Глаза Тутмоса видели будущее, недоступное ее взгляду.
– Потому что Газа – ворота в другие страны, где нас ждут новые союзники, завоевания и богатства. Мы и правда владеем Ретенну, но недостаточно уверенно. Пора наполнить Газу египетскими мастерами, египетскими торговцами, египетскими судами.
– Но зачем? Зачем рисковать армией и идти на штурм города, который так легко повернуть против нас, когда все, что нам нужно, – это напомнить им, кому они платят дань? А для этого можно обойтись небольшими силами.
Он посмотрел на нее, не веря своим ушам.
Министры молчали, даже Менх, которому всегда было что сказать, – знали, что их мнение никого не интересует и что они наблюдают за еще одной внутрисемейной стычкой.
– Зачем? Затем что Газа – отличное испытание.
– Для кого?
– Для меня. Для армии, которая устала от притворных сражений и долгих маршей в никуда. Для Египта, который, заполучив Газу, расширит свои пределы.
– Вот еще! В наших пределах и без того никогда не заходит солнце.
И она сердито зашуршала депешами, думая не о гордой и могущественной Газе, но о гордом и могущественном Тутмосе, который, сопя и топая, носился из ее дворца в свой, оттуда в казармы и обратно и гонял своих людей взад и вперед по стране. Наконец она потерла затылок под черно-белым полосатым шлемом, чувствуя, как где-то позади глазниц просыпается головная боль.
– Ладно. Возьми три дивизии и ступай завоюй Газу. Он поглядел на нее недоверчиво:
– Вот так просто?
– Так просто. Газа уже давно словно шип у нас в боку, но, как ты знаешь, до сих пор мне удавалось делать так, чтобы он не втыкался слишком глубоко. Если ты считаешь, что Ретенну угомонится, едва падет Газа, то иди и возьми ее. Делай что хочешь, Тутмос, только не умирай.
Они улыбнулись друг другу – способность отрешиться на время от предмета спора и взглянуть на него с точки зрения то и дело вспыхивавшей семейной вражды еще не была ими утрачена.
Он низко поклонился.
– Благодарю тебя, могучий фараон. Газа падет, а я, вне всякого сомнения, вернусь домой.
– Разумеется. – Ее рот изогнулся в полуулыбке. – Но не забудь: вся добыча – моя.
Он рассмеялся:
– Я брошу ее к твоим ногам.
Она отпустила его и с насмешливой улыбкой повернулась к смущенным, настороженным советникам. Те зашевелились и сочувственно улыбнулись в ответ, слушая, как за дверью Тутмос выкрикивает распоряжения глашатаям созвать его генералов.
На север из Фив пошли все: Тутмос в золоченом шлеме и серебряных браслетах главнокомандующего, Минмос, Нахт, Менхеперрасонб, Яму-Неджех, Май, Яму-Нефру, Джехути, Сен-Нефер, и с ними пятнадцать тысяч солдат – дивизии Гора, Сета и Анубиса. Хатшепсут все утро смотрела, как сверкающие кавалькады змеятся по дороге вдоль реки. Когда последняя обозная телега скрылась из виду, она покинула балкон и вернулась в пустой, притихший дворец. Ей стало не по себе от этой тишины, и она вспомнила, как когда-то сама, довольная и счастливая, уходила с войсками, оставив Тутмоса слоняться по покоям дворца в Асуане. Теперь армию Египта возглавляет Тутмос, а ей, точно старой кляче, только и остается что мирно пастись на солнышке. С другой стороны, приятно было проснуться утром, послушать, как Хапусенеб поет гимн, потом спокойно встать, одеться и не спеша отправиться в храм, не думая о том, что опять предстоит целый день состязаться с Тутмосом, кто кого тоньше подденет, и выдерживать бесконечные утомительные ссоры. Она не совсем утратила бдительность, зная, что он наверняка окружил се своими шпионами. Стражники день и ночь стерегли ее покои, и все же сама Хатшепсут, зная, что Тутмос вряд ли решится предпринять что-то серьезное, пока его нет в городе и он не может тут же выхватить из ее рук плеть и крюк, позволила себе отдохнуть немного.
Ее начала тревожить судьба экспедиции, и она распорядилась разослать вестников во все города на Ниле, чтобы, едва их суда заметят, ей сразу же дали знать. Но один безоблачный день проходил за другим, и никаких вестей не приходило. Она стала проводить больше времени с Мериет, пытаясь найти интерес в их беседах, которые сплошь состояли из бесконечных глупых и злобных сплетен, но низменная и подлая сторона натуры дочери неизменно отталкивала ее. Хатшепсут знала, что Тутмос и Мериет стали очень близки. Знала она и то, что, когда наступит время, Мериет весело отправится вместе с ним в храм и будет радостно аплодировать ее концу. Хатшепсут горевала по тихой и задумчивой Неферуре. которая наверняка поддержала бы ее чем смогла, хоть это и немного.
