Это арестантская столовая. Она покрыта двухскатной крышей, под которой располагаются столы и скамейки. Столовая рассчитана на шестьсот человек, но так как сюда всегда набивается семьсот, то тем, кто послабее, приходится сидеть на земле. Более беспорядочного зрелища, чем это место в обеденные часы, я никогда не видывал. Рядом помещаются кухни, где люди сами готовят себе пищу. Снаружи у кухонной двери лежит топливо, костры разводят на земле где попало. Арестанты рассаживаются вокруг них, жарят свои куски свинины, выпекают маисовые лепешки, болтают, курят. Двор Отбросов – своего рода Эльзас, Эльзасом в XVI–XVII ее. на воровском жаргоне назывался квартал в Лондоне, где находились воровские притоны.

где находят убежище преследуемые преступники. Не думаю, чтобы даже самый смелый констебль решился бы заглянуть сюда, чтобы отыскать кого-либо среди семисот человек. Если бы он и вошел сюда, живым бы ему не выбраться.
16 мая.
У меня состоялся разговор с помощником надзирателя по имени Хэнки. Он сообщил мне, что здесь отбывают свой срок около сорока самых злостных преступников, которые составляют так называемое «Кольцо». Члены этого «Кольца» связаны клятвой поддерживать друг друга и мстить за своих товарищей, подвергшихся наказанию. Хэнки привел два случая, когда арестанты, прибывшие из Англии, отказались участвовать в преступлении, задуманном «Кольцом», и донесли об этом коменданту. Наутро их нашли задушенными на своих койках. Провели расследование, но никто из девяноста человек этой камеры не сказал ни слова.
Я страшусь своей миссии. Смогу ли я проповедовать нравственность и благочестие таким людям? Удастся ли мне спасти хотя бы наименее ожесточенных?
17 мая.
Сегодня я побывал в камерах и вернулся в отчаянии. Положение намного хуже, чем я предполагал. Оно не поддается никакому описанию. Прибывшие из Англии арестанты – истории некоторых весьма трогательны – подвергаются оскорблениям и насмешкам со стороны закоренелых преступников, являющихся отребьем Порт-Артура и острова Какаду. Они шутя совершают самые гнусные злодеяния. Среди арестантов есть и такие, которые в открытую поносят начальство, сквернословят и устраивают такое, рядом с чем и Бедлам показался бы тихим местечком.
Здесь есть и арестанты, которые убивали своих товарищей и еще похваляются этим. И с ними вместе помещают английского батрака, взбунтовавшегося рабочего или какую-нибудь жертву лжесвидетельства или судебной ошибки. Здесь же китайцы из Гонконга, аборигены из Новой Голландии, чернокожие жители Вест-Индии и Малайи, греки, кафры, дезертиры из армии, умственно неполноценные люди, сумасшедшие, свинокрады и мелкие карманники. Кажется, что это страшное место вобрало в себя все, что ни есть самого уродливого и омерзительного в человеческой природе. Царящие здесь разнузданность, непокорность, грязь и отчаяние приводят на ум общепринятые представления об аде.
21 мая.
Сегодня я официально приступил к отправлению своих обязанностей религиозного наставника в колонии.
Утром произошел случай, раскрывший мне опасную сущность «Кольца». Я сопровождал мистера Паунса во Двор Отбросов; войдя туда, мы заметили в толпе, окружавшей кухню, человека, который при виде нас нарочно закурил. Старший констебль острова – мой старый приятель Троук из Порт-Артура, – заметив, что это привлекло внимание Паунса, указал на этого человека своему помощнику. Помощник, Джекоб Гимблет, приблизился к курящему и попросил его отдать трубку. Арестант засунул руки в карманы и с презрительной миной отошел к тому углу, где собиралось «Кольцо».
– Уведите негодяя в тюрьму! – крикнул Троук.
Никто не двинулся с места, а человек, стоящий у ворот, ведущих через плотницкую мастерскую к баракам, посоветовал нам удалиться, так как арестанты нипочем не позволят увести курильщика. Однако Паунс, проявив неожиданную для меня решимость, настоял на том, чтобы столь дерзкое нарушение правил не осталось безнаказанным. Троук по его требованию протиснулся сквозь толпу и направился к месту, где укрылся нарушитель.
Двор жужжал, как потревоженный улей, и я было подумал, что сейчас все на нас кинутся. Но вскорости появился арестант, не конвоируемый, а, скорее, сопровождаемый старшим констеблем острова. Он приблизился к незадачливому помощнику констебля, стоявшему рядом со мной, и спросил:
– За что вы приказали отправить меня в тюрьму?
Помощник что-то ответил и посоветовал ему спокойно следовать куда приказано, как вдруг арестант поднял кулак и одним ударом свалил его на землю.
– Уходите, джентльмены, – сказал Троук. – Они уже вынимают ножи.
