Вошла Нофрет, поклонилась и замерла в ожидании. Хатшепсут встала со вздохом. Он уедет, а с ним уйдут безопасность, радость и смех. Последнее испытание она должна пройти в одиночку. Если он вернется и найдет все как было… Если он вернется и не найдет ее… Она тряхнула головой и вышла из зала, высоко держа подбородок.
Глава 25
На то, чтобы построить корабли, числом пять, и собрать все необходимое для экспедиции, ушло четыре месяца. Сенмен отвечал за провиант. Хатшепсут распорядилась взять для обмена полотно, оружие и другие товары, и день за днем он только и делал, что записывал, собирал, подсчитывал. Менх умолял Хатшепсут отпустить его с ними. Но она отказала, назначив его своим главным телохранителем в отсутствие Нехези; вместе они часто наведывались в доки посмотреть, как идет погрузка. Долгими вечерами она, Нехези и Сенмут просиживали над единственной картой, которая могла указать путь к таинственной стране; наконец Сенмут свернул папирус и сунул свиток себе за пояс. Течение понесет их на север, к Дельте, там они повернут на восток и через прорытый предками канал выйдут в Красное море. На севере ничего нет, только безбрежный океан; поэтому они решили править на юг, прижимаясь к восточному берегу. Как только суда прорвутся через канал, они останутся совсем одни и им не на что будет опереться, кроме сказок и легенд. Нехези терпеливо сидел в библиотеке и слушал рассказы библиотекаря о Та-Нетер, стараясь запомнить каждую мелочь, способную послужить хоть какой-нибудь зацепкой. Сенмут и Хапусенеб мерили шагами храмовый сад, разрабатывая стратегию правления, которой станет придерживаться Хапусенеб, тщетно пытаясь разглядеть, что готовят грядущие месяцы, и не зная, пригодятся их тайные планы или нет.
Лето кончилось, и высоко в горах Исида уже уронила слезу, которой суждено вырасти, приумножиться и положить начало хорошему наводнению, которое, в свою очередь, унесет корабли из Фив в неизвестность.
Сенмут простился с Та-кха'ет за день до отплытия. Он был очень печален, чувствуя, что будет скучать по ней и часто вспоминать ее. Она прильнула к нему, заливаясь слезами и бормоча что-то неразборчивое, молила его не ехать. Он велел Сенмену приглядеть за ней и оставил ему пергамент, который давал Та-кха'ет свободу и превращал ее во владелицу всех его богатств в случае, если он не вернется. Ее всхлипывания преследовали Сенмута, пока он шел и по коридорам своего дворца, и дальше, в солнечном, заботливо разбитом саду. Он не оглянулся. Мужчина был полон угрюмой решимости вернуться, даже если каждый дюйм пути придется проползти на коленях. Он знал, что еще сядет под большим сикомором у себя в саду и сыграет с Та-кха'ет в кости. Но вот в том, что фараон дождется его, он не был так уверен.
В последнюю ночь Сенмут тихо лежал рядом с Хатшепсут в полумраке ее покоев. Перед этим они нежно, без слов, любили друг друга, как будто в последний раз. Никто из них не питал напрасных надежд. В безмолвной, скоротечной темноте Сенмут сжимал ее в объятиях, чувствуя себя, как когда-то Тутмос, ее муж. Ее капризы, причуды, ясное видение будущего, миролюбивая политика, глубокая любовь к Египту – все это вместе было не дано понять никому, кроме бога, которому она поклонялась.
Когда настала заря и ночная тьма мгновенно ускользнула, явив свое жестокое непостоянство, они поднялись, и Хатшепсут опустилась перед ним на колени, прильнув губами к его стопам. Потом встала и обняла его, прошептав:
– Да пребудут стопы твои крепкими. – Это были первые слова, произнесенные ими за всю ночь, слова прощания. Он нежно поцеловал и отпустил ее.
На пристани матросы, солдаты, инженеры и дипломаты, которые отправлялись с ними, уже грузили на корабли свое добро. Жители Фив тянулись на берег посмотреть, как будут отплывать суда. Сенмут зашел к Менху, у которого искупался, сменил одежду и сандалии и надел на бритую голову простой коричневый шлем. Он двигался между спальней и комнатой и говорил, говорил, наставляя и поучая расстроенного близким расставанием друга, пока не настало время идти.
С жезлоносцем и посыльными впереди и Та-кха'ет и другими рабами позади Сенмут медленно прошел через весь город к гавани, где на борту первого корабля его уже ждал Нехези. Хатшепсут стояла на трапе, щеки у нее ввалились, под глазами залегли тени. Ради такого торжественного случая она облачилась в коронационную мантию. Подле нее на золотой барке возвышался Амон, жрецы притащили его на полозьях к самой воде. Хапусенеб стоял между богом и другими жрецами, едва различимый в облаках ароматного дыма. Тутмос занял место рядом с Хатшепсут, его бесстрастный взгляд был устремлен над головами толпы, за реку. Сенмут и все его домашние поклонились им, затем главный управляющий поднялся по трапу и ступил на палубу судна. Присутствие Тутмоса, так скоро вернувшегося из южных крепостей, потрясло его, он коротко и без теплоты приветствовал Нехези, не сводя глаз с нахмуренного лица юноши. После небольшой паузы, во время которой Сенмен с пергаментами в руках, сопровождаемый писцом, семенившим за ним по пятам, переходил от одного корабля к другому, еще раз напоследок проверяя, все ли на месте, начались жертвоприношения Амону и Хатор, богине ветров. Паруса надулись, и тяжело груженные суда начали выгребать на середину реки.
