Приближался праздник ее мириадов лет, и Хатшепсут с тревогой вглядывалась в проходящие дни, не зная, как отметить это событие, такое особенное потому, что в течение ее царствования оно уже не повторится. Ей вспомнился отцовский юбилей и бурное ликование, которое охватило тогда и дворец, и город. Помня, с одной стороны, о подрастающем Тутмосе, а с другой – о многочисленных свершениях своего царствования, она решила отпраздновать это событие пораньше. Ей казалось, что, приблизив установленный обычаем срок, она еще раз напомнит людям о том, какие преимущества принесло с собой ее правление, и заодно укрепит свою власть. Нельзя сказать, что Хатшепсут нуждалась в подобном подкреплении, просто имя молодого царевича всплывало слишком часто для того, чтобы она чувствована себя спокойно. Его искусное обращение с луком, меткость в метании копья, демонстративная ловкость в управлении колесницей – все только об этом и говорили, а ее это совсем не устраивало. Она то и дело задавала себе вопрос: может быть, зря она не послушалась Нехези? Пыталась представить дворец без него: как она правила бы, не встречая ни в ком сопротивления, а Неферуру объявила бы наследницей, и все было бы просто замечательно. Но радость, которую Хатшепсут испытывала, представляя себе такую картину, неизменно увядала, и она видела себя одну перед судом Амона, немую и виновную. Так что в конце концов она отвергла саму мысль об отравлении Тутмоса. Отрава беспощадна. Это орудие слабых, но она не такова. Еще нет. И с Тутмосом она разберется по-своему.
Давая смотр войскам, она наблюдала, как коренастый, нетерпеливый юнец настегивает своих лошадей, проносясь мимо нее со всем войском. В свои четырнадцать лет он стал очень заносчив, расхаживал с важным видом по дворцу со своими дружками, требуя повиновения от всех и каждого. Он беспокоил ее. Замечая пылкие взгляды, которые тайком бросала на него Неферура, она решила, что скоро обсудит со своими министрами перспективу возможной помолвки и тем самым пресечет малейшие поползновения к мятежу, которые, возможно, бродят в голове Тутмоса. Помолвка – верный способ много пообещать и ничего не дать. А пока до него дойдет, что она предназначает трон для Неферуры, а не для него, будет уже поздно. Неферура унаследует созданный ею сильный кабинет, и тогда Тутмос, как бы он ни дулся и ни кипятился, ничего не сможет поделать.
Но мириады лет и годовщина появления приближались, а она все еще не нашла подходящего способа отпраздновать это событие. Идея осенила ее во время молитвы, когда она сидела на балконе своей спальни, разговаривая с богом. Она немедленно оторвалась от созерцания верхушек деревьев, вошла в спальню и послала за Сенмутом.
Когда он явился, она сразу перешла к делу.
– Ты отправляешься в Асуан, сейчас, – сказала Хатшепсут. – Возьмешь с собой Бению или кто там тебе еще понадобится. Добудете в тамошних каменоломнях два обелиска и привезете их в город к моему празднику.
– Но, ваше величество, – запротестовал он, – осталось всего семь месяцев! За такой срок этого не сделать!
– Сделать, и сделаешь это ты. Отправляйся немедленно. И еще: вели рабочим снести кровлю из кедра, которую построил в доме Амона мой отец. Ты говорил мне на днях, что, дерево прогнило, вот и пусть его уберут. Я поставлю там свои обелиски. Если какую-то часть кровли можно еще спасти, то затем я восстановлю ее вокруг них.
– Вы поставили передо мной огромную задачу, – спокойно заметил он, – и если ее возможно исполнить, то я это сделаю, но на этот раз я ничего не обещаю.
– Ты все сделаешь, – сказала она. – Я приостановила все работы в Карнаке, так что можешь взять оттуда столько людей, сколько пожелаешь. В твое отсутствие Хапусенеб присмотрит за работами на крыше, если ты прикажешь. Сенмут, я многого требовала от тебя и в прошлом, но эта просьба самая большая. Ты выполнишь ее для меня?
Он склонился к ее улыбающемуся лицу:
– Как всегда, для вас я готов выполнить невыполнимое, ваше величество.
– Хорошо. Тогда не о чем больше разговаривать. Сенмут, Бения и несколько сот рабочих вместе с ними отбыли еще до конца недели. Многое из того, что значилось в списках, спешно составленных Сенмутом, пришлось оставить, но все это можно было выслать им вслед. Они с Бенией стояли на носу, гребцы налегали на весла, с берега поднимались благовонные дымы, и флотилия вышла на середину реки и начала подниматься вверх по течению. Хатшепсут смотрела им вслед, пока они не скрылись из виду, а Сенмут не сводил с нее глаз до тех пор, пока и она и ее пестро разодетые придворные не исчезли за поворотом реки.
