Целый час люди стояли так, словно какое-то заклятие превратило их в статуи.
Но вдруг раздался чей-то восторженный полузадушенный крик, взметнулась рука, показывая на горизонт. Хатшепсут вскочила на ноги и чуть не упала снова, так закружилась у нее голова от нахлынувшего вдруг страха вперемешку с ликованием. Из-за поворота, двигаясь медлительно и важно, показались корабли – они шли, равномерно взмахивая веслами, ловя парусами северный ветер. Все палубы были запружены крохотными черными фигурками, они размахивали руками и кричали, но их голоса были едва слышны кипящей возбуждением толпе. Пальцы Хатшепсут стиснули крюк и плеть, и она прижала их к груди, сгорая от нетерпения. Корабли приближались. Уже можно было различить две фигуры, неподвижно стоявшие на носу первого судна. Взгляд Хатшепсут устремился к ним и больше уже от них не отрывался. За кормой струился белый пенистый след, весла продолжали равномерно взлетать и падать. Женщина больше не слышала криков матросов, ибо вокруг нее гремели рукоплескания, накатывая волна за волной, то затухая, то снова разгораясь.
Еще минуту, показавшуюся вечностью, она всматривалась в фигуры на борту и ждала, пока наконец не увидела его лицо и глаза, спокойные и теплые. Так они и смотрели друг на друга поверх стремительно суживающейся полоски воды, не двигаясь и не говоря ни слова, не в силах оторваться. Но вот они заулыбались, Хатшепсут вскинула руки, улыбка осветила все ее лицо; тут же победно взмыл вверх дым от кадильниц, запели жрецы, и жители города радостно приветствовали вернувшихся домой странников.
– Фивы и Египет приветствуют вас, воины и князья, – крикнула она, едва головной корабль мягко ткнулся носом в причал у ее ног, радуясь возвращению домой. Спустили трап. Остальные корабли маневрировали, чтобы пристать, их палубы ломились от заморских редкостей. Люди жадно глазели на них, но Хатшепсут видела лишь Сенмута. Легко сбежав по трапу, он подошел к ней вместе с Нехези, и оба пали ниц у ее ног на теплый камень причала. Потом они встали и в ожидании смотрели на нее, а она разглядывала их.
Он нисколько не изменился с их последней встречи. Разве только стал стройнее и моложе. Глаза посветлели, темные круги под ними исчезли. Морщины, которые заботы провели на его лице от носа к губам, разгладились, к мышцам вернулась былая привлекательная крепость. Нехези тоже почти не изменился. Разве что кожа плотнее облегла ровные долины его черного лица да мощное тело стало более поджарым и гибким. Он приветствовал ее с тем же спокойным уважением и полным безразличием к ревущей толпе и сгорающим от нетерпения придворным, как и всегда. Она передала плеть и крюк Юсер-Амону и на миг заключила каждого из них в объятия, ее длинные ресницы блестели от слез.
Сенмут повернулся к кораблям и указал на их тяжело груженные палубы.
– Дары Амону и вам, ваше величество, – сказал он.
Но она, прежде чем обратить внимание на корабли, снова посмотрела на него и улыбнулась, его голос музыкой прозвучал у нее в ушах. Каждая палуба была оснащена шатром, а под каждым шатром жались стайки мирровых деревьев – тонкие молоденькие прутики с веселыми кудрявыми кронами. Их выкопали из родной почвы вместе с порядочным комом земли, который удерживал корни, и каждый такой ком был накрепко замотан в мокрую мешковину. Вокруг лежали туго набитые мешки.
– Мирровые деревья для сада в священной долине, – сказал Сенмут, – и мирра в мешках для благовоний и храма.
– Деревья для Амона, как он и хотел, – сказала она, блестя глазами и протягивая к нему руки. – О Сенмут, это истинное чудо! Прикажи матросам немедленно выгрузить их на берег и переправить через реку, пусть садовники начинают сажать их уже сейчас. Им понадобится много воды. Сколько их здесь?
Она не могла сказать сама, даже приблизительно, потому что молоденькие деревца казались ей целым лесом, растущим из самой палубы.
– Тридцать одно. Мы привезли еще зверей, много золота и другие драгоценные дары.
Некоторое время они стояли и следили за тем, как бережно выгружают на берег деревья. Но вот Амона унесли назад в его святилище, а Хатшепсут и ее придворные вернулись во дворец, последние возбужденно болтали, точно стайка пестрых павлинов. Она поднялась на трон в аудиенц-зале, а знать расположилась вокруг, приготовившись смотреть, как фараон будет принимать дары. Сенмут и Нехези стояли по обе стороны от трона и невозмутимо следили, как, согласно церемониалу, в зал один за другим вносили подарки и складывали у ее ног. Первыми прибыли мешки с миррой, наполнив всю комнату душным, тяжелым ароматом. Тахути и его писцы взвесили их и записали стоимость каждого.
