Атон всемогущ, он не мог обмануть ожиданий своего послушного сына. В ожидании ответа на молитвы жрецов о половодье службы в Ахетатоне сделались более усердными. Толпы людей слонялись перед Большим храмом, и в три раза больше их собиралось вокруг маленьких жертвенников на углах улиц, где они приносили умиротворяющие дары.
Пришел и миновал фаофи, но уровень воды в Ниле не изменился. Раздраженные придворные приказали вытащить на берег свои прогулочные лодки, потому что от реки поднималась вонь. Чиновники, в обязанность которых входило докладывать о скорости и уровне ежегодных разливов, сидели под балдахинами, неотрывно глядя на зарубки каменных пластин, вкопанных в берега, но маслянистая, зловонная вода по-прежнему плескалась у первых меток. Прошел азир. Наступил хояк, месяц, когда всегда отмечался самый высокий уровень воды в реке. Вместо этого выявилось его снижение, потому что в сухом воздухе речная влага начала испаряться. Воздух сделался зловонным и кишел жалящими насекомыми. Феллахи в смятении доедали свои скудные запасы. С окраины селений они смотрели на трещины на полях, которые, углубляясь, превращались в зияющие маленькие овражки, выжженная земля была слишком горячей, чтобы ступить на нее. На деревьях не было листьев. Бурые стволы пальм недвижно застыли в воздухе, безжизненные и ломкие, и ветки сикомор отламывались при легчайшем прикосновении.
В начале мехира, когда крестьяне обычно шли по полям по щиколотку в черном иле, разбрасывая семена, Ахетатон начали наводнять змеи, скорпионы искали прохлады в трещинах, появившихся в земле повсюду. Утром и вечером жилище Тейе обыскивали слуги с палками, и на полу для змей оставляли спасительное молоко.
Но к концу фармуси все смирились с тем, что в этом году разлива не будет. Грязные и сухие причалы вдоль набережной на всем протяжении Ахетатона нависали на несколько футов над густой, отказывавшейся подниматься водой. Шадуфы, которыми поднимали воду для полива садов, доставляли густую жижу, которая кишела различными червями и омерзительными насекомыми. Фараон велел слугам загрузить бадьи в лодки и вручную доставать воду из реки для полива садов, он разрешил вычерпывать озера. Тейе, сидя на крыше своего дома и глядя в долину, думала, что садами тоже придется пожертвовать для того, чтобы обеспечить водой поля на том берегу, чтобы вырастить хоть какой-то урожай для дворца. Но Эхнатон де пошел на этот шаг, все еще веря в то, что вода прибудет.
– Это испытание, – говорил он Тейе, сидя в зале для приемов. – Нашу веру испытывают.
Оба истекали потом. Шелест метелок наполнял комнату тонким монотонным шуршанием. Мухи облаком висели под потолком. Из Дельты не прислали ранних плодов, и овощи, с таким наслаждением поедаемые в это время года, сделались едкостью и имели привкус ила. Все имеет привкус ила, пахнет илом, – думала Тейе, чувствуя, как кожу головы покалывает от ары. Она взглянула сквозь тень от входных колонн на мертвую бурую лужайку, где уже проступили островки сухой земли. – Ты послал на север за зерном? – спросила она. – Ретенну, должно быть, сможет продать нам немного. – Ей нестерпимо хотелось почесаться. В ее купальне больше не лилась каскадом вода, чистая и прохладная. Та жидкость, которую Пиха бережливо цедила на нее тонкой струйкой, была с песком и такого же бурого цвета, как и ее кожа.
– В этом нет необходимости, – ответил он. – Наши амбары полны запасов прошлогоднего урожая.
– Но, Эхнатон, а как же Фивы, как остальное население? Сборщики налогов отняли у них все. У людей не осталось запасов. Скоро они начнут умирать от голода.
– Мне нет дела до Фив, – сказал он. – Что до феллахов, им просто надо подождать. Бог еще проявит свою силу.
– Если феллахи умрут, на следующий год некому будет сеять, – мрачно проговорила Тейе. – Страна всегда переживала засуху только потому, что каждый фараон тщательно следил за тем, чтобы в каждом городе был неприкосновенный запас. Твои сборщики налогов давно опустошили их закрома.
Эхнатон вдруг ощутил позыв рвоты. Склонившись и прижав одну руку к животу, он неистово замахал другой, делая знак слуге, и тот метнулся к нему с чашей в руках. Его вырвало, и, переведя дыхание, он откинулся на спинку трона. Другой раб опустился на колени, подавая влажное полотенце Фараон обтер губы.
– Это всегда причиняет мне боль, – сказал он, все еще тяжело дыша, – но боль длится недолго. – Он отдал полотенце и медленно выпрямился. – Ты видела террасы северного дворца, императрица? Они все такие же сочно-зеленые. Нефертити не страдает от пересыхания садов.
Она предугадала ход его мыслей.
