– Вы будете фотографировать меня или мою картину?
– Вашу картину.
– Что ж, приступайте. Надеюсь, эти фотографии пока не пойдут дальше кабинетов ФБР. Я не хочу, чтобы они появились в газетах до того, как работа будет закончена.
– Разумеется, – наконец очнулся Кайсер. – Насчет этого можете не сомневаться. Мы намерены соблюдать полную конфиденциальность.
Кайсер мельком глянул на меня, подтверждая, что разделяет мою уверенность – Роджер Уитон, знаменитый художник, уроженец Вермонта, обреченный на смерть от редкой болезни, не имел понятия, кто я такая. И на кого похожа. Я даже вздохнула с облегчением и только тут почувствовала, как здесь жарко. Кайсер давно снял пиджак, и на лбу у него выступила легкая испарина. Лишь Ленц не мог себе этого позволить, поскольку под его одеждой было спрятано записывающее устройство. Установив камеру, побывавшую со мной на Кайманах, я приступила к работе, неспешно перемещаясь от одного холста к другому. Я знала, что, как только мы покинем галерею, сюда вломится полиция и конфискует все, до чего только дотянется руками. Хотя вот эту картину, возможно, и не утащит. Я это знала, а Уитон еще нет. И мне вдруг стало стыдно перед ним. Уитон явно не имел отношения к преступлениям и честно отвечал на самые неудобные вопросы Кайсера и Ленца, но маховик запущен и ничего поделать уже нельзя.
Пока я фотографировала, а Кайсер и Ленц помалкивали, Уитон, воспользовавшись затянувшейся паузой, вернулся к своей работе. Он пододвинул стремянку к незаконченному сегменту картины, с трудом забрался на самый верх и стал наносить на полотно короткие, резкие мазки. Несколько раз в жизни мне доводилось находиться рядом с талантливыми творцами. И меня посещало при этом особое чувство. И сейчас, исподволь наблюдая за работой Уитона, я мучительно хотела направить на него объектив своей камеры. В конце концов желание стало непреодолимым, и я, еще не зная, как он на это отреагирует, сделала несколько снимков. Уитон заметил, что его снимают, но, похоже, не возражал. Я позабыла в ту минуту, что присутствую при допросе, и ощущала себя лишь фоторепортером. Минуты не прошло, как у меня закончилась пленка и пришлось лезть в барсетку за новой.
Уитон был фотогеничен. Вдобавок умел держаться перед камерой. Точнее, вел себя так, словно ее и не было. Я ходила вокруг него кругами и делала снимки, безмерно жалея, что они достанутся ФБР. Может быть – пусть не сейчас, а потом, – мне их отдадут? Я не сомневалась, что смогу опубликовать их.
Ленц и Кайсер отошли в противоположный конец комнаты и тихо совещались между собой. Я чувствовала, что они переключились на следующего подозреваемого – Леона Гейнса. Через пару минут я перехватила взгляд Кайсера, который жестом предложил мне закругляться. Я дощелкала пленку и подошла к подножию стремянки. Обычно я не обмениваюсь рукопожатиями с мужчинами, но тут мне захотелось изменить своим правилам. Я просто не решалась окликнуть увлеченного работой Уитона. На мое счастье, он сам спустился за свежей краской. Я коснулась его затянутой в перчатку ладони и с удивлением почувствовала, что рука у него мягкая и нежная, почти женская. Видимо, это тоже следствие болезни, вынуждающей его воздерживаться от физического труда.
– Спасибо, – сказала я.
– Вам спасибо, – улыбнулся он. – Мне было приятно познакомиться с такой симпатичной женщиной. – Он вдруг словно внимательнее ко мне присмотрелся. – Управление кадров ФБР весьма разборчиво.
– Я недавно сотрудничаю с этой службой. До этого была просто фотокором, – ответила я.
– Знаете... Заходите как-нибудь еще. Расскажете о своей работе. Я интересуюсь фотографией. Но гостей у меня в последнее время мало. Впрочем, я сам виноват.
