Пусть будут углы, но никаких острых шпилей, бросающих вызов скалам. Я должен еще подумать. Позволено ли мне будет, ваше высочество, время от времени приходить сюда поразмышлять?
– Приходи когда захочешь, – ответила она. – А когда все решишь, мы начнем строить. Что ты думаешь о святилище, высеченном среди темных корней самих утесов, где будет сидеть и внимать молитвам мое изображение?
– Это возможно, но мне потребуется помощь хорошего инженера, такого, который любит камень и чувствует его суть. – Он тотчас вспомнил о Бенин. Бения сразу сказал бы, где и насколько глубоко можно резать скалу. Его наметанный глаз пронзил бы отвесный склон насквозь. Но где теперь Бения, одни боги знают, строит под началом Инени что-то таинственное для фараона. Сенмут рассказал о нем Хатшепсут, и та сразу сменила тон.
– Так он твой друг?
В тени не было видно ее глаз, руки, до этого нетерпеливо жестикулировавшие, она спрятала под плащ.
– И он хороший инженер? Наверняка, иначе не работал бы с Инени.
Ее взгляд устремился вверх, за их спины, туда, где тропа вилась вдоль скалы и переваливала через ее вершину. Сенмут почувствовал ее замешательство.
– Тебе непременно нужен этот человек?
– Я знаю его, ваше высочество, и доверяю его суждению. Вместе мы многого сможем добиться.
– Может статься, это окажется невыполнимым, – отрывисто ответила она. – Он не может вернуться.
И снова она бросила взгляд на вершины скал.
Внезапно Сенмуту передался ее страх, усиленный непостижимостью места, где они находились, но он знал, что задавать вопросы бессмысленно.
Она скрестила на груди руки, и плащ еще плотнее натянулся вокруг ее тела. Нубиец стоял как каменный. Они даже забыли о нем.
– Посмотрим, может быть, мне удастся что-нибудь сделать, – резко сказала она, – но я ничего не обещаю. Никто, кроме моего отца, не властен призвать этого Бению назад или оставить его там, где он есть сейчас.
– Он достоин, – торопливо вставил Сенмут.
Она улыбнулась, ее настроение снова переменилось.
– Как и ты, Сенмут, – тихо сказала она.
Когда он услышал свое имя в ее устах, на него волной нахлынула радость.
– Я боготворю вас, ваше высочество, – шепнул он, зная, что это правда. – Я буду служить вам до самой смерти.
Видя, что эти слова были насильственно исторгнуты из его души, а не соскользнули с губ привычно, как у льстивого царедворца, она взяла его ладонь, положила в свою, подержала и медленно выпустила.
– Я давно это знаю, – ответила она, – а еще я знаю, что, осыплю ли я тебя благодеяниями или брошу в темницу, ты все равно будешь мой. Разве не так?
Услышав ее излюбленный вопрос, он улыбнулся.
– Это так, – ответил он, и они неторопливо пошли назад, к носилкам, где их ждали сонные, опьяненные жарой слуги.
Назавтра рано поутру его призвал к себе фараон. Сенмут нашел Тутмоса в кабинете визиря Южного Египта, где тот расхаживал взад и вперед, держа в руке целую пачку смятых свитков и депеш. Как только слуга объявил, что пришел Сенмут, Тутмос швырнул папирусы на стол, а отец Юсер-Амона поклонился и вышел из комнаты.
Фараон был не в духе, и Сенмут с трепетом ждал начала разговора, обдумывая, в чем он мог провиниться. В то утро Могучий Бык напомнил ему старого учителя, который был у него в школе, и юноша следил за тем, как фараон, играя мышцами, шел в дальний конец комнаты, разворачивался и шел обратно, подставив взгляду юноши мускулистую грудь. Наконец Тутмос остановился.
– Тебе нужен Бения Гурриец, – рявкнул он.
– Да, ваше величество.
– Выбери кого-нибудь из царских инженеров. Сетом клянусь, у меня их столько, что я мог бы строить по храму в день ближайшие тысячу хентисов! Выбирай. Любого бери!
– Ваше величество, я давно знаю Бению. Он хороший инженер и добрый человек. Мне нужен он и никто другой.
– Да что ты знаешь о добре, – закричал Тутмос, – ты, мальчишка?
– С этого года я знаю о добре и зле больше, чем знал в прошлом, – ответил Сенмут спокойно, хотя ладони у него взмокли и колени дрожали. – А еще знаю хорошего инженера, который, как мне думается, и человек хороший.
Неожиданно Тутмос хохотнул и опустил тяжелую руку Сенмуту на плечи.
– Ты выглядишь мужчиной и говоришь как мужчина! Да, моя дочь мудра, но избалована и капризна в придачу. «Сенмут будет строить для меня, – заявила она и вздернула нос – Но ему нужен этот гурриец. Отдай его мне, отец, умоляю». Но она не умоляет; нет, мой маленький царевич только приказывает.
Тут он посерьезнел, так же неожиданно отвернулся от Сенмута и тяжело опустился в кресло у стола визиря. Его короткие пальцы забарабанили по полированной столешнице.
