– Возьмите, – сказал мистер Норт, протягивая большой кусок, на который зарилось столько жадных глаз. Руфус Доуз взял табак, с минуту смотрел на него жадным взглядом и вдруг, ко всеобщему изумлению, с проклятием швырнул на землю.
– Не нужен мне ваш табак, – сказал он. – Оставьте его себе.
Почтительный гул раздался в толпе изумленных каторжников, а глаза Троука загорелись возмущением уязвленного тюремщика.
– Эй ты, неблагодарная собака! – крикнул он и замахнулся палкой.
Мистер Норт поднял руку.
– Ну, хватит, Троук, – сказал он. – Я знаю, как вы уважаете мой духовный сан. Ведите людей дальше.
– Марш вперед! – скомандовал Троук, бормоча про себя ругательства, и Доуз почувствовал, как звено, только что приклепанное к его кандалам, дернуло его. Он успел отвыкнуть от работы в кандальной связке, и внезапный рывок чуть не заставил его потерять равновесие. Он ухватился за соседа и, подняв взгляд, встретился с парой черных глаз, по выражению которых было видно, что тот узнал его. Его соседом был Джон Рекс. Мистер Норт, наблюдавший за ними, был поражен сходством этих двух людей. Их рост, глаза, волосы, даже черты лица были удивительно похожи. Несмотря на различие фамилий, они могли быть родственниками.
«Может быть, они даже братья, – подумал он. – Эх, бедняги! Однако я еще не встречал арестанта, который отказался бы от табака». И он посмотрел на землю, ища взглядом отвергнутое угощение. Но тщетно: Джон Рекс, чью душу не тяготили никакие глупые сантименты, поднял его и сунул себе в рот.
Так Руфус Доуз был возвращен к прежней жизни. Он вошел в тюрьму и понял, что чувство ненависти к людям, которое она в нем воспитала, возросло по меньшей мере во сто крат. Ему казалось, что он ослеплен внезапным пробуждением, что поток света, хлынувший в его дремлющую душу, ослепил глаза, привыкшие к обманчивым сумеркам. Сначала он был не в силах понять всю глубину своего несчастья. Он знал только одно: дитя его мечты живо и содрогнулось от ужаса, увидев его, и то единственное в жизни, что он любил и во что верил, обмануло его, и вся надежда на справедливость и милосердие исчезла навсегда, а с ней исчезли и красота земли, и небесный свет, и он, лишенный всего этого, приговорен продолжать жить. Он погрузился в работу, не обращая внимания на шутки Троука, па тяжесть кандалов, на смех или стоны, то и дело раздававшиеся вокруг. Его великолепная мускулатура облегчала ему муки, и напрасно любезный Троук старался сломить его дух. Он не жаловался, не смеялся и не плакал. Его «дружок» Рекс делал попытки заговорить с ним, но безуспешно. Среди одного из занимательных рассказов Рекса о лондонских развлечениях Руфус Доуз вдруг устало и тяжело вздохнул. «У этого парня что-то на уме, – подумал Рекс, любивший все подмечать и читать в чужих душах. – У него есть какая-то тайна, которая его тяготит».
Но напрасно Рекс пробовал проникнуть в эту тайну. На все хитроумные расспросы Рекса о прошлом Доуз отвечал молчанием. Рекс пустил в ход все свое искусство, призвал на помощь все свои таланты и красноречие (а он обладал ими в немалой мере), чтобы очаровать этого человека и завоевать его доверие. Но Доуз относился к его заигрываниям с полным равнодушием, продолжая хранить угрюмое молчание. Уязвленный этим безразличием, Джон Рекс попытался применить к нему те приемы изощренного мучительства, которые позволяли Габбету, Ветчу и другим вожакам утверждать свое превосходство над более смирными товарищами. Но скоро он прекратил и эти попытки.
– Я дольше тебя пробыл в этом аду, – сказал ему Руфус Доуз, – и знаю штучки почище. Так что прекрати.
