Его лицо сохраняло выражение печального достоинства. Мериатон внезапно замерла, не мигая глядя на Тейе.
– Мне следовало бы сделать его полноправным членом семьи Диска, – задумчиво произнес он, – но, возможно, это предопределено. Он очень похож на меня, матушка, ты заметила? У него такая же форма головы. – Эхнатон мягко отнял у нее руку и положил ее себе на грудь. – Я понял то, о чем люди говорили сегодня, – продолжал он. – Я притворялся, что не понимаю, но я понял. Они просили тщетно. Атон не даст нам воды. Я знаю. Это, должно быть, мой грех, потому что бог не слышит мои молитвы. Может быть, ему наскучил его сын, и он обратил взоры к новому воплощению. – Его голос был полон раскаяния и истинной печали. – Хорошо. Пусть подготовят свиток, я подпишу его и поставлю печать, но не сегодня. – Тонкий голос сделался хриплым от усталости. – Я должен поспать. Мериатон, останься со мной Мне страшно.
Едва осмеливаясь признать свою победу, Тейе призвала писца и надиктовала документ, дающий Сменхаре право носить двойную корону после смерти брата. Она держала его при себе, решив немедля получить печать фараона. Потом она послала за Сменхарой. Несколько часов он не являлся, но потом пришел, и вяло поклонился.
– Если мне нельзя плавать или быть с Мериатон, я еще могу пить, – сказал он мрачно в ответ на ее колкое замечание о том, что нельзя злоупотреблять вином. – Мы с друзьями были в Мару-Атоне. Листвы почти не осталось, но в павильоне прохладно.
Она бросила ему свиток.
– Прочти это.
Он равнодушно развернул его, прислонившись к стене. Прочитав, он бросил свиток на ложе.
– Пора бы уже, – сказал он, – но это сейчас ничего не значит. Фараон проживет еще долго, к тому времени Мериатон состарится и станет толстой, а я зачахну от тоски и скуки.
– Что же я сделала такого, что боги наказали меня таким угрюмым, невежественным, себялюбивым, неблагодарным сыном? – возмутилась Тейе. – Я только что добыла для тебя трон Египта, однако ты еще смеешь жаловаться. Послушай меня. С сегодняшнего дня фараон будет пристально наблюдать за тобой. Ты должен быть почтительным в храме. Закрой свой жертвенник Амона. Не проводи слишком много времени с друзьями. Никто не должен думать, что ты захочешь завладеть короной прежде, чем она перейдет к тебе по закону. Мне больно это сознавать, Сменхара, но не думаю, что фараон проживет долго. Тебе следует решить, что ты станешь делать с Египтом, когда он уйдет.
Сменхара пожал плечами, и Тейе, глядя, как он, развалясь, подпирает стену, видя сутулые, худенькие плечи и слегка выпуклый живот, почувствовала внезапный укол настоящего страха.
– Мне нравится Ахетатон, – ответил он. – Ты слишком долго не пускала меня сюда. Я останусь здесь, и пусть Малкатта сгниет. Женюсь на Мериатон и буду наслаждаться своими правами фараона.
– Не важно, где ты будешь жить, если предпримешь шаги для упрочения нашего господства на иноземных территориях и восстановишь почитание Амона.
– Звучит не слишком интересно. Полагаю, мне придется разослать гонцов. У тебя здесь есть вино, матушка?
– Подумай о том, что ты будешь делать, но помни, что ты еще не фараон. Если станет очевидно, что ты слишком стремишься стать им, фараон может передумать.
– Чем передумать? – рассмеялся Сменхара.
К своему изумлению, Тейе почувствовала, что на глазах у нее выступили слезы.
– Передумать головой, в которой рождаются такие видения, которые тебе никакой бог не соблаговолит послать, – сказала она хрипло. – Я не позволю тебе смеяться над ним и повелеваю тебе заткнуть богохульные рты своим так называемым друзьям. Он мой сын, и я люблю его. Убирайся с моих глаз.
– Он был также и твоим мужем, пока ты могла его использовать, – грубо парировал Сменхара, отделился от стены, небрежно поклонился и нарочито медленно направился к двери – Не думай, императрица, что и меня ты сможешь использовать. Вот когда двойная корона будет на моей голове, а Мериатон – в моей постели, я буду тебе благодарен, но не раньше. – Не дожидаясь ответа или позволения уйти, он захлопнул за собой дверь.
Тейе легла и заплакала. Не только об Эхнатоне, но и о себе: внезапные беспомощные слезы старухи, для которой жалость к себе простительна. Сменхара оказался бессердечным, корыстным человеком, который еще не сознавал, что его презрение к брату вызвано тем, что он видел в нем себя.