– Постараюсь.
– Мистер Уитон, – подал голос Кайсер. – Искренне благодарен вам за помощь. Видимо, с вами еще захотят поговорить представители местной полиции. Разрешите совет: отнеситесь к этому и к возможным неудобствам, связанным со следственными действиями, с пониманием. Чем раньше они завершатся, тем быстрее вы вновь будете предоставлены самому себе.
Уитон вздохнул, словно уже предчувствуя «возможные неудобства».
– Мы также просим вас никому не рассказывать о нашем разговоре, – заметил Ленц. – Особенно аспирантам и студентам. Надеюсь, вы понимаете – таковы правила.
Художник поднял на него грустный взгляд. Он понимал.
– Всего хорошего, джентльмены, – сказал он, обращаясь к ним, а мне снова улыбнулся: – Всего хорошего, милый фотограф.
Кайсер уже двинулся было к выходу, но Ленц вдруг задержался.
– Чуть не забыл... У меня к вам еще один вопрос, мистер Уитон. Вот эта поляна – она реальна? Может, это вермонтский лес из вашего детства? Или вьетнамский?
Уитон ответил не сразу, словно раздумывая, а стоит ли.
– В моей жизни было несколько таких мест, – наконец отозвался он. – У них есть нечто общее. Сквозь призму этих полян на нас смотрит сама Природа. Какой бы плотной стеной ни стоял лес, меж стволов всегда видны просветы. Как бы стремительно ни несся ручей, это всего лишь ручей, а не наводнение.
– В ваших устах все это выглядит весьма мирно, даже идиллически, – заметил Ленц. – Однако при взгляде на вашу картину возникает иное чувство.
– Возможно, – сказал Уитон. – У меня разные картины. Природа не бывает злой или доброй, плохой или хорошей. У нее много лиц, но какой бы облик она ни приняла, ей всегда было и будет наплевать на человека.
– Согласен. И еще вопрос, если не возражаете.
Мне хотелось отвесить Ленцу пощечину.
– Леон Гейнс рисует исключительно женщин. Когда обнаженных, когда нет. Фрэнк Смит рисует исключительно мужчин. Почти всегда обнаженных. Не знаете случайно, доводилось ли ему рисовать обнаженных женщин?
Уитон не колеблясь покачал головой.
– Фрэнк обожает женщин, но только если они одеты.
Кайсер взял Ленца под локоть. Тот протянул было Уитону руку, но пожилой художник лишь вежливо кивнул ему и, повернувшись, направился к стремянке. Я мысленно аплодировала ему.
Мы втроем уже были в дверях, когда Уитон произнес у нас за спиной:
– Талия Лаво пишет женщин. Это важно?
Кайсер и Ленц как по команде обернулись.
– Но как мы слышали, она делает бытовые зарисовки, – удивленно проговорил Кайсер. – Вы имеете в виду, что она пишет картины с домохозяек?
– Нет. Ее документальная серия хороша, ничего не скажешь. Но на аспирантский конкурс она заявляла другие работы.
– Женщин? – тихо спросил Ленц.
– Да, и исключительно обнаженных.
– У вас есть эти картины?
– Нет, но у нее наверняка есть. Вы ведь собираетесь нанести ей визит?
Ленц и Кайсер переглянулись, как рыбаки, которые забросили сеть на карася, а выловили огромную жемчужину.

14

– Залезайте! Живо!
Из фургончика нам махал Бакстер. Кайсер и Ленц вышли из галереи слегка заторможенные, напряженно размышляя над последними словами Уитона, но в голосе Бакстера явно угадывалось нетерпение и они очнулись. Мы все влезли в тесный фургончик, из которого, казалось, выкачали весь воздух.
– Десять минут назад, – сказал Бакстер, – фургон Леона Гейнса был конфискован.
– Черт возьми! – выругался Кайсер. – Кем?