Рекс пренебрег этим предостережением. И однажды, когда он снова принялся за свое, Руфус схватил его за горло и задушил бы, если бы Троук не отогнал разгневанного каторжника своей излюбленной дубинкой. Рекс всегда уважал в людях смелость, и поэтому у него хватило мужества открыто признаться, что он сам вызвал нападение. Но и этот самоотверженный поступок не возымел никакого действия на упрямого Доуза. Тот только рассмеялся.
Тогда Рекс решил, что Доуз замышляет побег. Он сам не раз подумывал об этом, так же как Габбет и Ветч, но они не доверяли друг другу подобных мыслей. Это было бы слишком рискованно. «А ведь он был бы хорошим товарищем в таком деле», – подумал Рекс и твердо решил привлечь в союзники этого опасного и молчаливого человека.
Однажды Доуз задал Рексу вопрос, на который тот ему ответил.
– Кто такой Норт?
– Капеллан. Он здесь всего с неделю. Скоро пришлют другого. Норт уезжает в Сидней. Он не в чести у епископа.
– Откуда ты знаешь?
– Догадался, – ответил Рекс с улыбкой. Он носит цветную одежду, курит и не бормочет тексты из Писания. А епископ одевается в черное, ненавидит табак и цитирует Библию, как ходячий справочник. Норта послали сюда на месяц, чтобы «нагреть перинку» для этого осла Микина. Отсюда следует, что епископ терпеть не может Норта.
Джемми Ветч, ближайший сосед Рекса, перевалив на Габбета всю тяжесть своей ноши, громко выразил восхищение сообразительностью Рекса. «Ну чем наш Денди не умница!»–воскликнул он.
– Только не вздумай разыгрывать из себя кающегося грешника. Норт на этот номер не клюнет. Погоди, явится бесподобный Микин – вот этого «святого мужа» ты сможешь обвести даже вокруг мизинца!
– Заткнитесь вы там! – рявкнул надзиратель. – Хотите, чтобы я доложил о вас?
Так проходили дни, и Доуз уже едва ли не мечтал об угольных шахтах. Каждый выход из тюремного поселка Порт-Артура был для этих несчастных «приятным путешествием»–переменой обстановки, тем же, чем в наши дни является поездка в Куинсклифф или на океанский пляж.

Глава 42
ДВОРЕЦКИЙ КОМЕНДАНТА

Уже две недели находился Руфус Доуз в колонии, когда в кандальную связку приковали новичка. Это был молодой человек лет двадцати, белокурый, худой и хрупкого сложения. Звали его Керкленд; он принадлежал к разряду так называемых «образованных» арестантов. Он служил клерком в банке и был сослан за растрату, хотя многие очень сомневались в его вине.
Комендант, капитан Берджес, взял его в дом дворецким, и на пего смотрели как на «счастливчика». Он, конечно, и был счастливчиком и оставался бы им, если бы не произошел неожиданный случай. Капитан Берджес, холостяк «старого закала», не скрывал своего пристрастия к брани и зуботычинам и в отборных выражениях ругал арестантов. Керкленд принадлежал к методистской семье и отличался благочестием, неуместным в здешних условиях. Потоки брани, лившиеся из уст Берджеса, заставляли его содрогаться, и однажды он забылся до того, что зажал уши, слушая своего хозяина.
– Ах ты, ублюдок! – рявкнул Берджес. – Так-то ты, сукин сын, ведешь себя? Я тебя живо отучу от этого! – И он, не долго думая, отправил его в кандальную связку за «неподчинение».
Каторжники, не любившие арестантов-белоручек, встретили его с недоверием. Троук, видимо, желая подвергнуть испытанию человеческую натуру, приковал его рядом с Габбетом. День прошел как обычно, и Керкленд почувствовал некоторое облегчение.