– Нет, Эхнатон, ее земли плодородны не потому, что Нефертити наслаждается защитой бога, – сказала она. – Вода из ее озера проливается на верхнюю террасу и потом просто стекает вниз на остальные.
– Время молитвы. – Он поднялся, оттянув влажное платье с колен. Мерира шагнул вперед, ладан уже курился у него в руках. – Матушка, ты знаешь, что в городе люди открыли жертвенники Исиды? Если Атон увидит такое попрание его веры, он накажет их еще больше.
– Они боятся, – предположила она, видя, что его изможденное лицо немного порозовело. – Они хотят, чтобы Исида начала плакать.
– Здесь нет Исиды, – нетерпеливо бросил он. – Я поговорю с ними об этом из окна явления по пути к храму. Идем со мной. Где Мериатон?
Он раздраженно взмахнул рукой, и она поспешила вперед. Они вышли из залы, пересекли широкий передний двор и подошли к пандусу. За стеной царская дорога была необычайно тиха. Солнце набросилось на них со слепой яростью, высушивая губы, заставляя слезиться глаза, обжигая ступни сквозь подошвы сандалий. В воздухе стояла пыль. Ветер уже не был таким приятным, потому что малейшее движение его за городом поднимало песок; рассеянный на улицах, он смешивался с висевшей в воздухе пылью, в которую превратился верхний слой рассохшейся земли, набиваясь в легкие, прилипая к влажной коже, проникая под одежду. Зажмурившись от внезапно ударившего в глаза невыносимого сияния, Тейе увидела, как рука Эхнатона скользнула в руку его царицы, а другую руку он поднял, чтобы отмахнуться от мух, ползавших по шее. Никто не придет сегодня поклониться ему, – подумала она, когда они всходили на пандус под легкую тень крытого окна. – Люди лежат по домам и мечтают о воде. Когда они остановились перед окном и посмотрели вниз, Тейе была поражена, потому что дорога от стены до стены была заполнена молчаливой толпой. Эхнатон поднял руку. Толпа чуть заволновалась, и головы склонились, но люди не опустились на землю.
– Глупцы! – крикнул фараон добродушно. – Вас гложет чувство вины? Я слышал, как вы отвернулись от своего истинного защитника при первом же испытании вашей веры и забормотали молитвы другому богу, в то время как Диск ярко сияет над головой, наблюдая за каждым вашим движением. Не бойтесь. Я, и только я, стою между вами и богом. Я буду умолять Атона, и он услышит сына своего и пошлет паводок. Я, Эхнатон, обещаю вам.
Радостных возгласов не последовало Тейе, выхватив полотенце у Хайи и вытирая шею, видела на поднятых кверху лицах сомнение и страдание.
– Дай воду, фараон! – возмущенно крикнул кто-то. – Ты бог! Заставь реку подняться!
Эхнатон воздел крюк и цеп, но гул голосов не затих. Когда он шагнул в тень и пошел к храму, толпа подхватила этот выкрик.
– Заставь подняться воду, фараон! – кричали они, в их голосах слышалась явная насмешка. – Заставь подняться воду, божественное воплощение!
Мериатон сжалась от стыда, поторапливая фараона, пока они не вошли под сень иссушенных деревьев храмового сада. Под пилоном он внезапно остановился и, прислонившись к его неровным камням, согнулся пополам. Снова слуга с чашей поспешил ему на помощь, но спазм прошел. Эхнатон выпрямился, его лицо осунулось от боли, но он продолжил путь к храму.
Тейе наблюдала из благословенной тени каменного навеса, как Мериатон стояла одна на огромном пространстве святилища, ее маленькая черная головка в короне с золотой коброй, возвышающаяся над полем жертвенных столов, чуть покачиваясь, клонилась от невыносимой жары. Ее супруг поднялся по ступеням к алтарю и начал молиться. Его слова, хотя и невнятные, отозвались мучительным и умоляющим эхом от высоких стен. Он распростерся ниц, потом встал на колени, ухватившись за края заставленного пищей стола, и прижался лбом к камням. Мерира обошел вокруг него с курильницей и пролил масло ему на голову. Эхнатон застонал. За алтарем возвышался Бен-бен, изображение фараона на нем улыбалось. Масло медленно скользило по шее, ползло по спине, поблескивая в ослепительном свете. Во дворе перед храмом то громче, то тише звучали голоса певчих. Для Тейе в этой сцене было что-то древнее и варварское: скрюченный в мучениях человек, ряды курящихся жертвенников, жрецы в белых одеждах, неестественно застывшие, худенькая, роскошно одетая царица, слабо раскачивающаяся, в полуобморочном состоянии, одна на огромном пространстве, и плывущее надо всем этим бесплотное пение, звучащее, будто неодолимые, бесстрастные голоса демонов. Свирепость солнца была почти невыносимой, и у Тейе в голове внезапно возник образ, будто Атон, долгие годы питаясь неистовым поклонением своего сына, раздулся, но не насытился им, его все возрастающая сила, наконец, вытянула из Эхнатона всю животворную доброту, которой он учил, и разнеслась, наводя ужас на Египет. Казалось, чем больше Эхнатон молился и стонал, тем больше усиливалась жара. Тейе, с затекшими ногами и ноющей болью в спине, опустилась на стул, который по ее приказу был поставлен в ротонде. Уловив движение за спиной, Мериатон обернулась, ее лицо было бледным. Тейе кивнула ей, подзывая к себе, но после минутного колебания Мериатон покачала головой, не осмеливаясь обидеть отца или бога, укрывшись в тени.
