https://wodolei.ru/catalog/installation/dlya_unitaza/
Возрадуйся и ты возрождению своей власти. Если используешь ее на благо Египта, тебя не тронут.
Эйе не успел ответить на колкость, потому что двери отворились, и наступила тишина, все присутствующие плотнее закутались в свои одежды и отвернулись: в комнату вошли жрецы-сем. Липкое зловоние смерти тянулось за ними всюду, куда бы они ни шли, и даже те из них, кто был наделен особым правом выносить тела богов, считались нечистыми. Они гуськом вошли в комнату, склонив головы, и собравшиеся один за другим торопливо ускользнули за дверь. Пва и другие жрецы Амона ждали с курильницами, чтобы очистить комнату, когда они унесут Сменхару.
Только Мериатон не обратила внимания на появление жрецов. Сжавшись у ложа, она обхватила обеими руками ноги мужа и уткнулась в них лицом, люди из Обители мертвых неловко мялись в сторонке. Потом они благоговейно помогли ей подняться на ноги.
– Ты скоро станешь воплощением Амона-Ра, Великого Гоготуна, – обратилась она к нему. – Гусь – это символ твоей божественности.
В этот вечер гусь занимал все их внимание. Ему сделали толстый золотой ошейник, и гусь сидел на столе, хватая кусочки пищи, которые ему подносили дети, и злобно шипел на слуг. Радостно слышать, как они смеются, – думал Эйе. – Малкатта всегда была полна смеющимися людьми. Как печальны и подозрительны мы все стали!
Его взгляд случайно упал на Хоремхеба, ковыряющего поставленное перед ним кушанье. Он сидел, наклонив стянутую синими лентами голову, а Мутноджимет что-то шептала ему на ухо. Эйе почувствовал, как у него на душе потеплело при взгляде на младшую дочь. Несмотря на праздный и беспутный образ жизни, время было милостиво к ней, и в тридцать пять ее все еще окружали толпы восхищенных молодых колесничих, что начинало утомлять ее. В этот вечер детский локон, который она до сих пор носила, был заплетен и подвязан к голове, с него свисали серебряные колокольцы. Глаза подведены серебряной краской, и рука, которой она слегка поддерживала супруга под руку, увешана серебряными амулетами. Она смешала серебряную пудру с хной для губ, поэтому ее зубы казались слегка желтоватыми, кожа тоже желтоватой, и глаза были с желтым оттенком. Как и любая новая мода, которую она диктовала при дворе, наряд ее был эксцентричным, но, так или иначе, в ней это скорее очаровывало, нежели отталкивало. Глядя, как она прервала поток соленых словечек, которые, очевидно, нашептывала Хоремхебу, и прихватила острыми зубками мочку его уха, Эйе внезапно почувствовал прилив тоски по дням своей давно прошедшей бурной молодости. Какое право она имеет оставаться незамаранной ни в чем? – подумал он. – Почему боги пощадили ее, когда все мы брошены молодыми и невинными в темные коридоры нужды, чтобы выйти оттуда искалеченными и запятнанными?
Она почувствовала, что отец смотрит на нее, и, улыбаясь, взглянула в его сторону. Но он не успел улыбнуться ей в ответ, потому что внезапно наступила тишина. Эйе проследил за взглядами публики: они были устремлены в дальний конец залы. Из теней, где между колонн сочилась ночь, вышла Мериатон. Отступив от каменной колонны, на которую опиралась, она качнулась вперед. Горячий сквозняк подхватил и приподнял ее белые гофрированные одежды, разметал черные, неубранные волосы вокруг ненакрашенного лица. Она была босая. В одной руке она сжимала диадему царицы с коброй, в другой – кубок вина. Собравшиеся неуверенно опускались перед ней, когда она с чрезмерной осторожностью стала пробираться между столиками. Дойдя до помоста, она поклонилась Тутанхатону, и от этого движения ее качнуло вперед. Споткнувшись о ступеньку, она несколько мгновений сидела, качаясь, ее свита неуверенно и испуганно поглядывала на Эйе. Анхесенпаатон схватила гусенка и в страхе прижала его к себе. Тутанхатон наклонился к дядюшке.
– Следует ли мне приказать, чтобы для нее принесли стол, или велеть им увести ее? – шепотом спросил он. – Она выглядит так, будто ее сейчас стошнит.