Мериет считала свою мать холодной и высокомерной, явно предпочитая компанию матери Тутмоса. Хатшепсут часто видела, как они, взявшись за руки, обе с головы до ног в драгоценностях, обе тощие и красивые хищной, пугающей красотой, гуляют по саду, неторопливо проходя между деревьями, смеются и разговаривают. Хатшепсут наблюдала за ними, не меняясь в лице, и винила себя во всех пороках Мериет. Нелегко расти в тени матери, которая не просто мать, но еще и фараон могущественной империи.
Весеннее тепло сменилось жарой, наступило лето; день, в который два года тому назад Сенмут увел флот к неведомым берегам, пришел и ушел, не принеся никаких известий о местонахождении экспедиции. Зато Хатшепсут регулярно получала депеши от армии, которая расположилась на равнине под Газой, готовясь к битве. Иногда с ними прибывали приветы от самого Тутмоса в письмах, которые он посылал матери и Мериет. Без малейших угрызений совести Хатшепсут приказывала их вскрыть и читала от начала до конца, но никакой информации касательно ее планов в них не было. Она и не думала в них что-нибудь найти, просто хладнокровно сознавала, что время ее падения близится, и потому не шла даже на малейший риск. Письма Тутмоса к Мериет были полны нежности, но сдержанны. Читая их, Хатшепсут не могла удержаться от мрачной улыбки, видя, насколько Тутмос хитер и как он не позволяет себе ни единого слова, которое могло бы бросить тень на Мериет, давая повод к обвинению в государственной измене. Пока Анен старательно запечатывал пергамент, она думала, насколько же умен и коварен Тутмос, несмотря на все его буйные повадки. Он делал все, чтобы в папирус не попало ни одного слова, которое можно было бы использовать против него в случае нежданной перемены обстоятельств, что было мало вероятно. Хатшепсут была довольна. Египет получит мудрого и дальновидного фараона.
Глава 26
Пыхтя и задыхаясь, Египет подошел к наводнению, и Хатшепсут наконец получила известие, которое уже почти не надеялась услышать. Она как раз шла купаться на озеро, когда увидела Дуваенене, бежавшего к ней по траве. Его лицо раскраснелось; она остановилась и стала с тревогой ждать его, уперев руки в бока. Добежав до нее, он споткнулся, удержал равновесие и поклонился. Хатшепсут едва сдержалась, так ей хотелось схватить его за плечи и встряхнуть как следует.
– Их видели! – закричал он. – Они вошли из канала в реку! Гонец уже здесь!
Хатшепсут развернулась и помчалась обратно, сопровождавшие ее женщины побежали следом. В аудиенц-зале меджай, едва завидев фараона, пал ниц.
– Вставай! Рассказывай! Их все еще пять? Как они выглядят?
– Как пять потрепанных лебедей, ваше величество, – отвечал тот. – Но благодаря искусству мореходов движутся быстро, и, наверное, начато наводнения их не задержит.
– Когда они будут здесь?
– Думаю, недель через пять, может быть, через шесть. Корабли, похоже, тяжело нагружены, так что им придется сбавить скорость, когда поднимется вода.
Хатшепсут повернулась к святилищу в углу зала, чувствуя, как жизнь с новой силой забила в ней, но слова молитвы не шли у нее с языка. Амон невозмутимо улыбался ей, но ослепленная, забыв себя от счастья, женщина шептала имя Сенмута. Она отпустила вестника и послала за Хапусенебом.
Он торопливо пришел и с облегчением вздохнул, увидев ее сияющее лицо. Когда она сказала, что корабли приближаются, ему показалось, будто с его плеч сняли огромную тяжесть.
– Благодарение Амону! Есть какие-нибудь письма, ваше величество?
– Нет, только эта новость. Сенмут, должно быть, скоро сам даст о себе знать, а пока готовься к празднеству, Хапусе-неб. Мы устроим ему такую встречу, какой не удостаивался еще ни один фараон!
– Не понимаю.
Внутри у него вдруг все похолодело. Глаза цвета серого сланца искали ответа в ее глазах.
– И я тоже, но, может статься, Тутмос, несмотря на всю его силу, все-таки не получит трон.
И тут Хапусенеб все понял. Он судорожно шагнул к ней.
– Ваше величество, умоляю, взываю к вам как к своему божественному правителю и самому богу, не делайте этого!
– А почему нет? Почему бы мне не выйти за него замуж? Из него вышел бы сильный фараон.
– Да, чересчур сильный. Неужели вы думаете, что он довольствуется одними титулами, а вам оставит власть, как это было с богом Тутмосом? Как ваша правая рука он силен и могуч, но когда он станет вашей головой, вам будет нечего делать. А Тутмос? Да он тут же поднимет армию и пойдет отвоевывать у Сенмута то, что, как он считает, принадлежит ему по праву. Так вы не выиграете ничего, кроме времени.
– Времени, – шепотом повторила она, окидывая взглядом длинную гулкую комнату. – Времени. Прости меня, Хапусенеб. В минуту слабости я искала способ избежать неотвратимо приближающегося.