В толпе радостно закричали, но Сенмут не обратил внимания на этот беспорядочный шум. Внезапное необоримое предчувствие потрясло его с головы до ног, на него нахлынуло ощущение напрасности сделанного, и их взгляды встретились. Ее лицо под красно-белым венцом, сияющим на солнце, было спокойно, но большие темные глаза полнились любовью и мукой, и он не мог перестать смотреть на нее. Крики постепенно стихали, и скоро Сенмут уже не слышал ничего, кроме свиста ветра, скрипа веревок и хлопанья парусов. Фивы давно растаяли за горизонтом, а она все стояла перед его взором, прямая и гордая, и ветер трепал набедренную повязку вокруг ее ног и норовил стащить тяжелую мантию с ее хрупких плеч.
– Выглядят очень красиво: пять белых птиц, летящих в неизвестность, – сказал Тутмос, придвигаясь поближе к ней. – Интересно, прилетят ли они когда-нибудь домой?
Хатшепсут вздрогнула и обернулась, медленно, точно просыпаясь после глубокого сна. Она ждала иронии, которая всегда звучала в его словах, обращенных к ней, но он говорил спокойно, с дружеской улыбкой. «Наверное, – подумала она, – теперь, когда я лишена дружеской поддержки, он решил маскировать свои выпады родственной привязанностью».
– Разумеется, они вернутся, – ответила она. – Амон послал их, он же позаботится о том, чтобы они вернулись ко мне.
– А-а! – промурлыкал он. – Но когда? До Пунта плыть почти год.
– Знаю. Если он вообще есть, этот Пунт.
– Так ты сомневаешься?
– В общем-то нет. Но у меня, как и у тебя, Тутмос, бывают быстротечные моменты сомнения.
Он приподнял брови, и выпирающие зубы Тутмосидов снова обнажились перед ней.
– По-моему, у тебя нет больше права на ошибку, – сказал он с оттенком обычной враждебности.
Она засмеялась:
– Ах, Тутмос! Неужели ты воображаешь, что я запрусь теперь в темных комнатах и буду оплакивать Сенмута, пока он не вернется? Я ведь фараон, и у меня много других дел!
Священная барка медленно тронулась назад, к храму, и они оставили пристань и пошли за ней.
– У тебя – возможно, а как насчет меня? Меня тошнит от маршей, проверок и военной муштры. Хватит с меня школы. Посмотри на меня, Хатшепсут. Мне скоро семнадцать. Найди мне какую-нибудь должность при дворе.
Хатшепсут яростно тряхнула головой.
– Слушай, Тутмос, ты что, меня за дурочку принимаешь или за помешанную? На жалость мою рассчитываешь? Я советовалась с генералами, и они все в один голос твердят, чтобы я сделала тебя командующим. Ты, похоже, непревзойденный стратег. Так что с сегодняшнего дня ты командуешь армией.
Он фыркнул:
– А чем прикажешь заниматься командующему, когда нет войны? Чинить упряжь? Чистить оружие?
– Поступай как хочешь. Армия в твоем распоряжении, царевич короны. А уж я найду для тебя работу в любом уголке страны: сопровождать караваны, наказывать неплательщиков налогов, ну и, конечно же, инспектировать крепости!
– Восхитительно! Игрушечный командующий во главе игрушечной армии в распоряжении фараона, который и не фараон вовсе!
Она остановилась посреди дороги и вцепилась в его плечо так, что ее ногти впились в его кожу.
– Я предупреждаю тебя, Тутмос, – сказала она тихо, – покорись мне, иначе пожалеешь. Я уже тысячу раз могла приказать убить тебя, не забывай об этом. И раз уж мы об этом заговорили, помни, что ты командующий, который подчиняется мне. Я, по крайней мере, была в настоящем сражении. Ты – нет. Если я услышу, что ты вывел свои войска за границы Египта, я тут же посажу тебя в тюрьму, а твои дивизии разгоню и солдат распределю в другие отряды. Понятно?
Тутмос даже не попытался освободиться, они с ненавистью глядели друг на друга.
– Да, понятно, – сказал он. – Мне понятно многое из того, что не понятно тебе, фараон, живущий вечно. Открой же глаза наконец!
Она разжала руку, и он сердито зашагал прочь, а на его плече белели следы ее ногтей.
