!
– Не думайте об этом, – посоветовал Раф. – Думайте о том, что возвращаетесь домой. Теперь можете хвастаться перед девочками, вы – настоящий герой.
– Герой? – пропищал Малачи. – Я не герой. Я жертва, обыкновенный человек, купец. Если человек должен плавать на корабле, то пусть Бог снабдит его крыльями и чешуей. Человек – сухопутное животное. Двуногое. Он обитает в городах – вместе с другими людьми.
– Конечно, конечно. В убогих комнатах без вентиляции, прислушиваясь к звукам, которые издают, занимаясь любовью, другие, вдыхая чад от приготовляемой соседями пищи и воздух, которым они дышат. Нет, Малачи, вам от жизни нужно слишком мало. Человеку не пристало жить, как нам, в загаженных гетто, в которых христиане не стали бы держать даже свиней. Куда лучше иметь грациозный палаццо, возведенный на обширном открытом участке земли, и несколько апельсиновых и оливковых деревьев. Однако я еврей, а потому не вправе рассчитывать на такое жилье. И поэтому дайте мне высокий корабль с открытыми палубами, а к тому же столько свежего воздуха и солнца, сколько я захочу.
– Ваши разговоры, Рафаэлло, о затхлом воздухе и вонючей пище отнюдь не улучшили мое состояние. Сжальтесь, прошу вас, над своим старым другом. Вы – моряк, храбрый человек. А я – всего лишь бедный ученый…
Их беседу прервал матрос.
– Господин, слева по борту судно! Венецианский военный корабль. Точнее, то, что от него осталось.
Раф Леопарди вышел и стал рассматривать судно в подзорную трубу. Оно сильно накренилось. На нем не хватало одной мачты и, как полагал капитан, имелось серьезное повреждение на правой стороне носовой части – как раз над ватерлинией. Он отдал приказ матросам подвести свой корабль «Мага» к потерпевшему бедствие судну и спустить на воду небольшую шлюпку. Абордажную команду возглавил он сам.
Корабль умирал. Недавно он был в бою. Не были даже закрыты некоторые орудийные порты. Едкий запах исходил от пропитанной дымом и кровью палубы. Если бы не сбивший пламя шторм, «Серениссима», безусловно, сгорела бы. Не смытые за борт убитые или захлебнувшиеся моряки лежали на нижних палубах. Высадившиеся с шлюпки матросы обнаружили внизу несколько выживших человек команды, в том числе адмирала Анджело Сагредо, командующего венецианским флотом.
Они закрепили буксирный трос, а спасшихся моряков переправили на борт «Маги». Большая их часть страдала от охлаждения и истощения. Когда Сагредо пришел в себя, он рассказал Рафу, что его корабль дал бой пиратам, которых отогнал шторм.
– Два моих корабля пошли на дно со всеми матросами, – печально сказал адмирал. – Остатки флота. Два года назад сенат отправил нас в море с заданием очистить его от пиратов. Мы просили подкрепления, больше боеприпасов, кораблей и моряков. Но новый комиссар Лоредан нам в этом отказал. Ответил, что не в силах выполнить наши просьбы. Ему нужны деньги на балы для иностранцев.
Раф кивнул, почувствовав прилив злобы. Итак, Лоредан виновен в столь жалком окончании благородного крестового похода против пиратов из варварских племен с целью очистить Адриатику и Средиземноморье.
Лоредан! Раф знал его. Помнил ужас, охвативший гетто в те дни, когда ужесточились ограничения для евреев. Тоже дело рук Лоредана. Когда новые законы вступили в силу, дед Рафа решил покинуть свой дом и попытаться обосноваться в стране с более благоприятным для деятельности климатом. Раф отказался присоединиться к нему.
– Разве ты не понимаешь, что именно этого они и добиваются от нас? – убеждал он деда. Но старик устал от противоборства с венецианским правительством. По пути в Грецию он заболел и скончался. Раф винил в его смерти Лоредана. «Почему они не могут, – спрашивал он себя, – оставить евреев в покое, пусть даже не предоставляя им возможности участвовать в своем правительстве?»
И вот теперь Лоредан – ненавистник евреев стал Лореданом – комиссаром морей. По мнению Рафа, Лоредан воплощал в себе истинный позор Венеции – ее величия, низведенного до слабости и бессилия. Дворянство погрязло в коррупции. Зловоние распада нависло над ним подобно миазмам чумы, заражая места, где бывали дворяне, вещи, к которым они прикасались. Дворянство стало умирающим классом, но не осознавало это. Однако наступил новый день.
– …должны были сдаться, – продолжал свой рассказ Сагредо. – Отступить. Мы были уже так близко. В нескольких сотнях миль от Туниса, где пиратский главарь базировал свой флот. Если бы у меня было достаточно пороха и солдат, я бы захватил их врасплох. Пустил бы весь их флот на воздух.
Раф несколько минут молчал, а потом, погруженный в размышления, сказал:
– У меня трюм забит порохом и двадцатью баррелями рома. Если я не ошибаюсь, вход в гавань Туниса довольно узок.
– Правильно. Сама гавань очень мала.
– И уязвима, – усмехнулся Раф. – Думаю, что нам следует преследовать их.
– Вы что, с ума сошли? – уставился на него адмирал Сагредо. – На этой старой калоше? Да они сожрут нас!