– Банком, которому тот не выплатил кредит. За фургоном приходили еще вчера, но Гейнс их выгнал. А сегодня служащий просто по-тихому открыл гараж, сел за руль и уехал, прежде чем наша доблестная полиция, следившая за домом, успела что-то сделать.
– Где фургон сейчас?
– Один из шерифов округа Джефферсон остановил его на бульваре Ветеранов. Сейчас фургон на шерифской стоянке и ждет наших экспертов. С банком мы уже договорились.
– Гейнс в курсе того, что произошло? – спросил Ленц.
– Да. В настоящий момент он, как водится, колотит свою подругу. Вопли разносятся по всей улице, а наша наружка любуется избиением через окно.
Ленц пораженно покачал головой.
– Он вооружен?
– Точно не известно. Но это Луизиана, – отозвался Кайсер. – Здесь у всех есть стволы. Что мы знаем о его подружке?
– Ее зовут Линда Напп. Двадцать девять лет. Официантка. Они вместе уже год. Время от времени разъезжаются, но потом съезжаются снова. Что будем делать? Пойдем к нему сейчас или обождем?
– Сейчас! – сказал Кайсер. – В таком состоянии он быстро расколется, если есть в чем. Зайдем, угомоним его и запустим Джордан.
Бакстер обернулся и дохнул на меня ароматом крепкого кофе.
– Надеюсь, вы понимаете, что теперь вам предстоит совсем другая встреча? Гейнс был дважды судим и вообще... весьма неприятный тип.
– Мне это известно. Кайсер вооружен, за домом установлено наблюдение. Я готова.
– Уверены?
– Абсолютно.
– Ну и отлично.
Бакстер стукнул кулаком в перегородку, давая шоферу знак двигаться. Взревел мотор. Мы сдали чуть назад и вырулили с университетской аллеи. В полумраке фургона я перехватила взгляд Кайсера. Он взял меня за руку и чуть сжал ее – благодарил за решимость.

* * *

Леон Гейнс обитал в жалкой времянке на Фререт-стрит, почти у самой реки. В этом квартале жило много афроамериканцев. Здесь каждый сам за себя, а наличие судимости у соседа не повод для беспокойства. Старики просиживают дни напролет на покосившихся скамейках, время от времени прикладываясь к чему-то вонючему, запрятанному в бумажный молочный пакет. Судачат между собой о том о сем, провожают ленивыми взглядами каждую машину. Дошколята шляются по дворам и главной улице, не зная, чем себя занять, а их старшие братья и сестры прогуливают занятия и покуривают в подворотнях. Для начала наш шофер устроил нам небольшую экскурсию по микрорайону, а потом припарковался чуть в стороне от дома Гейнса.
Бакстер распахнул заднюю дверцу фургончика.
– Вперед! Запомни, Джон, другого такого шанса с Гейнсом у нас не будет.
Кайсер молча кивнул и быстрым шагом двинулся вдоль тротуара. Доктор Ленц едва поспевал за ним. Через несколько секунд в колонках раздался голос Джона:
– Что бы я ни говорил, что бы ни делал, принимай все как должное.
– В каком смысле? – Это голос Ленца.
– Там поймешь. Все будет хорошо. И напомни мне, пожалуйста, что его надо спросить про Марселя де Бека. Уитона мы не спросили.
– Черт, ты прав.
Бакстер обернулся ко мне.
– Джордан, вы пропустили почти все утреннее совещание. Могу вас просветить. Нам удалось точно установить, что Марсель де Бек и Кристофер Вингейт находились последнее время в большой ссоре. Об этом говорят все, кто их знал. Когда Вингейт продал японцу картины, обещанные де Беку, последний пообещал отомстить и сдержал обещание – расстроил одну крупную сделку, в которую Вингейт вложил свои средства.
– Какую сделку?
– Подробностей мы пока не знаем.
– Я отсюда слышу, как орет Гейнс, – донесся из колонок голос Ленца. Он явно нервничал.