Эйе колебался. Мериатон поставила кубок на ступеньку рядом с собой и, взяв диадему обеими руками, водрузила ее себе на лоб. Стражники свиты посмотрели на Хоремхеба, который было приподнялся, и Мериатон сразу же повернула к нему голову.
– Вас, придворные, кажется, не беспокоит, с каким демоном вы обедаете, – произнесла она заплетающимся языком, вставая. – Вы все знаете, что сделал верховный военачальник. Его присутствие здесь придает кислый вкус вашему вину и отравляет ваши кушанья, но вы разговариваете и смеетесь, будто это не имеет значения. О, будущий царь, – обратилась она к Тутанхатону, не отводя глаз от Хоремхеба, – чьи руки невидимо обовьются вокруг твоих рук, когда ты поднимешь крюк, цеп и скимитар? Мы сделались проклятым народом! – Она повысила голос, и он разнесся эхом, отразившись от темного потолка, ее обнаженные руки были подняты вверх, и кулаки сжаты.
Хоремхеб встал и начал спокойно приближаться к ней.
– Царица, тебе нужно поспать, – успокаивающим тоном произнес он. – Ты утомлена.
Повернув к нему обезображенное лицо, она принялась плакать. Она расставила ноги, чтобы сохранить равновесие. От нее разило вином, немытым телом и неосушенными слезами, но поблескивающая кобра на лбу придавала ей достоинства.
– Утомлена? – неприятным голосом сказала она. – У меня вырвали сердце, а ты осмеливаешься стоять здесь передо мной и богохульствовать? Интересно, о чем думает твоя жена, лежа в объятиях богоубийцы? А мои руки пусты. Пусты!
Слезы душили ее. Хоремхеб подхватил ее, когда она чуть не свалилась на пол. Он отдал приказ, и ее служанки взяли ее под руки и вывели из залы. Рыдания постепенно утихли.
Никто в зале не осмеливался смотреть по сторонам, стояла тишина, слышалось только тихое клохтанье гуся, который пощипывал яшмовую сережку Анхесенпаатон. Тутанхатон сильно побледнел. Наконец он поднялся, и тут же застывшие гости ожили, распростершись перед ним ниц. Мальчик покинул помост вместе со своей свитой и исчез. Ради приличия Хоремхеб побыл еще немного, беседуя с Нахт-Мином и другими офицерами, чьи столики стояли рядом с его собственным, все время чувствуя на себе откровенно напуганные взгляды придворных. Он пожелал доброй ночи жене и друзьям и нырнул в темноту коридора, ведущего к покоям царицы.
Стража Мериатон вежливо попыталась не впустить его. Как их начальник, он мог просто оттолкнуть их с дороги, но он говорил с ними терпеливо и благоразумно, сознавая их безотчетный страх, и, в конце концов, они пропустили его. У дверей опочивальни Мериатон ему снова преградили путь ее вестник и управляющий. Он безропотно ждал, пока управляющий ходил справляться, позволено ли будет ему войти. Хоремхеб ожидал, что ему откажут, но вскоре его проводили в покои, которые прежде занимала Нефертити. Она еще незримо присутствовала в комнате. Ее изображение надменно улыбалось со стен, прекрасное и величественное под тяжестью солнечной короны. Ее золотые руки, унизанные кольцами, еще совершали подношения Атону, пока ее супруг подносил анх – ключ жизни – к ее улыбающимся губам, и сам Атон касался ее своими лучами. Все это уже принадлежало бесконечно далекому прошлому. Хоремхеб медленно прошел к внушительному ложу с ножками в форме львиных лап и рамой, украшенной сфинксами. Маленькая фигурка, кажущаяся совсем крошечной на огромном ложе, наблюдала за ним. Он поклонился.
– Почему ты позволила мне прийти? – спросил он.
– Ты не почитаешь меня как свою царицу, – устало отозвалась она. – Если бы ты почитал, ты бы подождал, пока я заговорю первой. Но пока Тутанхатон не коронован, я еще царица Египта. Не знаю, почему я позволила тебе прийти. В любом случае, не думаю, что смогла бы остановить тебя, убийца.
Она говорила громче и более внятно, Хоремхеб подумал, что ее, должно быть, вырвало вином.
– Божественная, ты знаешь, что твой отец уничтожил Сменхару задолго до того, как это сделал я, – спокойно ответил он. – Мне не следовало приходить к тебе сегодня. И мне не нужно оправдываться перед тобой. Ты была его женой. Ты лучше меня знаешь, как он стал все больше и больше походить на твоего отца. И он тоже знал это.