– И все же… – пробормотал он. – Все же… Знай, Сенмут, что этот твой Бения должен умереть через три дня.
Стены вокруг него поплыли, и Сенмут машинально выставил вперед руку, чтобы не упасть. Сердце забилось тяжело и медленно, его удары отдавались в горле. Он знал, что его лицо побелело, но Тутмос на него не смотрел.
– Через три дня моя дорогая Ахмес войдет в свою могилу, путь к которой я тщательно сокрыл от всех, кроме своей дочери и Инени. В день похорон, на рассвете, все, кто рыл тайные пути, будут принесены в жертву. Гуррийцу это известно. Он трудится вместе с Инени глубоко под землей и домой не вернется.
Сенмут сразу понял, что так встревожило Хатшепсут, когда они были накануне в долине, и его ответ фараону прозвучал спокойно:
– Ваше величество, я знаю, что эта тайна должна остаться тайной навеки, и потому рабами придется пожертвовать. Но как вы сохраняете жизнь великому Инени, веря в его честность, так и я верю в честность моего друга. Если на то будет ваша воля, я обещаю, что тайна не будет разглашена, и порукой тому моя жизнь. Бения безразличен к роскоши и богатству. Его невозможно подкупить. Камень – его единственная любовь, вот почему он мне и нужен. Задача, которую задал мне царевич короны, трудна, а без него решаться она будет очень медленно. Я могу взять другого инженера, это правда, но сколько времени уйдет у меня на то, чтобы втолковать ему, чего желает Цветок Египта? А человек, избавленный от смерти, будет работать с охотой.
– Ты говоришь вздор, – отрезал Тутмос, но его пальцы замерли на столе. Немного погодя он встал. – Старость приближается, – сказал он, – и я глупею. Двадцать лет назад твой друг умер бы, а тебя выпороли бы кнутом. Но не думай, что я всегда такой! – закричал он, грозя улыбающемуся Сенмуту пальцем. – Если я услышу хоть малейший шепоток о том, что мою любимую потревожили, твоя кровь тут же прольется на пол храма! А теперь иди. Я пошлю в горы царского вестника, и он приведет этого счастливчика обратно. И смотри служи моей Хатшепсут с той же безрассудной верностью.
Он нетерпеливо взмахнул рукой и вернулся к своим депешам.
Сенмут, пятясь, вышел за дверь и, как только дворец остался позади, издал радостный клич и рванул по засаженной деревьями аллее к храму. Впервые в жизни ему захотелось вознести подобающую благодарность богу, чья дочь сотворила чудо. Бения будет жить!
На рассвете третьего дня, когда Сенмут сидел с Бенией в своей маленькой приемной, вооруженные кинжалами царские храбрецы обрушились на крохотную деревушку среди пустыни и перерезали глотки всем беззащитным рабочим до единого, а писец капитана сверил количество убитых со списками, убеждаясь, что никто не уцелел и некому будет привести грабителей к царской могиле. Когда все кончилось, мертвые тела побросали в яму, вырытую в песке. Жертвы Амону и Мерее-Гер принесли еще накануне, и Бенин действительно повезло, ибо его в ледяной темноте на одинокой вершине ждала сама бескровная Мерее-Гер.
Молодые люди услышали, как погребальная процессия собирается в саду, и Сенмут послал наконец за вином.
– Выпьем за твое спасение, – сказал он Бенин, – и за благословенную царственную супругу Ахмес.
– И за твое невероятное везение! – добавил Бения пылко. – Если бы не милосердие малышки царевича короны, лежать бы мне сейчас с полным ртом песка.
Сенмут рассмеялся.
– Она уже не малышка, – сказал он. – Много воды утекло с тех пор, как Фивы имели счастье лицезреть тебя, а малыши ведь растут.
– И то верно, к счастью для меня. Так ты говоришь, она красива?
– Я говорю? Ну да, ведь она моя повелительница. Я служу ей, а уж потом фараону, хотя, как это получилось, я и сам не знаю.
Принесли вино, и молодые люди выпили, сплетя руки. Бения причмокнул губами:
– Вино-то у тебя из Чару, разрази меня бог! Ты и впрямь преуспел. Подумать только, пока я там надрывался до кровавого пота в горах, он тут вино распивал с аристократами!
Сенмут смотрел на друга с удовольствием. Он совсем не изменился. Близость смерти испугала его, но лишь на миг, и едва угроза миновала, он снова стал таким же веселым, ребячливым и беззаботным, как всегда.
– Царевич спас тебя не просто так, – напомнил он ему.
– Ах да. Работа. Так что я должен делать? А ты, значит, будешь моим хозяином, да, Сенмут?
– Мы будем работать вместе. Между нами не может быть слуги и хозяина, осел ты этакий!
И Сенмут рассказал ему о долине, и о своем видении, и о мечтах царевича, а Бения внимательно слушал, не скрывая интереса.
– Похоже, это та самая долина, которую я видел однажды. Я заглянул в нее с вершины другой горы. И тут же застыл от ужаса.