Через два дня они высадились на берег. Хотя было уже поздно, за полдень, Сенмут никому не позволил отдыхать. Он велел рабочим ставить палатки в любой тени, какую они только смогут отыскать, предупредив, что городские ворота для них закрыты. Пока разгружали припасы, они с Бенией мерили шагами каменоломню, едва держась на ногах от испепеляющей жары.
– Клянусь Амоном! – побожился Бения. – Мы все перемрем в этом пекле! Что ж, полагаю, мне самое время позвать своих подмастерьев и начать вымеривать камни. Два обелиска. Скорее уж два палача. Будь проклят тот день, когда я познакомился с тобой, о мучитель людей!
– Выбирай осмотрительно, да слишком длинные не бери, – предупредил его Сенмут. – У нас мало времени. Люди могут работать в две смены, а после заката я велю зажигать лампы.
Бения застонал, вытирая ладонью лоб.
– Стало быть, ты берешься за свою работу, а я – за свою! Слава богам, могила моя уже готова.
«А моя нет, да и сам я еще не готов к тому, чтобы в нее лечь», – подумал Сенмут, глядя вслед размашисто шагавшему Бенин. Потом обернулся к лодкам и крикнул разгружавшим их людям, чтобы поторапливались.
Внимательным взглядом и ловкими руками хорошего лекаря Бения обследовал каждый уголок мрачных утесов и наконец выбрал подходящую жилу. Его подмастерья нарисовали на камнях два длинных вытянутых силуэта. Сенмут тут же приказал выдать рабочим массивные каменные молоты, и те принялись долбить породу, поднимая целые тучи белой пыли, которая выбеливала кожу и вызывала кашель. Сенмут работал вместе с ними, с мрачным усердием поднимая и опуская молот, и его пот смешивался с потом крестьян. День за днем Бения вышагивал рядом с рабочими, крича и ругаясь на чем свет стоит, но ни разу длинный и тонкий, как змея, кнут в его смуглой руке не опустился на их мускулистые, блестящие от пота спины.
Через месяц в скале начали проступать контуры двух обелисков, но они еще крепко держались за породу. Сенмут дал всем сутки отдыха. Он отослал на Север гонцов с известием о том, как продвигаются дела, и официальными поздравлениями. Пока его люди отсыпались и отмывались, он провел несколько часов, обшаривая две длинные упрямые глыбы в поисках хотя бы намека на скол или трещину.
Скоро рабочие, измотанные и подавленные, вернулись к работе. Почти незаметно начала подниматься река, а вместе с ней увеличивалась влажность. Воздух наполнился жалящими насекомыми. Сенмут освободил шестерых рабочих от молотов и дал им в руки метелки. Они ходили вокруг своих товарищей и отгоняли от них мошку, а те продолжали работать.
Три месяца спустя на смену молотам пришли резцы. Дело пошло медленнее, ведь работать теперь приходилось гораздо осторожнее. Бения оставил свою божбу и заглядывал через плечо каждому рабочему, советуя и предостерегая. Он умолял Сенмута прекратить ночные смены, потому что лампы не давали достаточно света. Он боялся, как бы камни не треснули, но Сенмут только упрямо мотал головой. Если они будут отдыхать по ночам, работу вовремя не закончить. Бения отошел, бормоча что-то себе под нос, и все продолжалось, как раньше.
Наконец настала пора освободить первый камень. Каменщики ждали на берегу, готовые сколоть последние шероховатости и отполировать его слегка скошенные бока. Сенмут, сердце которого бешено колотилось, приказал накинуть веревки на вершину и девятифутовое основание монолита. Бения собственноручно проверил каждый узел и натяжение веревок. Убедившись, что все в порядке, он отскочил в сторону и бросил взгляд на бревенчатый настил, по которому должен был скатиться камень. Инженер поднял руку, его цепкий взгляд не отрывался от куска гранита, который медленно, точно нехотя, пополз вниз.
– Стой! – крикнул он. – Верхушку потяните, еще, не так быстро, а то он соскользнет! Все разом!
Сенмут, который, примостившись на краю утеса, беспокойно наблюдал за всем происходящим внизу, увидел, как каменный колосс с грохотом лег на бревна.
И тут же раздался яростный вопль. Сенмут оставил свой наблюдательный пункт и бросился на крик. Бения вопил и проклинал все и вся, размахивая кулаками; потрясенные рабочие побросали веревки. Задыхаясь, Сенмут посмотрел вниз. В основании обелиска зияла огромная рваная трещина, прямо у него на глазах кусок камня отделился от колонны и упал к его ногам. Ошеломленный, он наклонился и подобрал его.
Бения молчал, его трясло от разочарования.
– О бог мой, бог мой, – прошептал он. – Это моя вина. Сенмут положил руку ему на плечо, готовый принять решение.
– Это не так. Камень любит тебя, Бения, и готов подчиниться твоей воле. Все дело в том, что мы долго работали по ночам, при плохом свете. Возможно, в темноте и был нанесен неверный удар.
Он расправил плечи и отшвырнул обломок.