Два месяца спустя во дворце получили известие о том, что флот прибыл в Дельту и теперь готовится войти в древний канал. Хатшепсут, жадно выслушав депешу, которую прочел ей Анен, приказала увеличить число молитв и жертвоприношений. Она так и видела, как они безмолвно скользят, неторопливо продвигаясь через недвижные, раскаленные пески к Великому морю. Под пристальным взглядом Тутмоса Хатшепсут взяла письмо Сенмута, адресованное лично ей, и унесла его в свои покои, где торопливо взломана печать и прочла, чувствуя себя очень несчастной. У него все было хорошо, и дела шли так, что лучше и желать было нельзя. Канал оказался в плохом состоянии, так что им пришлось взяться за весла и пробираться вперед с осторожностью. Он рекомендовал ей воспользоваться моментом, пока вода на полях стоит высоко и крестьянам нечего делать, и послать побольше людей на Север – укрепить осыпающиеся стенки канала. Он писал о виденных ими животных и о красоте пустынных закатов. Под конец Сенмут не выдержал и признался, что она желанна ему, как глоток воды его матросам в жаркий полдень, что его душа тоскует без нее. Она убрала письмо в шкатулку слоновой кости, в которой хранила безделушки и разные памятные вещички, скопившиеся у нее за всю жизнь, и пошла в храм, где долго лежала перед статуей бога, прося у него сил дожить до возвращения экспедиции, благословения кораблям и узды Тутмосу. Поднявшись, Хатшепсут нашла в себе силы совладать с обуревавшими ее сомнениями и зашагала на следующую аудиенцию, где Менх, Тахути и Юсер-Амон уже ждали ее в яростном сиянии еще одного жаркого полдня.
Однажды поздно вечером, когда Хатшепсут уже собиралась ложиться спать, к ней пришла Неферура. Едва о ней доложили, как она тут же вошла, неслышно ступая босыми ногами по золоченому полу. Хатшепсут сделала Нофрет знак отложить ночную рубашку и гребень, приказала принести обычного вечернего вина и отпустила. Неферура остановилась перед матерью и поклонилась. На ней было белое полупрозрачное платье, сквозь которое виднелись узкие бедра и маленькие, точно цветочные бутоны, груди девушки, вокруг шеи изгибался золотой воротник, выложенный, точно крыша черепицей, квадратиками аметистов. Обруч, сплетенный из золотой и белой лент, охватывал ее лоб, но на лице не было ни капли краски, а черные глаза неуверенно глядели в глаза матери. Хатшепсут улыбнулась и пододвинула ей стул, но Неферура продолжала стоять, глядя на мать сверху вниз и нервно стискивая руки под крохотной грудью.
– Какая приятная неожиданность! – сказала Хатшепсут. В последнее время она была так занята планами экспедиции, что совсем не видела дочь, хотя никогда не забывала посылать за ее учителем и выслушивать его еженедельный отчет о ее успехах. Несколько месяцев тому назад пен-Нехеб, тяжело дыша и волоча больную ногу, вошел к фараону и сказал, что не советует учить девушку военному искусству – слишком она хрупка. Хатшепсут была глубоко разочарована, но согласилась, что подвергать риску здоровье наследницы не следует ни в коем случае. Вот и теперь она с тревогой вглядывалась в фигурку девушки, всю в подвижных тенях колеблющегося пламени, от которых еще яснее выступали ее длинные тонкие ноги и костлявые плечики. В последнее время в присутствии Неферуры ей всегда становилось немного не по себе.
– Как ты провела сегодня день? Стояла на солнце, глядя, как муштруют солдат?
Она поддразнивала Неферуру, но та не улыбнулась.
– Матушка, я хочу поговорить с вами о Тутмосе. Хатшепсут подавила вздох. Все хотят говорить с ней о Тутмосе! Она опустилась в свое кресло, тем временем вошла Нофрет и, подойдя к столику, на который повелительница опиралась локтем, стала наливать вино в стоявший на нем кубок. Неферура стояла перед матерью, вся трепеща.
– Ну так говори. Ты же знаешь, что всегда можешь сказать мне все, что у тебя на уме.
– Мы с ним давно уже обещаны друг другу, но вы до сих пор не отводите нас в храм. Чего же вы ждете? Или вы передумали?
Хатшепсут заглянула в тревожные, умоляющие глаза.
– Это Тутмос послал тебя ко мне вступиться за него?
– Нет! Я говорила с ним в полдень, во время еды, но он почти ничего мне не сказал. – Она покраснела и потупилась. – Он вообще редко со мной говорит.
– Ты и вправду любишь его, Неферура? Девушка отчаянно затрясла головой:
– Да! Я люблю его сколько себя помню! Я хочу за него замуж, и вы обещали мне это. Но время идет, а я все жду и жду.
– Вы оба еще так молоды. Всего семнадцать лет. Неужели нельзя подождать еще чуть-чуть?
– Но почему? Сколько лет было вам, когда вы впервые увидели управляющего Сенмута? О матушка, я так устала быть пешкой в вашей игре, устала, что мною двигают и меня используют. Почему я не могу быть сама собой и выйти за Тутмоса?
Хатшепсут поспешно поднесла к губам бокал с вином, чтобы скрыть потрясение, которое вызвали в ней слова Неферуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70