Прошу нас, напомните ей – хорошо? Пожалуйста, оправдайте меня в ее глазах, прежде чем я умру… Вы испросите для меня ее прощение?
Норту не хотелось объяснять, почему он не сможет выполнить просьбу арестанта, и поэтому он обещал ему это.
– Она отплывает на шхуне, – сказал он, скрыв от него, что он отплывает вместе с ней. – Но я увижу ее до отплытия и передам ей вашу просьбу.
– Дай бог вам счастья, – проговорил арестант. – Теперь давайте помолимся вместе.
И удрученный пастор стал машинально произносить предписанные церковью слова молитвы.
На следующий день Норт явился к Доузу с вестью от миссис Фрер. Он передал кающемуся грешнику, что миссис Фрер простила его. Но это была ложь. Пастор не видел Сильвии. Но что теперь была для него ложь? На том неверном пути, который он избрал, ложь стала его спутницей. А вступив на путь лжи, он должен был за нее расплачиваться. Уступив своей страсти, обретя любовь, о которой мечтал, он пожертвовал правдой и честью. Однако, оставаясь наедине со своим грехом, пастор презирал и ненавидел себя. Чтобы заглушить угрызения совести и подавить сомнения, он стал прибегать к алкоголю; и хотя его внутреннее возбуждение вкупе со всеми его надеждами и страхами противоборствовало отупляющему действию этого зелья, оно тем не менее, лишило его способности рассуждать спокойно и здраво. Случается, что в периоды нервного напряжения здоровый наш организм не поддается воздействию алкоголя. Если мы даже выпьем и в десять раз больше заправского пьяницы, который валится в канаву от одного глотка, бормоча несусветное, мы держимся прямо, наша походка уверенна, речь льется бегло и связно. Самое удивительное, что при таком искусственном возбуждении мужчины нередко начинают проявлять искрометное остроумие и сообразительность, рассчитанные на то, чтобы изумить друзей, чем повергают врачей в трепет. А Норт достиг уже такого нервного возбуждения. Короче сказать, он находился на грани безумия.
Дни летели чередой, завершились приготовления Бланта к отплытию. На шхуне было две кормовые каюты, одна из них предназначалась для миссис Фрер, другая, по соседству, – для капеллана. Морис не пытался больше восстанавливать с ним дружеские отношения, да и капеллан тоже молчал. Памятуя о последних словах, сказанных Сильвией, Норт дал себе слово не видеть ее до тех пор, покамест они не отправятся в путешествие, которое, как он надеялся, соединит их судьбы. Утром 12 декабря капитан Блант оповестил всех, что готов к отплытию, и оба пассажира сели на корабль.
Глядя из окна своего каземата на шхуну, стоявшую в открытом море за рифом, Руфус Доуз увидел, что к ней направляется комендантская шлюпка, в которой находилась жена коменданта. За ней последовала другая шлюпка с капелланом. Вполне естественно, что мистер Норт пожелал проводить своих друзей. Весь этот жаркий и душный день Руфус с нетерпением ожидал возвращения шлюпки, надеясь, что капеллан привезет ему весточку от той женщины, которую он в этой жизни никогда больше не увидит. Но время шло. В воздухе нечувствовалось ни единого дуновения. Ничто не нарушало зеркальной невозмутимости моря. День выдался на редкость знойный и душный, тяжелые серо-коричневые тучи нависли над горизонтом, казалось, что, если до наступления ночи гроза не освежит воздух, штиль будет продолжаться. Однако Блант с упрямством истинного моряка, искушенного во всех капризах погоды, божился и клялся, что скоро начнется бриз, и потому держал паруса наготове. Жаркий день сменился знойным закатом. И только когда стали сгущаться вечерние тени, Руфус Доуз различил шлюпку, отделившуюся от борта шхуны; шлюпка заскользила по гладкой воде к причалу. Это возвращался капеллан. Возможно, что он зайдет к нему через час-два и принесет утешенье, которого так жаждет его душа.
Руфус потянулся всем своим свободным от кандалов телом, бросился на койку и стал предаваться воспоминаниям: он вспомнил, как он строил челн, как узнал о своем богатстве, вспомнил о своей любви, во имя которой принес себя в жертву.
Норт все же вернулся, но не для того, чтобы принести узнику весть утешения; он вернулся с иной целью: несчастного капеллана терзали угрызения совести, и он решил совершить покаяние и тем самым искупить свой греховный обман. Он решил признаться Доузу в том, что принес ему ложную весть, и открыться ему в любви к жене коменданта, с которой навсегда собирался покинуть остров. «Я не лицемер, – говорил он себе, – если уж я избрал путь греха, я буду грешить открыто, и пусть этот бедняга, который считает меня ангелом, узнает обо мне истину каков я на самом деле».