Работа была тяжелая и люди вокруг грубые, но несмотря на боль в спине и мозоли на руках, он считал, что, в конце концов ничего ужасного с ним не произошло. Когда прозвучал колокол – сигнал кончать работу – и связку расковали, Руфус Доуз, который молча шел в свою одиночную камеру, увидел, что Троук собирается поместить новичка иначе: вместо одиночной камеры он Отправил его в общий барак.
– Мне идти туда с ними? – спросил бывший клерк, в ужасе отпрянув от жутких лиц, сомкнувшихся вокруг него.
– А ты как думал? Ну, шевелись! – приказал Троук. – Комендант говорит, что одна ночка там смоет с тебя весь крахмал.
– Но, мистер Троук…
– Заткни глотку! – сказал Троук, выругавшись, и нетерпеливо хлестнул парня плеткой. – Не препираться же мне тут с тобой до утра. Заходи!
И Керкленд, двадцатидвухлетний отпрыск благочестивых методистов, проследовал в барак.
Об этом бараке у Руфуса Доуза сохранились самые мрачные воспоминания, и он вздохнул. Очутившись в своей одиночке, он устыдился своей слабости и постарался изгнать этот вздох из памяти.
«А чем он, собственно, лучше остальных?»– подумал Руфус и лег, чтобы забыться, оставшись наедине со своим горем.
На рассвете следующего дня Норт, который наряду с другими причудами, не одобряемыми епископом, имел привычку бродить по тюрьме в непредусмотренные часы, был привлечен шумом у двери арестантского барака.
– Что случилось? – спросил он.
– Наказанный арестант бунтует, ваше преподобие, – отвечал стражник. – Хочет выйти.
– Мистер Норт! Мистер Норт! О, ради бога, мистер Норт, выпустите меня отсюда!
К решетке прильнул Керкленд – он был смертельно бледен, шерстяная фуфайка разорвана на груди, а глаза широко раскрыты от ужаса.
– Как, это вы, Керкленд? – вскричал Норт, ничего не знавший о мести коменданта. – Почему вы здесь?
Но Керкленд мог отвечать только воплями и колотить по решетке белыми кулаками, по которым струился пот.
– О, мистер Норт! Ради всего святого, мистер Норт!
– Выпустите его! – сказал Норт стражнику.
– Не могу, сэр, – только по приказу коменданта.
– Но я вам приказываю! – крикнул возмущенный Норт.
– Очень сожалею, ваше преподобие, но ведь ваше преподобие знает, что я не смею этого сделать.
– Мистер Норт! – вопил Керкленд. – Неужели вы хотите, чтобы я погиб здесь? Мистер Норт! О, вы, служители Христа, все вы волки в овечьей шкуре, бог осудит вас за это! Да, да, мистер Норт!
– Выпустите его! – снова крикнул Норт, топнув ногой.
– Нельзя, – возразил тюремщик. – Не имею права. Даже если он будет умирать – не выпущу!
Норт кинулся к коменданту, и, как только он повернулся спиной, стражник Хэйлс отпер дверь и ворвался в барак.
– Вот получи! – взревел он, ударив Керкленда по голове ключами. Керкленд упал и потерял сознание. – С вами, чертовыми аристократами, хлопот не оберешься! Лежи, не шевелись!
Комендант, разбуженный священником, сказал, что Керкленд может отлично переночевать в бараке и что Норт напрасно будит человека среди ночи из-за того, что какой-то арестант поднял вой.
– Но, любезный мой сэр, – запротестовал Норт, с трудом сдерживая желание переступить границы вежливости в обращении к своему начальнику, – вы же знаете, с какими людьми его поместили в бараке. Несчастный мальчик, чего только он не вытерпел.
– Он дерзкий молокосос! – крикнул Берджес – Таких надо учить! Я сожалею, мистер Норт, что вы потрудились прийти сюда, но, может быть, вы все-таки дадите мне выспаться?
Норт вернулся в тюрьму расстроенный и нашел на посту Хэйлса. В бараке царила тишина.
– Ну, что там с Керклендом? – спросил он.