– Подходим, – спокойно сообщил нам с Бакстером Кайсер.
Мы услышали, как их башмаки застучали по ступенькам крыльца. Затем хлопнула дощатая рамка с натянутой на нее противомоскитной сеткой и раздался тяжелый стук в дверь.
– Леон Гейнс! – громко позвал Кайсер. – Открывай! ФБР!
Крики, доносившиеся через колонки и до нас с Бакстером, стихли. Наступила пауза. Потом кто-то приглушенно выругался. Бакстер прерывисто вздохнул и шепнул мне:
– Парень явно на взводе...
В колонках раздался треск. Мы поняли, что резко распахнули дверь. Затем неизвестный с явным нью-йоркским произношением рявкнул:
– Какого черта? Вы кто такие? Банковские клерки? Если так, то я вам тут кое-чего припас!
– Специальный агент Джон Кайсер, ФБР. Я для тебя тоже кое-чего припас, Леон. Ордер на обыск. Прочь с дороги!
– ФБР?.. – Пауза. – Ордер?.. За что?!
– Отойди от двери, Леон.
– О чем вы, ребята? Это мой дом, я тут хозяин!
Мы с Бакстером услышали приглушенный женский голос, донесшийся из недр дома, и тут же Гейнс заорал:
– Заткнись, дура! Исчезни!
– Я в последний раз прошу тебя отойти с дороги, – раздался спокойный голос Джона. – Либо ты отойдешь сам, либо я тебя отодвину.
– Хорошо, хорошо, только сначала ордер покажи!
В колонках что-то заскрипело, зафонило, затем Гейне охнул и сквозь зубы выругался.
– Что это было? – испугалась я.
– Он его отодвинул, – пробормотал Бакстер. – Как и обещал. С уголовниками иначе нельзя. Другого стиля общения они не понимают.
– Итак, Леон, слушай меня внимательно, – вновь раздался в наушниках голос Кайсера. – Мы можем поболтать с тобой, а можем вывернуть всю твою халупу наизнанку. Для начала поболтаем. Если мне понравится то, что я от тебя услышу, мы, возможно, обойдемся без обыска. Если не понравится, произведем обыск, во время которого случайно... – ты меня понимаешь, совершенно случайно – можем наткнуться на припрятанные наркотики или ствол. После этого тебе будет одна дорога – обратно в «Синг-Синг».
– О чем ты хочешь со мной поболтать?
– Об искусстве.
– Чего?!
– Об искусстве, Леон. О твоих шедеврах.
Пауза. Затем снова голос Кайсера:
– За последние полтора года в Новом Орлеане были похищены одиннадцать женщин. Слышал об этом?
– Ну.
– Где слышал?
– По телику говорили.
– Мы обнаружили несколько живописных полотен, на которых изображены эти женщины. Обнаженные и спящие. Или мертвые. Закрытые глаза, бледная кожа и все такое. Понял?
– Ну?
– Ты мне не нукай, а отвечай вежливо, Леон, я тебя пока по-хорошему прошу. Последняя картина ушла с молотка за миллион с лишним.
– Ни хрена себе! И ты хочешь сказать, что я похож на парня, который только что срубил миллион?
– Твои картины дышат агрессией и насилием, – заметил Ленц.
– А это еще что за хрыч?
– Это доктор Артур Ленц, – пояснил Кайсер. – Будь с ним вежлив, иначе я тебе сделаю больно. А потом отправлю прямиком в «Синг-Синг» с чемоданом вазелина за пазухой. Там он тебе пригодится.
Гейнс на это ничего не ответил.
– Художник, создавший эти творения, забыл подписать их. Но на самих холстах мы кое-что обнаружили – собольи щетинки от кисточек, которыми он писал эти картины. Кисточки очень хорошие и очень редкие. Ну, понимаешь теперь, о чем я?
Пауза.
– Так это те кисти, которые Уитон заказывал для нас? – наконец отозвался Гейне.
– Те самые, Леон, те самые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64