– Это не причина, чтобы убивать его.
Она лежала неподвижно, свободно положив на покрывало бледные руки, ее щеки были еще мокрыми, и Хоремхеб вдруг осознал, что она уже не молода. В его сознании она оставалась девочкой, которая встретила Сменхару в Ахетатоне, – спокойная, улыбчивая дочь Атона. Она с презрением посмотрела на него снизу вверх.
– Ты можешь не оправдываться передо мной, Хоремхеб, но будь уверен, что Атон уже осудил тебя. Сменхара сделал бы все, что ты от него хотел, если только ты оставил бы нас в покое. – Ее голос дрожал. – Но ты отнял у нас единственный шанс на счастье.
– Было уже слишком поздно, – грубо прервал он. – И ты тоже это знаешь, царица. Сменхара намеренно препятствовал мне. Он также препятствовал и Эйе. Он хотел, чтобы его оставили в покое в то время, когда Египет нуждался в исцеляющей силе бога. – Не спросив позволения, он присел на край постели. – Через несколько дней его похоронят. Я даю тебе право выбирать, Мериатон. Я не хочу причинять тебе вред. Ты можешь закрыть свой рот и спокойно жить здесь. Человеческая память коротка. Если ты не замолчишь, мне придется сослать тебя.
– Египет уже не исцелить, если какой-то вельможа может угрожать богине и оставаться безнаказанным, – прошептала она. – Ты не думал об этом, военачальник? Несмотря на власть, которую ты постепенно прибираешь к рукам, пропасть между нами непреодолима. Ты веришь, что для меня имеет значение – буду я продолжать жить или нет, но твои угрозы бессмысленны. Мне все равно. Это делает меня опасной, не так ли?
Трогательный вызов, прозвучавший в ее словах, взволновал его. Взяв ее холодную руку, он проговорил:
– Вначале, царица, я был другом твоего отца. Мы все были его друзьями. Мы жаждали перемен. Осирис Аменхотеп правил слишком долго. Но твой отец подпал под странные чары и привел нас к краху. Мы стали людьми, которые делают то, что должны делать, и не задумываются о моральной стороне своих деяний. Вот что твой отец сотворил с нами. Твой бог-муж был таким же. Я хотел бы, чтобы ты это поняла.
Мериатон не отняла своей руки, но она лежала в его руке безжизненно.
– Ты сделался порочным и еще не осознаешь этого, – прерывающимся голосом произнесла она, отвернувшись. – У меня даже нет ребенка от него, чтобы он напоминал мне о нем, когда пройдут годы.
Хоремхеб вздохнул и поднялся.
– Мне жаль. Ахетатон стал гробницей для всех наших надежд. Только в другом мире могут исцелиться все наши раны.
– Ты лицемер. Да горят твои слова у тебя в глотке и обжигают твои лживые уста! – Она неистово взмахнула рукой.
Он поклонился и быстро зашагал к двери. Такие речи, размышлял он, лучше подошли бы ее матери. Ее проклятия остались крошечным пятном холода в его сердце.
Мутноджимет не спала, когда, наконец, он устало закрыл за собой двери своего дома. Она лежала на ложе в ночной сорочке со свежеотмытым лицом и развлекалась, наблюдая за возней своих карликов. Когда Хоремхеб вошел, они поспешно выкатились из комнаты.
– Я думал, ты закроешься сегодня в своих покоях, – сказал он, когда его личный слуга отогнул покрывало, и он с удовольствием скользнул в постель рядом с женой.
Слуга поклонился, выходя, и мерцающий свет лампы, которую он унес, постепенно сменился полоской тусклого лунного света. Мутноджимет пошевелилась, и ее голос зазвучал из темноты тепло и близко.
– Любовь – удивительная вещь, – сказала она. – Хатхор не только похожа на корову, я иногда думаю, что у нее и ум тоже коровий. Мы, ее поклонники, бредем слепо вслед за ней, му-у, му-у, еще долгое время после того, как острые наслаждения, которые может предложить Бает, начали приедаться. Немного осталось от того грубовато-честного молодого военного, за которого я выходила замуж, Хоремхеб. Ты до сих пор самый красивый мужчина в Египте, но то, что я вижу внутри, за этими твоими черными глазами, не так привлекательно, как твоя наружность. Но я, наверное, все же не стану разводиться с тобой, потому что ты оплачиваешь мои ужасные долги.