На следующий день фараон, как и обещал, утвердил документ о наследовании. По дворцу пробежала волна облегчения, некоторые не утратившие наивности придворные и большинство горожан вышли к реке посмотреть на жалкий ручеек, в который теперь превратилась река, ожидая, что Атон ознаменует свое удовлетворение началом подъема воды. Но остальные были слишком озабочены скверными вестями, чтобы беспокоиться о том, какой Гор может оказаться в гнезде. Из Дельты пришло известие о том, что там начался падеж скота, поскольку пастбища стали оголяться Придворные суетливо обменивались посланиями со своими управляющими в поместьях Дельты, но все знали, что поделать ничего нельзя.
В Джарухе дела обстояли не так плохо, как в других поместьях. В собственное ги у Тейе было два больших озера, и по ее приказанию их воду использовали для опрыскивания полей, чтобы хоть немного травы выросло на прокорм скоту. Также у нее было зернохранилище, и управляющий открыл его для селений, где жили ее работники. Она хотела избежать смерти своих феллахов, чтобы было кому работать, когда вода в реке действительно начнет подниматься. Эйе такими же мерами пытался поддерживать жителей в своем поместье в Ахмине, но рабам в поместьях знати повезло меньше.
Медленно тянулись пахон и паини, и вот уже под ступенями причала в самом Ахетатоне начали находить истощенные тела умерших крестьян, выброшенные на берег, вперемешку с тушами быков и разлагающихся коз. Придворные были потрясены, и Эйе отрядил солдат, чтобы непрерывно осматривали реку около южного таможенного поста и крюками вылавливали тела из воды прежде, чем те доплывут до города. Но невозможно было выловить каждое тело, поэтому знать держалась подальше от Нила, чтобы не видеть трупов и не слышать запаха смерти, распространявшегося по Египту. Горожан, пользующихся его благосклонностью, фараон поддерживал зерном. Ахетатон был магическим, священным городом, местом жительства бога и его избранной семьи, и никому из его жителей не позволено было голодать. Горожане перешли на хлеб и прошлогоднее вино, пока пламя шему пожирало землю, и Египет лежал, как бесплодная пустыня, оживляемая единственно слезами и причитаниями плакальщиц.
Сочные террасы Нефертити начали чахнуть. То ли свергнутая царица отказывалась от любых контактов с городом, отгородившись оскорбленной гордостью, то ли сам фараон приказал не поддерживать связи с ней, Тейе не знала. Она послала Хайю в северный дворец убедиться в том, что племянница пребывает в добром здравии. Он вернулся, сообщив, что озеро пересохло. Нефертити здорова, хотя во дворце стали болеть слуги.
– Царица очень немногословна, – рассказывал он, – а если говорит, то очень язвительно. Она немного поправилась, но это только добавляет ей очарования. Лицо у нее очень печальное.
Тейе почувствовала себя спокойнее, узнав, что Нефертити здорова, и, кажется, успешно правит своим маленьким царством. Она решила освободить ее, если Сменхара станет фараоном. Нефертити не сможет сильно повредить управлению.
Болезнь из северного дворца очень скоро перекинулась в центральную часть города. Тяжелейший удар в царском дворце пришелся на детские. Заболели старшие служанки в гареме. Хайя, взволнованный и озабоченный, поскольку на его плечи легли все трудности, связанные с вызовом врачевателей, уходом за умирающими, своевременным выносом тел, посоветовал Тейе совсем удалить из дворца Тутанхатона и Бекетатон. Тейе немедленно приказала перевезти детей за реку, в дом Тии. Фараон, которого поддерживала мысль о том, что он умиротворил Диск, сделав Сменхару наследником, был убежден, что вспышка болезни скоро утихнет. Хотя лето было уже в разгаре, он ходил по покоям гарема, – впереди него шел Мерира, читая молитвы, – упрекал больных и умирающих за недостаток веры и обещал, что скоро река разольется и их тела очистятся. Но, глядя снизу вверх на влажные оранжевые губы своего царя, его дрожащие руки, лихорадочный блеск в глазах, больные видели за его плечом оскал смерти.
Жрецы-сем и служители дворцовой Обители мертвых работали не покладая рук, чтобы подготовить для погребения умерших во владениях фараона, но место бальзамирования простых обитателей Ахетатона вскоре заполнилось разлагающимися трупами. В храме Обители жизни пришлось издать специальный указ, предписывающий упростить бальзамирование тел перед быстрым погребением в пустыне. Осиротевшие семьи отправляли ритуалы непременного семидесятидневного траура по родным, которые уже были зарыты в песок. Хуже того, многие умершие разлагались так быстро, что к тому времени, как бальзамировщики приходили осмотреть тела, их уже невозможно было сохранить.
Зловоние смерти висело над дворцом и городом, где разгуливала болезнь. Тейе не выходила из своих покоев и заставляла слуг жечь ароматическое масло, чтобы отбить запах разложения, но от него невозможно было избавиться. Каждый день она посылала вестника за реку в дом Эйе с приказанием доставить полный отчет о состоянии Бекетатон и Тутанхатона и не находила себе места до тех пор, пока он не заверял ее в том, что все дети здоровы. Так было пять дней, но на шестое утро вестник доложил о болезни среди слуг Тии и принес страшную новость о том, что царевна Бекетатон простудилась. Тейе немедленно решила отправить детей на север в Джаруху.