Его болезненному воображению была приятна мысль, что он сам разрушит образ, созданный в душе человека, любовь которого он снискал. Покаяние казалось ему естественным выходом из мрачного тупика, в котором он очутился, потому он и продумал все, чтобы осуществить хитроумный замысел, рожденный в его воспаленном мозгу. Он решил в самую последнюю минуту нанести роковой удар: раскрыть свой позор, а затем навсегда исчезнуть с глаз долой. Для этого он нашел предлог, чтобы вернуться на берег в самый последний момент. Он умышленно оставил в своей комнате саквояж – предмет, который так легко забыть в спешке, но о котором непременно вспомнишь, очутившись на корабле. Он осторожно выведал у Бланта, что до наступления темноты ветра не ожидается, но что пассажиры должны быть на местах. И как только стемнело, вдруг «вспомнил», что ему необходимо вернуться на берег. Блант чертыхнулся, но капеллан настаивал, и он уступил.
– Бриз начнется часа через два, а то и пораньше, – сказал капитан. – Времени у вас достаточно, но если вы не вернетесь, как только он подует, мы уйдем без вас!
Норт заверил его, что будет точен.
– Не ждите меня, если я опоздаю, – добавил капеллан с нарочитой небрежностью, за которой так часто скрывают волнение.
– А я бы, Блант, на вашем месте поймал его на слове и проучил, – сказал комендант, который благодушно ожидал момента, чтобы проститься с женой. – Эй вы, весла в воду! – крикнул он команде. – Будете ждать мистера Норта там, на причале. Если он из-за вашей лени опоздает на шхуну, вы за это ответите!
Шлюпка отчалила, и Норт громко расхохотался: он-то уж не опоздает! Фрер не без удивления отметил, что капеллан закутался в морской бушлат, лежавший на корме. «Неужели этот чудак хочет совсем задохнуться в эдакой духотище?» – подумал он. Истина же заключалась в том, что Норта трясло как в лихорадке; у него горели лицо и руки, и зуб на зуб не попадал, вероятно потому, сойдя на берег, Норт отошел подальше от шлюпки, вытащил походную фляжку и жадно прильнул к ней. Огненная жидкость придала ему смелость выдержать то испытание, которое он себе уготовил. Замедлив шаг, он подошел к дверям старой тюрьмы; но тут его подстерегала неожиданность: караульный Гим-блет отказался впустить пастора.
– Я пришел от коменданта, – сказал Норт.
– У вас есть разрешение, сэр?
– Разрешение? Нет.
– Тогда, ваше преподобие, я не могу вас впустить, – сказал Гимблет.
– Мне нужно видеть арестанта Доуза. У меня особое поручение. Для этой цели я вернулся на берег.
– Простите, сэр… но…
– Послушайте, шхуна отходит через два часа, и я могу опоздать! – воскликнул Норт, негодуя на чинимое ему препятствие. – Пропустите меня!
– Клянусь честью сэр, я не смею, – ответил Гимблет, который был человеком совестливым. – Вы не хуже меня знаете, что такое начальство, сэр. Норт был в отчаянии, но внезапно его осенила светлая мысль, которая в минуты трезвости не пришла бы ему в голову. Сейчас он добудет себе пропуск. Он вытащил из-под бушлата фляжку с ромом.
– Ну, полно, Гимблет, не болтай глупостей. Неужели ты думаешь, что я пожаловал сюда, не имея на то разрешения? А ну, отведай вот этого и пропусти меня.
Гимблет расплылся в улыбке.
– Что ж, сэр, раз вы так говорите, стало быть, все в порядке, – сказал он. И, крепко держа фляжку в одной руке, другой отпер дверь камеры Доуза.
Норт вошел, и, когда дверь закрылась за ним, арестант, который, казалось, спал, вскочил с койки и набросился на капеллана, словно желая задушить его.
Руфусу Доузу привиделся сон. Сумерки сгущались, и он задремал в своем одиночестве; перед ним проходили картины прошлого. Ему показалось, что он опять стоит на пустынном берегу, где впервые встретил прелестную девочку, которую полюбил. Он опять переживал те дни, когда трудился и был почитаем. Он вспомнил, как строил член, спускал его на воду и уходил в море. Светлая головка невинной девочки опять прижималась к его груди, и он опять жадно ловил те нежные слова, которые шептали ее детские губы. Ему казалось, что Фрер был рядом с ним и наблюдал за ним, как тогда, на берегу. Опять его окружало свинцовое море, и неоткуда было ждать помощи в этой водной пустыне. Опять в утренней мгле он смотрел, как приближался американский бриг, и видел изумленные бородатые лица матросов. Видел, как Фрер взял девочку на руки и взошел с ней на палубу; он услышал радостные крики, он пожимал руки, которые приветливо потянулись к ним, к спасенным. На палубе толпились люди. Все, кого он знал, были здесь. Он увидел седую голову и суровое лицо сэра Ричарда Дивайна, а рядом с ним стояла и плакала, заламывая тонкие руки, его мать. Потом Фрер вышел вперед, за ним следовал Джон Рекс, арестант; грубо расталкивая локтями толпу каторжан и тюремщиков, он направлялся к сэру Ричарду, но труп убитого лорда Беллазиса поднялся, преградил ему дорогу и отшвырнул Рекса прочь. О, как стучали молотки в доке! Не гроб ли там сколачивали? Нет, нет, это не для Сильвии, конечно, это не для нее! Воздух озарился ярким пламенем, потом стал тяжелым, черным от дыма. «Гидасп» горит! Сильвия прильнула к мужу.