Мы направились к воротам, а толпа прихлынула, как море, окружив двух констеблей. Я опасался убийства, но через несколько минут из толпы вышли Троук и Гимблет, достаточно запыленные, но невредимые, а между ними шел провинившийся. Проходя мимо меня, он с мрачным видом поднял руку, то ли для того, чтобы поправить свою соломенную шляпу, то ли чтобы запоздало принести извинения. Я никогда не был свидетелем более нарочитого, ничем не вызванного нарушения порядка. У «старых псов», как называют бывалых каторжников, вошло в привычку ругательски ругать начальство, что обычно пропускается начальством мимо ушей, но я никогда раньше не видел, чтобы человек ни с того ни с сего ударил констебля. Думаю, что он это сделал из чистого бахвальства. Троук назвал мне этого человека – Руфус Доуз, добавив, что он главарь «Кольца» и считается самым неисправимым арестантом на острове. Чтобы призвать его к порядку, Троук должен был прибегнуть к его языку, но в присутствии полномочного представителя его превосходительства он не осмелился это сделать.
Арестант оказался тем самым человеком, которого я обидел в Порт-Артуре.
Семь лет «строгого режима», по-видимому, не исправили его характер. Он «вечник»–и обречен до конца своих дней прозябать в этом месте! Троук говорит, что он был грозой Порт-Артура и что его прислали сюда после «чистки» преступников. Он находится здесь уже четыре года. Несчастный!
24 мая.
После молитвы я навестил Доуза. Он заключен в старую тюрьму, в одну камеру с семью арестантами. По моей просьбе он вышел и встал, прислонясь к дверному косяку. Он очень изменился с тех пор, как я его видел. Семь лет назад это был крепкий, прямой, красивый мужчина. Теперь же он превратился в мрачного, угрюмого, ссутулившегося бедолагу. У него седые волосы, хотя ему не более сорока лет, его фигура утратила пропорциональность частей, которая некогда делала его стройным и подвижным. Его лицо тоже стало похожим на лица других арестантов – а они все безобразно похожи друг на друга! – и если бы не черные глаза и особая манера сжимать губы, я не узнал бы его. Насколько же порок, вошедший в привычку, и преступная среда огрубляют «образ и подобие божье»! Я говорил очень мало, так как другие арестанты прислушивались, как мне показалось, им не терпелось стать свидетелями моего смущения. Очевидно, Руфус Доуз привык отвечать дерзостью на поучения моего предшественника. Я беседовал с ним всего лишь несколько минут, сказав, как глупо сопротивляться власти, которая сильнее его. Он не отвечал, и только когда я напомнил ему о нашей давней встрече, он выказал подобие чувства, – передернул плечом не то от боли, не то гневно, и, кажется, хотел что-то сказать, но, бросив взгляд на собравшихся в углу, снова погрузился в молчание. Мне надо во что бы то ни стало побеседовать с ним наедине. Ничего не добьешься от человека, постоянно запертого с семью другими, если те дьяволы почище его самого.
Я послал за Хэнки, чтобы расспросить его о состоянии камер. Он ответил, что тюрьма забита сверх меры. «Одиночное заключение» – фикция. Шесть человек, приговоренных к одиночному заключению, сидят в маленькой клетушке. Клетушка зовется «женским монастырем». Когда я вошел туда, все шесть человек лежали обнаженные до пояса, пот ручьями катился по их нагим телам. Противно даже писать о подобных вещах.
26 июня.
Паунс отплыл на «Леди Франклин» в Хобарт-Таун; носятся слухи, что нам пришлют нового коменданта. Капитаном на «Леди Франклин» служит старик Блант, протеже Фрера, к которому я проникся необъяснимой антипатией.
Сегодня утром видел Руфуса Доуза. Он по-прежнему мрачен и хмур. Отношение к нему прескверное. Он то и дело получает наказания. Я узнал, что он и еще другой арестант, Иствуд, по кличке Джекки-Джекки, кичатся тем, что являются вожаками «Кольца», и не скрывают, что жизнь им опротивела. Может ли быть, что незаслуженная порка, которой подвергли его в Порт-Артуре, вкупе с другими бесчисленными издевательствами, искалечила его душу? Вполне возможно.
О, Джеймс Норт, вспомни о своем собственном преступлении и моли небо, чтобы оно помогло тебе спасти хотя бы одну заблудшую душу, чтобы ты смог оправдаться в день Страшного суда!
30 июня.
Сегодня после полудня я решил отдохнуть и пошел прогуляться к горе Маунт-Пит. Остров лежал у моих ног, – и как об этом сказал любимый поэт миссис Фрер: «Словно дивный остров рая в синеве лежит, сияя». У Софокла в «Филоктете» тоже есть что-то похожее, но я не могу этого припомнить. Кстати, я измерил одну сосну – двадцать три фута в обхвате! Я шел вдоль небольшого ручья, бегущего с гор, пробивающего свой извилистый путь сквозь густые заросли ползучих цветущих растений. Ручеек достигает прелестной долины, окруженной высокими деревьями, ветви которых оплетают пышные виноградные лозы, образуя зеленый свод. Здесь же развалины старой хижины, в которой некогда обитали первые поселенцы. Лимоны, инжир и гуавы стоят сплошной стеной, а кустарники и тростники перевиты вьюнками с их пурпурными и малиновыми цветами.