– Начинаем сначала! – крикнул он. – Сегодня! Сейчас! Бения, прекрати богохульствовать и отправляйся в каменоломни. Вон там попробуй. – И он показал пальцем. – Найди другую подходящую жилу, и мы снова возьмемся за молоты. Назад, за работу! Царь хочет на свой праздник два обелиска, и она получит два обелиска, даже если мы все умрем под этим солнцем!
Рабочие отвернулись от него, угрюмо насупившись, но они слишком уважали Сенмута за то, что он работал бок о бок с ними, чтобы возражать. Когда он схватил первый попавшийся молот и зашагал к скале, которая раскалилась так, что не дотронуться, они последовали за ним. Бения, все еще расстроенный, отдал свой кнут подмастерью, а сам залез на небольшой песчаный холмик, но скоро присоединился к Сенмуту: вид князя Египта, раздевшегося догола и трудившегося рядом с феллахами, вернул ему хорошее настроение.
Они кончили на четыре дня раньше срока. Когда два могучих шпиля заняли свое место на плоту, уложенные основание к основанию, Сенмут приказал подать всем вина и сам на радостях выпил с Бенией. Они чокнулись за свое здоровье и за своих людей. На реке инженеры в своих лодках опасливо кружили рядом с плотами, внимательно наблюдая, чтобы камни как-нибудь не соскользнули в реку. Не все дожили до этого дня. Троих убила жара, их сердца не выдержали. Еще шестерых задавило камнем, который соскользнул, когда они вместе со своими товарищами выгребали из-под него песок. Сенмут приказал похоронить их с почестями, но, едва дело было сделано, тут же, довольный, отвернулся от могил, забыв о людях, которые, как и он когда-то, были простыми крестьянами на службе у фараона. По его мнению, то, что они сделали, было чудом, которое стало возможным благодаря его стараниям и умению.
Потребовались тридцать две хорошие лодки, чтобы дотащить плоты с монолитами до Фив по реке, и это несмотря на то, что Амон послал им в помощь хорошее наводнение, и вода уже клокотала в теснинах берегов, разливаясь кое-где за их пределы. Сенмут из своей маленькой каюты, приподнятой над плотом, с тревогой наблюдал, как отдали концы и лодки тяжело и медленно выгребли на середину реки и, подхваченные течением, поплыли.
Они плыли день и ночь, не останавливаясь на отдых, нервы были натянуты до предела. Даже Бения часами молчал, не сводя глаз с двух каменных глыб, низко сидевших в воде, а его пальцы так крепко стискивали борт лодки, что белели костяшки. Задолго до того, как они увидели Фивы, мелкие суденышки, рыбачьи лодки, ладьи знати стали отваливать от берегов и следовать за ними, так что они плыли в окружении любопытных, сгоравших от нетерпения. Хатшепсут увидела их рано утром: черный прилив на речной груди. Она собрала солдат у водяных ступеней храма, и они толпились у нее за спиной. Под деревьями храмового сада яблоку было негде упасть, горожане толпились повсюду; в тот день все получили выходной, чтобы посмотреть, как каменных гигантов будут втаскивать во внешний двор. Когда плоты подошли почти вплотную к ступеням и опасно накренились, едва матросы с веревками в руках попрыгали в воду и побрели к суше, Хатшепсут сама кинулась помогать. Облаченный в леопардовую шкуру Хапусенеб затянул у нее за спиной молитву. Сенмут оставил крохотную высокую кабинку и начал прокладывать себе путь на сушу. По его приказу взбаламученные прибрежные воды наполнились солдатами, которые попрыгали со ступеней, чтобы втащить камни на приготовленные для них деревянные катки. Дюйм за дюймом обелиски приближались к первому пилону, окруженные возбужденными, гомонящими людьми. Сенмут шел рядом с Хатшепсут и, прищурившись, наблюдал за каждым с трудом дававшимся шагом. Там, где когда-то была крыша из кедра, теперь в храм лился поток солнечных лучей, освещая две груды песка, на которые предстояло втащить обелиски. Их поднимут на веревках, основанием вперед, а потом опустят с другой стороны точно в квадратные дыры с пилообразными зазубринами, уже зиявшие в мостовой внутреннего двора. Сенмут ускорил шаг, Пуамра, молодой архитектор, пошел за ним. Вместе они проверили каждый оставшийся фут пути. Тем временем камни с громоподобным скрежетом уже тянули по плитам внешнего двора. Сенмут и Пуамра отошли в сторону, Хатшепсут встала рядом с ними. В молчании они наблюдали, как могучие каменные стрелы накренились и поползли вверх, а рабы, точно муравьи, полезли на кучи песка, чтобы направлять движение.
– Пальцы, указывающие в небеса, – прошептала Хатшепсут. – Ты хорошо поработал, Сенмут. Разве я не говорила тебе, что вместе мы сможем что угодно?
Он поклонился ей рассеянно: едва заметные подвижки двух серых громадин занимали все его мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70