В ответ он притянул ее к себе и поцеловал, исполненный глубокой благодарности к покойной императрице за эту ленивую, взбалмошную женщину, которую та зачем-то навязала ему. Пока Мутноджимет со мной, – думал он, – я знаю, что боги еще не приговорили меня.
27
Тело Сменхары перевезли на юг, в Фивы, чтобы похоронить в приготовленной для него гробнице. «Хаэм-Маат» плыла, преодолевая неторопливое течение летней реки, гроб, который сопровождали жрец Пва и молчаливая, постоянно пьяная Мериатон, был занавешен пологом от нечестивых глаз. На следующей ладье плыли Тутанхатон, Анхесенпаатон и Эйе, за ними вереницей тянулись ладьи придворных. Урожай был собран. Выжженный Египет лежал, распластанный под навалившейся на него тяжестью свирепого неба, и тем, кто тащился по медленно текущим бурым водам Нила, казалось, будто они спустились с небес вечнозеленого благоденствия к тяготам жалкого земного существования. Вдоль берегов не стояли плакальщицы, простирающие руки к проплывающей мимо погребальной процессии. Виднелась только узкая полоска иссохшей, чахлой поросли, отделявшей реку от пустынных полей, простирающихся вдаль до горизонта. Селения будто вымерли. В редкой тени запыленных пальм неподвижно стояли волы, спасаясь от зноя, ослы опускали головы к воде на мелководье, но погонщиков – замызганных деревенских мальчишек – нигде не было видно. Только крокодилы жарились на песчаных отмелях.
Исполненная страха тишина постепенно начала окутывать флотилию. Тутанхатон сидел на раскладном походном кресле под навесом, настороженно взирая на проплывающую мимо древнюю землю, принадлежащую ему по праву рождения.
– Египет отвратителен, – сердито заключил он, обращаясь к сидевшему рядом Эйе. – Почему все говорят мне, что он прекрасен?
– Просто сейчас середина лета, вот и все, – возразил тот спокойно, понимая, что ребенок не мог помнить ничего, кроме искусственно созданной красоты Ахетатона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Эйе не успел ответить на колкость, потому что двери отворились, и наступила тишина, все присутствующие плотнее закутались в свои одежды и отвернулись: в комнату вошли жрецы-сем. Липкое зловоние смерти тянулось за ними всюду, куда бы они ни шли, и даже те из них, кто был наделен особым правом выносить тела богов, считались нечистыми. Они гуськом вошли в комнату, склонив головы, и собравшиеся один за другим торопливо ускользнули за дверь. Пва и другие жрецы Амона ждали с курильницами, чтобы очистить комнату, когда они унесут Сменхару.
Только Мериатон не обратила внимания на появление жрецов. Сжавшись у ложа, она обхватила обеими руками ноги мужа и уткнулась в них лицом, люди из Обители мертвых неловко мялись в сторонке. Потом они благоговейно помогли ей подняться на ноги.
– Ты скоро станешь воплощением Амона-Ра, Великого Гоготуна, – обратилась она к нему. – Гусь – это символ твоей божественности.
В этот вечер гусь занимал все их внимание. Ему сделали толстый золотой ошейник, и гусь сидел на столе, хватая кусочки пищи, которые ему подносили дети, и злобно шипел на слуг. Радостно слышать, как они смеются, – думал Эйе. – Малкатта всегда была полна смеющимися людьми. Как печальны и подозрительны мы все стали!