Снова взглянув на сына, Тейе застыла. Он лежал, навзничь раскинувшись перед алтарем. Голова его была неестественно запрокинута, он издавал сдавленные крики. Мерира стоял у него в ногах, раскачивая над ним курильницу. Тейе без колебаний шагнула на солнце и направилась к нему, по пути скликая жрецов. Торопливо взбежав по ступеням, она склонилась над ним.
– Принесите носилки, быстро! – приказала она. – Но сначала балдахин. Царица, найди Панхеси, пусть он пошлет за врачевателями.
– Но, императрица, – запротестовал Мерира, – носильщикам запрещено входить в святилище! Это невозможно!
Она не обратила на него внимания. Другие жрецы бросились выполнять ее приказания, носилки фараона уже несли по проходу. Зубы Эхнатона были стиснуты, невидящие глаза широко раскрыты. Из уголка рта стекала рвота.
– Прикажи замолчать этим женщинам на переднем дворе! – закричала она Мерире. – Слишком жарко для пения!
Он удалился, мертвенно-бледный, и вскоре песнопения прервались. Носильщики осторожно подняли фараона, над носилками раскрыли балдахин. Тейе последовала за ним в его покои.
К тому времени, когда Эхнатона уложили в постель, мышцы его расслабились, он принялся бормотать, время от времени выкрикивая слова молитв, отрывки любовных песен. Она оставила фараона на попечение врачевателей. Они с Мериатон ждали в коридоре, в проходе встревоженно толпились Пареннефер, Панхеси и другие слуги. Через несколько минут один из врачевателей вышел из опочивальни и поклонился.
– Что с ним? – спросила Тейе.
– Похоже на удар, императрица, – объяснил он. – Фараону уже гораздо лучше, но он очень слаб.
– Вы способны вылечить его?
Врачеватель старательно подбирал слова.
– Нет, – наконец сказал он. – Если бы фараон был простым человеком, а не богом, я бы сказал, что в него или вселились демоны, или он пострадал от безумия, которое, согласно закону, гарантирует человеку полную защиту. Но раз фараон – божественное… – Он предусмотрительно не закончил фразу.
Тейе отпустила его и, сделав знак Мериатон следовать за ней, вошла в комнату. Эхнатон лежал на подушках. Временами его била мелкая дрожь, после жестокого приступа лицо было все еще серого цвета, но глаза прояснились. Мериатон опустилась на колени и поцеловала его руку, Тейе поклонилась и присела на край постели в изножье.
– Они запретили мне выходить на солнце, – сказал он.
Он схватил руку Тейе и крепко сжал ее.
– Значит, ты должен повиноваться, сын мой, – ответила она. Внезапно ее осенило: – Бог говорил с тобой? С тобой уже случалось такое, но никогда прежде ты не был болен так сильно.
Он опустил тяжелые веки.
– Нет, бог не говорил. Видения не было.
Тейе погладила его длинные пальцы.
– Фараон, я хочу, чтобы ты подумал о том, что случится, если когда-нибудь бог пошлет тебе болезнь, от которой ты не сможешь оправиться, если видения, в которых он заставляет тебя блуждать, не закончатся. Я не говорю о смерти, – поспешно добавила она, видя, как он напрягся при этих словах. – Но пришло время объявить наследника.
– Я думал об этом, – медленно ответил он, к ее большому удивлению. – Это должен быть ребенок моих священных чресел. Тутанхатон – единственный, кого я вижу. – Он произносил слова отчетливо и разумно, будто припадок прояснил его сознание.
Тейе старалась, чтобы на ее лице не проступило полнейшее изумление таким поворотом событий, опасаясь, что любая ее реакция может совершенно изменить ход его мыслей.
– Думаю, нет, – мягко возразила она. – Тутанхатон еще слишком мал. Он может стать игрушкой для бесчестных людей, которые воспользуются им для того, чтобы разрушить все, что ты сделал для Диска.
– Ты могла бы стать регентшей, – предложил он.
Тейе улыбнулась, глядя в его простодушное, доверчивое лицо.
– Эхнатон, я не собираюсь жить вечно. Как и ты. Сменхаре уже шестнадцать, он стал мужчиной. Ему не потребуется регент, только советники. Он не твой сын, но он – моя плоть, и он твой брат. Объяви его, чтобы я могла спать спокойно.
Она внимательно следила за выражением его лица, ловя признаки огорчения, но он оставался спокойным, тихо лежа под тонким покрывалом, только дрогнувшие теплые пальцы в ее руке выдавали его реакцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80