Она почти закончила приготовления к путешествию, но в полдень следующего дня Хайя пришел к ней с помрачневшим лицом.
– Императрица, – поклонился он, – царевна Тии умоляет, чтобы ты приехала вместе со своим врачевателем. Бекетатон слишком слаба, чтобы отправляться в путь.
У Тейе упало сердце, но она поборола ужас, овладевший ею.
– Хорошо. Пришли Пиху одеть меня и пусть подготовят мою ладью. Тутанхатон здоров?
– Да. Но вчера умерли две служанки Тии.
Тейе спустила ноги с ложа, сердце вдруг заколотилось, ее бросило в пот. Жара стояла невыносимая.
– Пойди и сообщи фараону, – велела она.
– Императрица, бога тошнило все утро, и его врачеватели не разрешают ему вставать.
– Ну, тогда скажи Панхеси.
Пиха одела ее в тонкое льняное платье, но без грима пришлось обойтись. Тейе уже не могла выносить прикосновение краски к воспаленной коже или тяжесть парика. Осталось чуть больше месяца до Нового года, – думала она, медленно выходя на солнечный свет, – и еще через месяц река начнет подниматься. Снова наступит зима. Исида, я молюсь каждый день, чтобы ты отвела от нас свой гнев. Смилуйся, и пусть прольются твои слезы. – Она шла медленно, одной рукой опираясь на плечо Пихи, от слабости у нее кружилась голова. – Бекетатон, я любила тебя, когда ты была ребенком, – мучительно неслись ее мысли, – но в последнее время я совсем не уделяла тебе внимания. Тебе было одиноко? – Но эта новая вина не заслонила старой, что была страшнее и неизбывнее. – Она сестра своего отца. Боги, наконец, наказывают меня. Бекетатон умрет.
Река так обмелела, что лодочнику приходилось отталкиваться шестом от корявых, полузатопленных деревьев и даже от скал, зловеще выступавших над поверхностью воды. Тейе, сидевшая в кабине с поднятым пологом, чтобы уловить хоть малейшее дуновение ветра, вдруг увидела, как мимо проплывает раздутая туша огромного крокодила, от сильного толчка шестом она стала медленно поворачиваться. Тейе отвернулась; это было дурное предзнаменование. Они достигли западного берега, выбросили сходни, чтобы привязать их наверху, у первой ступеньки причала. Тейе пришлось опереться на руку кормчего, чтобы не упасть. Запах белесой воды доставлял почти физическую боль. Она поднесла к носу кайму надушенного платья и поспешила через безжизненный высохший сад в тень портика. Тутанхатон выбежал ей навстречу, и, прежде чем набраться решимости войти в дом, она наклонилась и обняла мальчика, внезапно испугавшись за него. Бесполезно отправлять его в Джаруху, – подумала она, чувствуя, как сильные ручки сжимают ее. – Чума повсюду. Может быть, Нефертити возьмет его к себе. Похоже, болезнь отчасти пощадила ее дворец. Наказав ему оставаться в своей комнате, она поцеловала его и решительно шагнула в душный дом.
У Тии хватило здравого смысла поднять оконные занавески в комнате Бекетатон и поставить у окна носителей опахала, чтобы те гнали воздух внутрь. Бекетатон лежала на боку, обессиленная лихорадкой. Прикоснувшись к ней, Тейе отпрянула. Кожа девочки была сухая и горячая, как жаровня. Атон пожирает ее. Ее собственный отец съедает ее, – истерично подумала она, но быстро овладела собой. Чаши с речной водой стояли на столике у ложа, и врачеватель постоянно омывал девочку. По знаку Тейе ее собственный врачеватель быстро осмотрел малышку, но Бекетатон не откликалась на его прикосновения. Она бормотала и иногда вскрикивала в бреду. Врачеватели совещались, пока Тейе стояла, потрясенная, глядя на плод любви ее и фараона.
– У царевны нарыв на пояснице, вскрывать еще рано, – тихо сказал ее врачеватель. – Это, должно быть, причиняет ей сильную боль. Как известно императрице, с лихорадкой ничего нельзя поделать. Это должно пройти само. Заклинания могут помочь. Заклинания. – Тейе закрыла глаза. – Имею ли я право сдерживать гнев богов? Да, имею, потому что их гнев должен быть направлен на меня, а не на моего ребенка.
Она повернулась к Тии, нерешительно стоящей в глубине комнаты.
– Не слишком ли смело – надеяться, что в Ахетатоне есть маги, знающие старые заклинания против демонов лихорадки, Тии?
Тии казалась задумчивой.
– Может, мастеровые знают. Я сейчас же спрошу их.
Когда она вышла, Бекетатон начала пронзительно вскрикивать, и врачеватели подбежали к ней. Она билась в судорогах, спина выгибалась, ноги одеревенели, и мужчинам потребовалась вся их сила, чтобы удержать девочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80