Его взгляд случайно упал на Хоремхеба, ковыряющего поставленное перед ним кушанье. Он сидел, наклонив стянутую синими лентами голову, а Мутноджимет что-то шептала ему на ухо. Эйе почувствовал, как у него на душе потеплело при взгляде на младшую дочь. Несмотря на праздный и беспутный образ жизни, время было милостиво к ней, и в тридцать пять ее все еще окружали толпы восхищенных молодых колесничих, что начинало утомлять ее. В этот вечер детский локон, который она до сих пор носила, был заплетен и подвязан к голове, с него свисали серебряные колокольцы. Глаза подведены серебряной краской, и рука, которой она слегка поддерживала супруга под руку, увешана серебряными амулетами. Она смешала серебряную пудру с хной для губ, поэтому ее зубы казались слегка желтоватыми, кожа тоже желтоватой, и глаза были с желтым оттенком. Как и любая новая мода, которую она диктовала при дворе, наряд ее был эксцентричным, но, так или иначе, в ней это скорее очаровывало, нежели отталкивало. Глядя, как она прервала поток соленых словечек, которые, очевидно, нашептывала Хоремхебу, и прихватила острыми зубками мочку его уха, Эйе внезапно почувствовал прилив тоски по дням своей давно прошедшей бурной молодости. Какое право она имеет оставаться незамаранной ни в чем? – подумал он. – Почему боги пощадили ее, когда все мы брошены молодыми и невинными в темные коридоры нужды, чтобы выйти оттуда искалеченными и запятнанными?
Она почувствовала, что отец смотрит на нее, и, улыбаясь, взглянула в его сторону. Но он не успел улыбнуться ей в ответ, потому что внезапно наступила тишина. Эйе проследил за взглядами публики: они были устремлены в дальний конец залы. Из теней, где между колонн сочилась ночь, вышла Мериатон. Отступив от каменной колонны, на которую опиралась, она качнулась вперед. Горячий сквозняк подхватил и приподнял ее белые гофрированные одежды, разметал черные, неубранные волосы вокруг ненакрашенного лица. Она была босая. В одной руке она сжимала диадему царицы с коброй, в другой – кубок вина. Собравшиеся неуверенно опускались перед ней, когда она с чрезмерной осторожностью стала пробираться между столиками. Дойдя до помоста, она поклонилась Тутанхатону, и от этого движения ее качнуло вперед. Споткнувшись о ступеньку, она несколько мгновений сидела, качаясь, ее свита неуверенно и испуганно поглядывала на Эйе. Анхесенпаатон схватила гусенка и в страхе прижала его к себе. Тутанхатон наклонился к дядюшке.
– Следует ли мне приказать, чтобы для нее принесли стол, или велеть им увести ее? – шепотом спросил он. – Она выглядит так, будто ее сейчас стошнит.
Эйе колебался. Мериатон поставила кубок на ступеньку рядом с собой и, взяв диадему обеими руками, водрузила ее себе на лоб. Стражники свиты посмотрели на Хоремхеба, который было приподнялся, и Мериатон сразу же повернула к нему голову.
– Вас, придворные, кажется, не беспокоит, с каким демоном вы обедаете, – произнесла она заплетающимся языком, вставая. – Вы все знаете, что сделал верховный военачальник. Его присутствие здесь придает кислый вкус вашему вину и отравляет ваши кушанья, но вы разговариваете и смеетесь, будто это не имеет значения. О, будущий царь, – обратилась она к Тутанхатону, не отводя глаз от Хоремхеба, – чьи руки невидимо обовьются вокруг твоих рук, когда ты поднимешь крюк, цеп и скимитар? Мы сделались проклятым народом! – Она повысила голос, и он разнесся эхом, отразившись от темного потолка, ее обнаженные руки были подняты вверх, и кулаки сжаты.
Хоремхеб встал и начал спокойно приближаться к ней.
– Царица, тебе нужно поспать, – успокаивающим тоном произнес он. – Ты утомлена.
Повернув к нему обезображенное лицо, она принялась плакать. Она расставила ноги, чтобы сохранить равновесие. От нее разило вином, немытым телом и неосушенными слезами, но поблескивающая кобра на лбу придавала ей достоинства.
– Утомлена? – неприятным голосом сказала она. – У меня вырвали сердце, а ты осмеливаешься стоять здесь передо мной и богохульствовать? Интересно, о чем думает твоя жена, лежа в объятиях богоубийцы? А мои руки пусты. Пусты!
Слезы душили ее. Хоремхеб подхватил ее, когда она чуть не свалилась на пол. Он отдал приказ, и ее служанки взяли ее под руки и вывели из залы. Рыдания постепенно утихли.
Никто в зале не осмеливался смотреть по сторонам, стояла тишина, слышалось только тихое клохтанье гуся, который пощипывал яшмовую сережку Анхесенпаатон. Тутанхатон сильно побледнел. Наконец он поднялся, и тут же застывшие гости ожили, распростершись перед ним ниц. Мальчик покинул помост вместе со своей свитой и исчез. Ради приличия Хоремхеб побыл еще немного, беседуя с Нахт-Мином и другими офицерами, чьи столики стояли рядом с его собственным, все время чувствуя на себе откровенно напуганные взгляды придворных. Он пожелал доброй ночи жене и друзьям и нырнул в темноту коридора, ведущего к покоям царицы.
