, потом налево, потом прямо, потом опять направо…— Можете показать на карте?— Я не умею читать карт.— А почему вы были с оружием?— А как без оружия? Мы же по лесу шли. В котором зверья хищного видимо-невидимо.— Откуда оно взялось?— Расплодилось. Дело-то нехитрое…— Откуда взялось оружие?— Ах оружие? Со склада. Мы склад ограбили.— Как ограбили?— Обыкновенно. Как склады грабят. Пришли, охрану выкинули и забрали…— Хорошо, пройдите сюда…— Зачем?— Затем, чтобы убедиться в правдивости ваших слов.— А как вы убедитесь?— Вы сядете вот сюда и выпьете воду из этого стакана. Или вы меня обманывали? И были не там, где говорили? И теперь боитесь признать?— Я? Ничуть. Могу хоть целое ведро выпить. Залпом. Чтобы вы убедились…— Ну так садитесь…Кузнецов сел. И выпил жидкость. С противным терпким запахом.Из-за циновки вышел старик в балахоне. Который лечил раны. И поклонился. И вытащил из-за пояса маленькую коробочку, из которой достал тоненькие, напоминающие щепки, костяные иголочки. И еще раз поклонился.Первую иголку он воткнул куда-то за ухо. Вторую — за второе ухо. Третью — в мочку. Четвертую — в ту же мочку. Остальные — в шею.У Кузнецова заслезились и поплыли глаза. И поплыло сознание. Словно в голову закачали туман. Густой, плотный, вязкий. Который невозможно стряхнуть простым мотанием головы. Закачалось кресло. Закачались и расплылись стены. И лицо стоящего напротив вьетнамца. А вместо этого лица из тумана выплыло совсем другое лицо. Резкое и суровое. Лицо старшины. Его самого первого старшины.— Рядовой Кузнецов! — заорал он.Кузнецов знал, что отвечать ему нельзя. Что если он ответит, старшина сразу его заметит и сразу влепит ему наряд вне очереди. И что, пока он молчит, старшина его как бы не видит. А если скажет хоть слово…— Рядовой Кузнецов! — грозно повторил старшина. Так, что барабанные перепонки заболели.Очень захотелось ответить. Хотя и нельзя. Но очень захотелось. Просто неудержимо. Кузнецов зажал ладонями рот и закрыл глаза.— Рядовой Кузнецов!!! Если вы здесь, вы Должны отвечать «я!».— Я! — пискнул Кузнецов.— Громче! И четче!— Я! — рявкнул Кузнецов.— Почему вы молчали? Отвечать честно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40