– Докричался до того, что уснул, ваше преподобие – сказал Хэйлс, и в тоне его прозвучала отеческая заботливость. – Бедный паренек! Трудно здесь таким молоденьким, как он, сэр.

Утром Руфус Доуз, занявший свое место среди кандальников, был поражен изменившимся видом Керкленда. На зеленовато-бледном лице каторжника застыло выражение растерянности и ужаса.
– А ну, подбодрись немного! – сказал ему Доуз, почувствовав минутную жалость. – Не надо унывать от этого мало толку.
– Что они со мной сделают, если я попытаюсь бежать? – прошептал Керкленд.
– Убьют, – ответил Доуз, удивленный наивностью вопроса.
– И слава богу! – сказал Керкленд.
– Ну, ну, – вмешался один из каторжан. – Что это с тобой, мисс Нэнси?
Керкленд задрожал, и бледное лицо его вспыхнуло.
– Господи! Зачем жить такому падшему человеку, как я?
– Перестань! – крикнул Троук. – Номер сорок четыре, если ты не замолчишь, я покажу тебе, где раки зимуют. Марш!
В тот день команда перетаскивала к берегу тяжелые бревна, и Руфус Доуз заметил, что Керкленд выдохся задолго до окончания работы.
– Они убьют тебя, мальчуган! – бросил он новичку, и в тоне его было сочувствие. – Как ты угодил в такой переплет?
– А вы когда-нибудь бывали там, в общем бараке? – спросил Керкленд.
Руфус Доуз кивнул.
– И комендант знает, что там творится?
– Думаю, что да. Но ему на это наплевать.
– То есть как – наплевать? Слушайте, вы верите в бога?
– Нет, – сказал Доуз, – здесь не верю. Держись крепче на ногах, парень! Если ты упадешь, мы свалимся на тебя, и тогда тебе крышка.
И не успел он это сказать, как Керкленд, опустив бревно, бросился на землю. Еще секунда, и вся команда была бы на нем и раздавила бы его, если бы Габбет не протянул закованную руку и не спас от смерти незадачливого самоубийцу.
– Держись за меня, мисс Нэнси, – сказал Верзила. – Я сильный, могу тащить и за двоих.
Эти слова и тон, каким они были сказаны, вызвали у Керкленда отвращение, и он, оттолкнув руку каторжника, вскрикнул и, подхватив свои кандалы, кинулся к воде.
– Стой, дурак! Мальчишка! – заорал Троук, поднимая карабин, но Керкленд продолжал бежать к причалу. И в этот момент из-за груды камней появилась фигура мистера Норта. Когда Керкленд хотел вскочить на мостки, он оступился и попал в объятия капеллана.
– Ах ты, змееныш! Ты еще за это поплатишься! – крикнул Троук. – Ты у меня запомнишь этот день!
– О, мистер Норт, зачем вы меня остановили? – стонал Керкленд. – Лучше умереть, чем провести еще ночь в этом месте!
– Тебе за это всыплют горячих, парень, – сказал ему Габбет, когда привели бывшего клерка. – Теперь береги свою драгоценную шкуру!
Керкленд только тяжело дышал и озирался, ища мистера Норта, но того не было видно. В этот день прибывал новый капеллан, и его предшественник обязан был присутствовать на встрече.
По возвращении в тюрьму Троук доложил Берджесу о Керкленде, и комендант, спешивший на обед в честь нового капеллана, быстро решил вопрос.
– Хотел сбежать, а? Ничего, отучим. Пятьдесят плетей. Скажите Макливену, чтобы был готов; нет, погодите, я сам скажу ему. Я усмирю этого дьяволенка, будь он неладен.
– Слушаюсь, сэр, – отозвался Троук. – До свидания, сэр.
– Постойте, Троук, – подберите там подходящего парня. Того, что был в прошлый раз, самого стоило привязать. Его удары не убили бы даже блоху.
– Да их не заставишь лупить друг друга, ваша милость, – пожаловался Троук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71