Стража Мериатон вежливо попыталась не впустить его. Как их начальник, он мог просто оттолкнуть их с дороги, но он говорил с ними терпеливо и благоразумно, сознавая их безотчетный страх, и, в конце концов, они пропустили его. У дверей опочивальни Мериатон ему снова преградили путь ее вестник и управляющий. Он безропотно ждал, пока управляющий ходил справляться, позволено ли будет ему войти. Хоремхеб ожидал, что ему откажут, но вскоре его проводили в покои, которые прежде занимала Нефертити. Она еще незримо присутствовала в комнате. Ее изображение надменно улыбалось со стен, прекрасное и величественное под тяжестью солнечной короны. Ее золотые руки, унизанные кольцами, еще совершали подношения Атону, пока ее супруг подносил анх – ключ жизни – к ее улыбающимся губам, и сам Атон касался ее своими лучами. Все это уже принадлежало бесконечно далекому прошлому. Хоремхеб медленно прошел к внушительному ложу с ножками в форме львиных лап и рамой, украшенной сфинксами. Маленькая фигурка, кажущаяся совсем крошечной на огромном ложе, наблюдала за ним. Он поклонился.
– Почему ты позволила мне прийти? – спросил он.
– Ты не почитаешь меня как свою царицу, – устало отозвалась она. – Если бы ты почитал, ты бы подождал, пока я заговорю первой. Но пока Тутанхатон не коронован, я еще царица Египта. Не знаю, почему я позволила тебе прийти. В любом случае, не думаю, что смогла бы остановить тебя, убийца.
Она говорила громче и более внятно, Хоремхеб подумал, что ее, должно быть, вырвало вином.
– Божественная, ты знаешь, что твой отец уничтожил Сменхару задолго до того, как это сделал я, – спокойно ответил он. – Мне не следовало приходить к тебе сегодня. И мне не нужно оправдываться перед тобой. Ты была его женой. Ты лучше меня знаешь, как он стал все больше и больше походить на твоего отца. И он тоже знал это.
– Это не причина, чтобы убивать его.
Она лежала неподвижно, свободно положив на покрывало бледные руки, ее щеки были еще мокрыми, и Хоремхеб вдруг осознал, что она уже не молода. В его сознании она оставалась девочкой, которая встретила Сменхару в Ахетатоне, – спокойная, улыбчивая дочь Атона. Она с презрением посмотрела на него снизу вверх.
– Ты можешь не оправдываться передо мной, Хоремхеб, но будь уверен, что Атон уже осудил тебя. Сменхара сделал бы все, что ты от него хотел, если только ты оставил бы нас в покое. – Ее голос дрожал. – Но ты отнял у нас единственный шанс на счастье.
– Было уже слишком поздно, – грубо прервал он. – И ты тоже это знаешь, царица. Сменхара намеренно препятствовал мне. Он также препятствовал и Эйе. Он хотел, чтобы его оставили в покое в то время, когда Египет нуждался в исцеляющей силе бога. – Не спросив позволения, он присел на край постели. – Через несколько дней его похоронят. Я даю тебе право выбирать, Мериатон. Я не хочу причинять тебе вред. Ты можешь закрыть свой рот и спокойно жить здесь. Человеческая память коротка. Если ты не замолчишь, мне придется сослать тебя.
– Египет уже не исцелить, если какой-то вельможа может угрожать богине и оставаться безнаказанным, – прошептала она. – Ты не думал об этом, военачальник? Несмотря на власть, которую ты постепенно прибираешь к рукам, пропасть между нами непреодолима. Ты веришь, что для меня имеет значение – буду я продолжать жить или нет, но твои угрозы бессмысленны. Мне все равно. Это делает меня опасной, не так ли?
Трогательный вызов, прозвучавший в ее словах, взволновал его. Взяв ее холодную руку, он проговорил:
– Вначале, царица, я был другом твоего отца. Мы все были его друзьями. Мы жаждали перемен. Осирис Аменхотеп правил слишком долго. Но твой отец подпал под странные чары и привел нас к краху. Мы стали людьми, которые делают то, что должны делать, и не задумываются о моральной стороне своих деяний. Вот что твой отец сотворил с нами. Твой бог-муж был таким же. Я хотел бы, чтобы ты это поняла.