Асет и Мериет, каждая со своей свитой, стояли в дальнем конце зала и, сами того не желая, трепетали, глядя, как слуги вносят мешок за мешком. Они не верили, что Сенмут когда-нибудь вернется, точнее, они надеялись, что он не вернется никогда и все вволю посмеются над Хатшепсут.
Золота в Пунте оказалось не меньше, чем в самом Египте, и Тахути внимательно следил за тем, как слитки, песок и бесчисленные браслеты вносили в списки и делили на доли – Амону и в царскую сокровищницу.
Нехези наклонился к ней и сказал:
– Здесь так много браслетов, ваше величество, потому что жители Пунта покрывают ими ноги. Через минуту вы сами увидите это, ибо семь вождей с женами и детьми пожелали плыть с нами. Они хотят лично заверить ваше величество в том, что они рады воссоединению с Египтом и стать залогом мира и процветания между двумя странами.
В его улыбке было что-то циничное, и она тихонько рассмеялась в ответ, ни на минуту не поверив в то, что вожди Пунта прибыли по доброй воле.
По правую руку от нее высились груды золота, а слуги все прибывали, с поклонами кладя к ее ногам слоновьи бивни, сгибаясь под тяжестью огромных кусков черного дерева, гладкого и блестящего, как масло. А за ними уже ждали своей очереди новые рабы, почти погребенные под звериными шкурами: здесь были пантера, леопард для жрецов и другие меха. В этом смешении разнообразных шкур она не сразу разглядела, что некоторые из них еще движутся: двенадцать смотрителей зверинца изо всех сил натягивали поводки, удерживая на них собак, больших и маленьких обезьян, которые подняли такой лай, крик и вой, что в зале загудела крыша, и ей стало смешно. Вперед вывели гепарда – поджарого пятнистого изысканного зверя, который уставился на людей холодным немигающим взглядом. Потом зверь сел и начал деликатно умываться. Сенмут пояснил, что это особый дар, присланный самим Париху, верховным вождем Пунта, специально для нее. Охотничий гепард, от которого не уходит ни одна добыча. Она взяла в руку прикрепленную к ошейнику цепочку из золотых звеньев, зверь тут же встал, подошел к ней и остановился на ступеньках трона, прижавшись худым горячим боком к ногам Сенмута.
Представление продолжалось. Вносили бесконечные куски дерева: темного, твердого и светлого, с прекрасным рисунком и сладким запахом – мечта любого резчика. Прибыли страусовые перья, краска для век и мирровое масло. А еще Нехези придумал собрать для нее полную коллекцию цветов и причудливых растений Пунта, чтобы она посадила их у себя в саду.
Когда все кончилось, она сама прошла между грудами сокровищ, помогая делить добычу, пока жрецы Амона ждали своей доли, восхищенно вскрикивая и щупая все подряд с наивным восторгом маленьких детей. После того как дары унесли, она снова взошла на трон, и перед ней предстали семь вождей. Она была удивлена, увидев», до чего они похожи на ее собственных соотечественников: такая же светлая кожа, длинные темные волосы и хрупкое сложение. Как и говорил Нехези, одна нога у каждого от бедра до щиколотки была унизана золотыми кольцами. Они подползли к ней по золоченому полу, и она приказала им встать. У вождей были бороды, худые суровые лица и любопытные глаза, а их женщины и дети носили ту же одежду, что и мужчины, – короткие юбочки, мало чем отличавшиеся от ее собственной. Она приветствовала их, стараясь говорить как можно мягче и всячески подчеркивая свое уважение к ним как жителям той страны, откуда происходят боги, и заверила, что хочет лишь мира и развития торговли между их странами, как это было встарь. Они бесстрастно слушали, не сводя темных глаз с ее покрытого краской лица. Но вот один из них вышел вперед, поклонился и срывающимся голосом начал торопливую хвалебную речь. Притихшие дети с широко раскрытыми глазами жались к ногам матерей.
Внезапно Хатшепсут поняла, в чем дело. Она подняла руку, и говоривший умолк.
– Я приветствовала вас на своей земле, – сказала она им, – и устроила в вашу честь большой пир. Мы пойдем на него вместе. Но вы не чувствуете себя как дома. Вам страшно: а вдруг, оказавшись так далеко, вы никогда не найдете дороги назад. Вот мое обещание: оставайтесь в Египте сколько пожелаете, а когда будете готовы возвращаться, я отправлю вас назад в Та-Нетер с эскортом солдат и богатыми дарами. Клянусь в том своим именем царя и фараона Египта.
Люди Пунта стали заметно менее скованными и принялись болтать меж собой на странном языке. Хатшепсут встала.
– А сейчас мы пойдем в храм поблагодарить Амона и показать ему его долю сокровищ, – сказала она.