Неужели ты оттолкнешь ее, негодяй? Взгляни! Полуночное небо усыпано звездами. Над клубами дыма повеяло ветерком. Шаг… другой! Взгляни мне в глаза – вот так; прильни к моему сердцу. О боже! Она отворачивается; он ловит край ее платья. Кто это? Это священник – он демонически улыбается, вот сейчас он бросит ее в горящую пропасть, разверзшуюся у его ног. Во сне Руфус хватает негодяя и кричит: «Мерзавец! Разве для такой участи я спас ее?» И, проснувшись, он видит, что схватился с чудовищем из своего сна, а наяву – со своим кумиром – мистером Нортом.

Норт, потрясенный не только этим неожиданным нападением, но и словами, ему сопутствовавшими, уронил бушлат и, дрожа, слушал пророческие справедливые обвинения, ради которых он вернулся.
– Мне снился сон, – пояснил Руфус Доуз. – Чудовищный сон! Но он рассеялся. Весть – вы принесли мне весть, не правда ли? Что с вами? Вы бледны как смерть, у вас дрожат колени. Неужели я сделал вам больно?
– Ничего. Давайте поговорим, у меня мало времени. Вы считали меня хорошим человеком, осененным благодатью божьей, призванным выполнять священный пасторский долг; человеком честным, чистым и правдивым. Я вернулся, чтобы сказать вам правду. Я совсем не такой.
Руфус Доуз не сводил с него глаз, не понимая слов безумца.
– Я вам сказал, что женщина, которую вы любите – а вы ее любите, – посылала вам прощение. Я вам солгал.
– Что?!
– Я не рассказал ей о вашем признании. Я даже не упомянул вашего имени.
– И она уедет, ничего не ведя? О, мистер Норт, что вы наделали!
– Я погубил свою душу! – дико вскрикнул Норт, уязвленный страдальческим укором, прозвучавшим в голосе арестанта. – Не трогайте меня! Я сделал свое дело. Теперь вы меня возненавидите. Я этого хочу, ибо я это заслужил. Не держите меня! Я опоздаю!
– Опоздаете? Куда? – Он взглянул на бушлат капеллана. Через открытое окно со шлюпки донеслись голоса людей. Мгновенной вспышкой пронеслось в мозгу воспоминание о розе, о сцене в тюрьме – и он понял все.
– Боже мой! Вы уезжаете вместе?
– Позвольте мне пройти, – хрипло повторил Норт. Руфус Доуз встал между ним и дверью.
– Нет, безумец, я вас не пущу, я не позволю вам свершить это преступление – погубить невинную молодую душу, которая – да поможет ей бог – любит вас?
Норт, смутившись этой внезапной переменой ролей, прижался к стене.
– Я вам сказал, вы отсюда не уйдете! Вы не погубите ни своей, ни ее души! Вы любите ее! Я тоже ее люблю! И моя любовь сильнее вашей, потому она и спасет ее!
– Ради бога! – вскричал несчастный священник, зажимая уши.
– Ради господа бога! Ради бога, которого я забыл в своем отчаянии! Ради бога, которого вы научили меня чтить! И бог, который послал вас, чтобы умерить мои муки, даст мне силу спасти вас! О, мистер Норт, мой учитель, мой друг, мой брат, во имя светлой надежды на милосердие, которое вы мне проповедовали, будьте милостивы к этой заблудшей женщине!
Норт поднял страдальческие глаза.
– Но я люблю ее! Люблю! Вы слышите! Что знаете вы о любви?
– Что знаю я о любви? – воскликнул Руфус Доуз, и его бледное лицо просияло. – Любовь! О, это вы ничего не знаете о любви. Любовь – это самопожертвование, отречение от всех желаний, не идущих во блага другому. Любовь – богоподобна! Разве вы любите? О нет, нет, ваша любовь – себялюбие. Она окончится позором! Послушайте, я расскажу вам историю такой же любви, как ваша.
Норт, покоренный могучей волей этого человека, опустился на койку, дрожа как в лихорадке.
– Я поведаю вам тайну своей жизни, я открою причину того, почему я здесь. Сядьте поближе.

Глава 71
РАЗОБЛАЧЕНИЕ

Дом на Кларджес-стрит был целиком предоставлен в распоряжение миссис Ричард Дивайн, которая обосновалась в нем, к глубочайшему удивлению и негодованию мистера Смитерса и других слуг. Оставалось только, чтобы ее признала сама леди Дивайн. От этого зависит дальнейший успех их хитроумного плана. Пользуясь своим вымышленным именем, Джон Рекс прекрасно понимал, какое положение он занимает в обществе. Он знал через слуг, лакеев и через тех, о ком судачат лакеи – завсегдатаев скачек и всяких прожигателей жизни, весть о его женитьбе могла бы вызвать лишь какое-нибудь небрежное замечание, как, например: «Я слышал, что Дивайн женился» – или что-нибудь в том же роде. Он также хорошо знал, что в настоящем большом мире, то есть в «обществе», это вызвало бы скандал, который нанес бы ущерб его репутации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71