Мериатон не отняла своей руки, но она лежала в его руке безжизненно.
– Ты сделался порочным и еще не осознаешь этого, – прерывающимся голосом произнесла она, отвернувшись. – У меня даже нет ребенка от него, чтобы он напоминал мне о нем, когда пройдут годы.
Хоремхеб вздохнул и поднялся.
– Мне жаль. Ахетатон стал гробницей для всех наших надежд. Только в другом мире могут исцелиться все наши раны.
– Ты лицемер. Да горят твои слова у тебя в глотке и обжигают твои лживые уста! – Она неистово взмахнула рукой.
Он поклонился и быстро зашагал к двери. Такие речи, размышлял он, лучше подошли бы ее матери. Ее проклятия остались крошечным пятном холода в его сердце.
Мутноджимет не спала, когда, наконец, он устало закрыл за собой двери своего дома. Она лежала на ложе в ночной сорочке со свежеотмытым лицом и развлекалась, наблюдая за возней своих карликов. Когда Хоремхеб вошел, они поспешно выкатились из комнаты.
– Я думал, ты закроешься сегодня в своих покоях, – сказал он, когда его личный слуга отогнул покрывало, и он с удовольствием скользнул в постель рядом с женой.
Слуга поклонился, выходя, и мерцающий свет лампы, которую он унес, постепенно сменился полоской тусклого лунного света. Мутноджимет пошевелилась, и ее голос зазвучал из темноты тепло и близко.
– Любовь – удивительная вещь, – сказала она. – Хатхор не только похожа на корову, я иногда думаю, что у нее и ум тоже коровий. Мы, ее поклонники, бредем слепо вслед за ней, му-у, му-у, еще долгое время после того, как острые наслаждения, которые может предложить Бает, начали приедаться. Немного осталось от того грубовато-честного молодого военного, за которого я выходила замуж, Хоремхеб. Ты до сих пор самый красивый мужчина в Египте, но то, что я вижу внутри, за этими твоими черными глазами, не так привлекательно, как твоя наружность. Но я, наверное, все же не стану разводиться с тобой, потому что ты оплачиваешь мои ужасные долги.
В ответ он притянул ее к себе и поцеловал, исполненный глубокой благодарности к покойной императрице за эту ленивую, взбалмошную женщину, которую та зачем-то навязала ему. Пока Мутноджимет со мной, – думал он, – я знаю, что боги еще не приговорили меня.
27
Тело Сменхары перевезли на юг, в Фивы, чтобы похоронить в приготовленной для него гробнице. «Хаэм-Маат» плыла, преодолевая неторопливое течение летней реки, гроб, который сопровождали жрец Пва и молчаливая, постоянно пьяная Мериатон, был занавешен пологом от нечестивых глаз. На следующей ладье плыли Тутанхатон, Анхесенпаатон и Эйе, за ними вереницей тянулись ладьи придворных. Урожай был собран. Выжженный Египет лежал, распластанный под навалившейся на него тяжестью свирепого неба, и тем, кто тащился по медленно текущим бурым водам Нила, казалось, будто они спустились с небес вечнозеленого благоденствия к тяготам жалкого земного существования. Вдоль берегов не стояли плакальщицы, простирающие руки к проплывающей мимо погребальной процессии. Виднелась только узкая полоска иссохшей, чахлой поросли, отделявшей реку от пустынных полей, простирающихся вдаль до горизонта. Селения будто вымерли. В редкой тени запыленных пальм неподвижно стояли волы, спасаясь от зноя, ослы опускали головы к воде на мелководье, но погонщиков – замызганных деревенских мальчишек – нигде не было видно. Только крокодилы жарились на песчаных отмелях.
Исполненная страха тишина постепенно начала окутывать флотилию. Тутанхатон сидел на раскладном походном кресле под навесом, настороженно взирая на проплывающую мимо древнюю землю, принадлежащую ему по праву рождения.
– Египет отвратителен, – сердито заключил он, обращаясь к сидевшему рядом Эйе. – Почему все говорят мне, что он прекрасен?
– Просто сейчас середина лета, вот и все, – возразил тот спокойно, понимая, что ребенок не мог помнить ничего, кроме искусственно созданной красоты Ахетатона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80