Я присел там покурить. Прежний обитатель этих комнат, очевидно, читал по-французски, так как в поисках книги, – а я никогда не хожу на прогулку без книги, – я нашел томик Бальзака и захватил его с собой. Это оказались сочинения из «Сцен частной жизни», и я наткнулся на рассказ «Мнимая любовница». Реально представляя Париж, созданный его воображением, где Маркас выступает политиком, Нусинген – банкиром, Гобсек – ростовщиком, а Вотрен – кандидатом на ссылку в местечко, подобное этому, Бальзак знакомит меня с неким поляком по имени Паз, который, будучи влюбленным в жену своего друга, отдает себя безраздельно заботам о ней и ее счастье, а также о благополучии ее супруга. А супруг – игрок и мот. Паз уверяет женщину в том, что в их домашних финансовых затруднениях повинен не муж ее, а он, Паз, который якобы вымогал у ее мужа деньги. Однако она ему не верит, и Паз, чтобы рассеять все сомнения, прикидывается влюбленным в цирковую наездницу. Наконец жена начинает просить обожаемого супруга:
– Избавься от своего неуемного друга! Гони его прочь! Он мот, игрок и пьяница!
В конце концов Паз умирает, и лишь после его смерти дама узнает истинную ему цену. История эта плохо кончается.
Бальзак был слишком большим художником, чтобы позволить себе завершить ее счастливым финалом. В реальной жизни занавес никогда не опускается на счастливом исходе драмы. Игра продолжается вечно.
Я думал об этом рассказе весь вечер. Человек, который любит жену своего друга и жертвует собой во имя ее счастья, скрывая от нее сумасбродства мужа! Разумеется, никто, кроме Бальзака, не набрел бы на такой сюжет. «Человек, который возлюбил жену ближнего своего»… О, Асмодей, я умолкаю! Я так давно не беседовал с тобой, что краснею от робости и не могу признаться во всем, что таится в моем сердце. И никогда не признаюсь в этом. Стало быть, на сегодня довольно.

Глава 60
ИЗ ДНЕВНИКА ПРЕПОДОБНОГО ДЖЕЙМСА НОРТА

24 августа.
С 30 июня в моем дневнике появилась только одна запись – о прибытии к нам нового коменданта, как я и ожидал, им оказался капитан Морис Фрер.
Перемены, которые здесь произошли, настолько велики, что просто не поддаются описанию. Капитан Фрер оправдал наихудшие мои ожидания. Он жесток, мстителен и властолюбив. Его знание тюрьмы и арестантов дает ему преимущество перед Берджесом, в остальном же он очень похож на этого свирепого зверя. Его единственная забота – держать арестантов в узде. Пока на острове все спокойно, ему наплевать – живы они или мертвы.«Я послан сюда, чтобы навести порядок, – сказал он мне через несколько дней по прибытии. – И я этого добьюсь!»
Должен признаться, что он этого добился, внушив, однако, такую к себе ненависть, что когда-нибудь пожалеет о своем успехе. Он создал три полицейских отряда. Один несет охрану на плантациях, другой – в мастерских и общественных зданиях, а третий – сыскная полиция. На острове двести человек солдат. Их командир, капитан Мак-Наб, действуя по распоряжению Фрера, загружает арестантов непосильной работой. Все поводья дисциплины теперь туго натянуты. Вместо беспорядка, который я здесь застал, Фрер установил жесточайшие строгости. Если офицер даст арестанту хотя бы понюшку табаку, он будет немедленно выдворен с острова. Росший здесь дикий табак был вырван с корнями и уничтожен, чтобы арестантам не досталось ни одного листочка. Отменено право получения котелка с горячей водой после возвращения партии с работ. Пастухам, сторожам и всем другим арестантам, живущим в Лонгридже или Каскадах (поселки арестантов-англичан), запрещено держать попугаев или других каких-либо птиц. Плетение арестантами соломенных шляп в часы досуга также запрещено. Поселки, где живут арестанты – «старожилы», обнесены заграждениями – частоколами, выходить за пределы которых запрещается, исключение делается лишь для тех, кто следует на работы. Два дня тому назад негр Джоб Додд уронил свою куртку за частокол и перемахнул через него, чтобы ее поднять. За это его жестоко выпороли. Наказания плеткой стали возмутительно часты. Я не раз видел место, где арестанты стояли у треугольника, залитого кровью так, будто кровь вылили из ведра и она образовывала лужу, которая растекалась в разных направлениях ручейками в два-три фута длиной. Допустим, что к преступникам должны применяться суровые меры, но почему весь остров находится в положении унизительного порабощения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71