Из зала она вышла в сопровождении Сенмута и Хапусенеба, который шагал впереди них. Когда они вышли на дорогу, которая вела в Карнак, солнце обрушило на них свои раскаленные лучи, и их окружили ее рабы, держа над ними балдахин. Перед открытыми дверями святилища Хатшепсут наконец-то смогла произнести слова молитвы, которые два долгих года не шли с ее уст. Тутмос был еще далеко от Фив, а здесь женщину повсюду окружали свидетельства ее непреходящей красоты и мощи. Она истово молилась, сначала лежа ничком на полу, потом встав, чтобы обратиться к богу во всеуслышание.
– Повелеваю всем знать, какую волю исполняла я. Я слушала Отца моего Амона, который повелел мне создать в его честь Пунт посреди Египта и посадить деревья земли богов в садах его храма. Я не пренебрегла этой просьбой. – Ее звонкий голос поднялся, в нем зазвучал вызов. – Он возжелал меня как свою возлюбленную, и мне известна воля его. Я устроила для него Пунт в его саду, как он и повелел.
И она перечислила все дары, которые принесла ему, могущественному Отцу своему, мысленно прося прощения за недостаток веры, горькие сомнения и злые слова, обращенные к богу.
– И ты воздашь соответственно исполненному по приказу твоему, – напомнила ему она, и лишь один Сенмут уловил в ее заносчивых словах умоляющую ноту. – Время твоей жизни – жизнь моего рта. Я, в моем величии, распорядилась, чтобы ему, зачавшему меня, были принесены великолепные дары.
И она снова склонилась перед ним, упав на пол. Откуда-то из-за статуи бога зазвучал и поплыл над головами собравшихся голос оракула:
– Бог благодарен тебе, дочь его тела и царь Египта. Иди с миром, и да будет у тебя всего в достатке. Пунт пришел в Египет, и Амон радуется.
Ритуал завершился. Все разошлись по своим спальням вкушать полуденный сон, а Хатшепсут вышла с Сенмутом в сад. Они сидели в прохладной тени раскидистого сикомора и чувствовали себя неловко. Хотя они не размыкали объятий, следя за насекомыми, сонно гудящими в траве, взглянуть друг другу в глаза им было трудно.
– Расскажи мне о Пунте, – попросила она наконец. – Сколько раз за прошедшие месяцы я представляла себе, будто стою рядом с тобой на палубе и смотрю на открывающиеся перед нами чужие пределы, которых я никогда не увижу!
Еще когда они шли в аудиенц-зал, Хапусенеб отвел Сенмута в сторону и рассказал ему о смерти его подопечной и о непрекращающемся давлении Тутмоса. Сенмут никак не мог прийти в себя от услышанного. Он не заговаривал о Неферуре, и Хатшепсут была рада.
– Пройдя канал, мы повернули на юг, – начал он, – но это известно вашему величеству. Много месяцев мы шли вдоль побережья, непрерывно ища то место, о котором слышали от библиотекаря и старейшин. Мы уже почти отчаялись найти его, как вдруг, пристав однажды ночью к берегу, встретились с Париху, тем самым, о котором говорил Нехези. Он испугался, увидев наши луки и топоры; но речи наши были мирными, а мы, вглядываясь в черты его лица, поняли, что перед нами и впрямь обитатель благословенной страны. Париху был поражен нашим умением, он думал, что мы упали прямо с неба!
Она рассмеялась чуть слышно, чувствуя, как у нее сводит горло от боли и радости, которые пробуждали в ней звуки его голоса, заново привыкая к теплу его руки, обвившейся вокруг нее.
– Какой миг! Какой благословенный миг! – сказала она и заплакала – облегчение, наступившее после долгого напряжения, все-таки взяло свое.
Сенмут не помнил, чтобы фараон когда-нибудь плакал вот так, тихо, из-за сущих пустяков. Невольно ему пришло в голову, что Менх, Юсер-Амон и Тахути не очень-то справлялись в его отсутствие, когда существующая власть висела на волоске, а на женщину, ее представляющую, велась настоящая охота. Он крепче прижал ее к себе и продолжал говорить как ни в чем не бывало, точно ее слезы не капали ему на колени, и только время от времени протягивал руку, чтобы нежно отереть ей лицо.
– Жена Париху, Ати, оказалась такой толстухой, какой я за всю мою жизнь не видел, а приехала она на крохотном ослике, какого я тоже никогда не видел. Нехези, на что невозмутимый, и тот чуть не расхохотался, чем наверняка провалил бы всю экспедицию. Похоже, для жителей Пунта женщина чем толще, тем красивее, а уж Ати и в самом деле распрекрасная царица! Живут они в хижинах из пальмовых листьев, которые стоят на сваях посередине реки, а вокруг непроходимые джунгли…
Так он и продолжал, нежно поглаживая ее по волосам; в саду уже все стихло и замерло в неподвижности, а он все говорил, говорил, стремясь занять чем-то новым ее мысли и прогнать темный призрак отчаяния, которое снедало ее изнутри. Наконец он почувствовал, как тело ее расслабилось, дыхание выровнялось. Когда у него не осталось больше слов, она положила голову ему на плечо и вздохнула. Склонив голову, Сенмут увидел, что она спит, и поцеловал ее веки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70