Сенмут заговорил взволнованно:
– Ни слова больше, Бения! Ни одного слова! И впредь держи свой болтливый язык на привязи, иначе ты меня погубишь!
Бения побледнел.
– Прости меня, друг, – сказал он кротко. – Отныне и навсегда я забуду обо всем, что видел.
– Смотри же.
Они выпили еще. Потом Бения сказал:
– Храм. Нарисуй мне план, и я скажу тебе, какой камень будет стоять, а какой не выдержит. Я понял, что ты хочешь строить из песчаника, хотя гранит прочнее.
– Там не должно быть никаких стен, ничего тяжеловесного, камень постройки должен сливаться со скалой, чтобы с первого взгляда казалось, будто они одно целое.
– Но она думает о пещерном святилище, глубоко в недрах горы. Как же соединить его с храмом?
– Это уже моя задача. Пока я предлагаю нам с тобой сходить туда и изучить все на месте, а я потом сделаю чертежи и покажу их ее высочеству. Где ты остановился?
– В моей старой конуре, рядом с главным инженером.
– Слишком далеко отсюда. Нам надо будет постоянно встречаться. Посмотрим, может быть, я смогу устроить тебя здесь.
Бения взглянул на друга с любопытством, но ничего не сказал. Эта уверенность была ему в новинку, как, впрочем, и эти покои, и этот раб, и это добротное ложе в крохотной спальне. Но взгляд Сенмута остался прежним, оценивающим и пристальным, не изменилась и чудная, медленно загорающаяся улыбка. И Бения подумал, что, судя по всему, его ждет жизнь, новая во всех отношениях.
Они посетили место будущего строительства, где долго вглядывались в скалы, изучая долину со всех возможных точек зрения, но окончательный план в голове Сенмута так и не созрел, и с Хатшепсут он виделся в последний раз еще до похорон ее матери. Дважды он ходил в долину один, побродить в поисках вдохновения, и раз видел царевну издалека: с головы до ног укутанная в белое, она сидела на самом солнцепеке, обхватив руками колени и уткнувшись в них подбородком, а нубиец держал над ней зонт. Но если она его и заметила, то не подала виду. Казалось, она сосредоточенно рассматривает что-то вдалеке, и вид у нее при этом был отсутствующий, так что он предпочел тихонько уйти, не нарушая ее уединения. У него еще будет время посоветоваться и обсудить с ней свои планы. Удаляясь, он чувствовал, как солнце бьет ему в спину и кровь мощно бежит по его жилам. Времени хватит на все. Он часто ходил на плац, где упражнялся в метании копья и стрельбе из лука, надеясь, что она промчится по кругу на колеснице. Он научился без промаха бить по цели, его запястья стали мускулистыми, а она все не приходила.
Глава 10
В последний день месяца Апап, когда Нил в очередной раз превратился в озеро, покрыв собой всю землю, так что зимнее небо гляделось в него, как в зеркало, Тутмос послал за Хатшепсут. Торжества по случаю дня ее рождения остались позади, теперь ей было пятнадцать, и она быстро становилась тем, чем обещала стать в юности. Она упрямо не расставалась с набедренными повязками, которые носила в детстве, но бедра ее с тех пор округлились, а любимые ею драгоценности украшали полную красивую грудь. Она носила распущенные волосы, презрев многочисленные парики, стоявшие на болванках в ее спальне, зато постоянно меняла обручи из золота, серебра и электрума, которые составляли ее головной убор. Отцовский призыв настиг ее в доме Нозме, с которой они вместе вспоминали былые дни, покойную мать Хатшепсут и играли с кошками. Но посланник глядел и говорил торжественно, и царевна нутром почуяла, что ее ждет не обычная встреча.
Каждый вздох фараона предвещал перемены, и весь дворец беспокойно ежился на сквозняке. Время года было нехорошее. Всем досаждали москиты, на ребятишек, которые вечно путались под ногами, напала хворь. Фараон опять был не в духе, и даже его личные слуги, которые помогали ему одеваться, с опаской прикасались к своему господину, ибо он весь, казалось, состоял из натянутых, как струна, нервов и больных мест. И только царевич короны шутила и смеялась, пока все ждали, когда разразится буря и снова можно будет свободно дышать.
Но на этот раз Тутмос замышлял вовсе не грозу. Он приветливо встретил Хатшепсут, поцеловал ее, придвинул к ней подогретое вино и лакомства. Но она опустилась на краешек стула и сидела, не сводя глаз с его лица, а он, уперев руки в бока, встал перед ней.
– Новый год приближается, – заговорил он, – а вместе с ним грядут перемены. Довольно тебе быть царевичем короны, Хатшепсут. Такой титул годен только для ребенка, а ты больше не дитя. Я устал, и мне нужна поддержка регента. Мы поедем путешествовать, ты и я, это будет официальная поездка по стране. Я покажу тебе твое царство во всей его славе, чтобы ты могла наконец оценить, какой бесценный дар бог отдает в твои руки. А когда мы вернемся, тебя коронуют наследницей.
– Ты что, собираешься взять меня в жены, отец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70