– Его нельзя избежать, ваше величество. Можно только отсрочить. Простите мои слова, но продлевать агонию таким дешевым способом ниже вашего божественного достоинства.
– Твои слова оскорбительны, – сказала она тихо, безучастно, закрыв и вновь открыв глаза, – но справедливы. Ты никогда не ошибаешься, старый друг. Агонии не избежать, правда? Буду ли я когда-нибудь к этому готова? Но давай не будем думать о будущем, а станем жить настоящим, пока это еще возможно. Прикажи, чтобы Амона на его священной барке снова вывезли в город, как в прошлый раз. Мы вместе встретим суда. Это не займет много времени.
– Вы достигли невозможного, – сказал он. – Ни один фараон не сможет это повторить.
Она замерла и холодно, не оборачиваясь, ответила:
– Тутмос сможет.
Каждый день приносил новые донесения от ее наблюдателей, пять кораблей тяжело шли вверх по реке, борясь с темным, мутным гневом слезы Исиды. Наконец измученный матрос принес Хатшепсут папирус, запечатанный собственной печатью Сенмута. Ей так не терпелось добраться до содержимого, что она сорвала печать не сходя с места. Женщина совсем забыла, что Сенмут ничего не знает о событиях последних двух лет и вполне может опасаться, что она в плену, а Тутмос на троне. Его слова были полны вежливого восхищения, как и подобает словам подданного, обращенным к монарху. Ни намека на любовь на бледных листах. Экспедиция прошла благополучно, никто не умер и не погиб. Они достигли Та-Нетер и многое могут рассказать о богатстве и варварстве тамошних обитателей. Нехези прибавил к этому сообщению свое почтительное приветствие. Хатшепсут отложила письмо, чуть не плача, настолько непереносимой стала вдруг мысль о прошедшем времени. Не успела она покончить с одним письмом, как тут же принесли другое – депешу из Газы. Пробежав ее глазами, она улыбнулась, а потом истерически засмеялась. Папирус был от Тутмоса. Царевич взял Газу и направлялся домой.
В ночь накануне прибытия экспедиции, когда суда стояли на якоре в двадцати милях от Фив вниз по течению, Хатшепсут не верилось, что она сможет уснуть. И все же она уснула и спала крепко, без сновидений, как в юности. Она проснулась, когда заря едва прикоснулась своими розовыми пальцами к горизонту и высокие голоса жрецов затянули хвалебный гимн, чувствуя себя такой свежей и бодрой, какой не была уже много месяцев подряд. Она отправила Хапусенеба свершить за нее должный обряд в храме, а сама стала готовиться к встрече с человеком, который побывал так далеко, что теперь словно восстал из мертвых. Ее омыли и тщательно одели. Она выбрала короткую юбочку, позолоченный шлем, сандалии с аметистовыми и сердоликовыми бусинами, шею, плечи, пальцы и лодыжки женщины покрывали яшма, золото и бирюза. Дворец тоже пробудился к новой жизни. Толпы народа уже текли из города, люди кричали и смеялись, толкаясь у причалов. Улицы от дворца до самой гавани были украшены гирляндами цветов. На высоких деревянных шестах развевались, хлопая на ветру, флаги, под ними в полном обмундировании, сияя знаками различия, стояли царские храбрецы. С торжественным и невозмутимым видом они следили за всем, что происходило вокруг, ничего не «пропуская.
Из храма вынесли Амона, и разношерстная городская толпа благоговейно притихла, когда солнечные лучи коснулись его горячего золотого тела. За ним, скрестив символы власти на усыпанной каменьями груди, шагал фараон, высоко держа голову и едва заметно улыбаясь ярко накрашенными губами; и люди пали ниц на плиты мостовых. За фараоном показалась египетская знать, и тишина сделалась еще глубже, ибо многие из этих людей еще при жизни стали легендой, их имена уже несколько десятилетий подряд были у всех на устах. Горожане жадно вглядывались в эти лица, точно желая запомнить их навсегда. Все ощущали разлитую в воздухе печаль, которая примешивалась к торжественной радости этого дня, – казалось, будто целая эпоха подходит к концу, ослепляя на прощание своим великолепием. Солнце заливало процессию струями света, он тек словно расплавленное золото, превращая каждого в язык живого пламени из огненной арки Ра. Вдруг очарование исчезло, и приветственные крики зазвучали вновь. Под оглушительные рукоплескания Хатшепсут и ее придворные достигли реки.
Хатшепсут села, и двор собрался вокруг нее. Она сидела неподвижно, устремив взгляд вперед, на все еще пустовавшую излучину реки, которая больше походила на широкое бурое озеро между еще более бурыми полями, раскинувшимися по обе стороны реки до самых холмов на горизонте. Постепенно вокруг все стихло, и наступила напряженная, исполненная ожидания тишина. Все головы были повернуты в одну сторону. Глаза устали смотреть на север.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70