– Но я имею в виду не сражение, хотя я был бы не прочь ввязаться в него. Я думаю о бомбе. Очень большой бомбе.
– Не понимаю.
– «Серениссима» покинет сей мир в блеске славы, а не приковыляет в Венецию на буксире торгового судна. Первым делом мы снимем с нее пушки и установим на моем корабле. Потом загрузим ее ромом и порохом и ночью, как только задует нужный ветер, введем ее на парусах в гавань Туниса и подожжем. Они, конечно, не смогут к ней приблизиться. Огонь распространится на их суда, а если кто-нибудь из них попытается спастись на выходе из гавани, здесь мы и будем их поджидать.
– Более безумного предложения мне не приходилось слышать, – сказал Сагредо. – Но кто введет «Серениссиму» в гавань? Как они потом спасутся?
– Это сделаю я, – сказал Раф как само собой разумеющееся. – Предполагаю, мне надо будет потом добираться вплавь. – Внезапно он рассмеялся. – Надеюсь, прежде чем мы попадем домой, я кое-что продемонстрирую моему другу Малачи.
Фоска критически изучала свое отражение в зеркале.
– Уродство, – самоуничижительно произнесла она. – Я не поверю, что вы допустите, чтобы я появилась на улице с прической, напоминающей метелку из перьев для смахивания пыли! Это отвратительно! Пусть такую прическу делает Мария Антуанетта. Мне она не нравится!
Парикмахер Фоски бросил на Антонио умоляющий взгляд.
– Поговорите с ней, синьор. Я больше не могу! Ей не нравится все, что я делаю. Я стараюсь изо всех сил, а она все равно брюзжит. Я сделал такую прическу самой королеве Франции. Она была довольна, а синьора Фоска называет эту прическу уродливой! Что же делать? Что?
Антонио сделал успокаивающий жест и встал позади Фоски, которая сидела за своим туалетным столиком. Он симпатизировал маленькому французу. Антонио и сам в эти дни не мог угодить Фоске. После истории с Моросини она находилась в возбужденном состоянии, была раздражительна и недовольна всем и всеми. Антонио подозревал, что у нее с Лореданом состоялся крупный разговор.
Фоска постоянно жаловалась на скуку, но отклоняла любые предложения развеять ее. То, что когда-то нравилось, больше не доставляло ей удовольствия. Фоска напоминала Антонио заключенную в клетку львицу, которую ему довелось однажды увидеть в зверинце.
Антонио выбрал из стоявшего на столе букета пышную розу и укрепил ее над правым ухом Фоски.
– Вот и все в порядке. Теперь при сравнении роза выглядит уродливей. – Он поцеловал руку Фоски. Фоска слегка улыбнулась.
– Несносный комплиментщик, – вздохнула она. – Милый Антонио, я обожаю вас. – Она приподняла голову и прикоснулась к розе. – Теперь немного лучше. Интереснее. И, – добавила она язвительно, – привлекательней того, что соорудил монсеньор де Валле. Если, монсеньор, у меня появятся соперницы в любви, я пошлю их к вам. После того как вы поколдуете над ними, они перестанут быть моими конкурентками.
Француз чуть не плакал. Он не привык к подобному афронту со стороны обычно любезных венецианских дам. С его точки зрения, они были самыми прекраснодушными и очаровательными созданиями. Такой же была и синьора Фоска, пока не поссорилась со своим любовником. Во всяком случае, так объясняли перемену в ее характере другие клиентки.
Когда парикмахер выходил из будуара, Антонио сунул ему в руку еще один цехин.
– Простите ее, – прошептал он. – Она говорит не то, что думает. Она знает, что с тех пор, как появились вы, она никогда не выглядела такой красивой, но она просто не может…
– Я понимаю, синьор, – печально ответил француз. – Когда у женщины разбито сердце… – Он типично по-французски с ужимкой пожал плечами, глубоко вздохнул и вышел.
Фоска надула губы.
– И вы на меня сердитесь. Не пытайтесь отрицать. Но почему же, почему вы тогда не бросите меня? Мне все равно! Вы ведь никогда не любили меня.
– Я вас, Фоска, никогда не оставлю, – тепло сказал Антонио и взял ее за руку. – Возможно, это и случится, когда я постарею, оглохну, ослепну. Но и тогда я поступлю так лишь потому, что мне будет страшно грустно, что я больше не смогу наслаждаться вашей красотой. Но до тех пор я сохраню вам верность.
– Но вы все еще сердитесь, – презрительно фыркнула Фоска. – Я уверена.
– Да нет же! – запротестовал Антонио. – Разве может кто-нибудь сердиться на солнце, если его затеняет облако? Нет, Фоска, вы – дитя природы, дочь богов. И если вы ведете себя не так, как все мы, остальные смертные, то мы не вправе жаловаться. Нам остается лишь дрожать от страха – и боготворить вас.
Фоска рассмеялась, а Антонио просиял. Впервые за долгие недели чичизбео услышал ее смех.
– Ах вы, мой милый бедный обманщик, – нежно сказала она, погладив его щеку. – Я даже не знаю, что бы я делала, не будь вас. Ну а какие развлечения вы приготовили для меня на сегодня? Быть может, предсказательницу счастья? О нет, к ней я не пойду. У меня нет будущего, а потому я не могу надеяться на счастье. А не прокатиться ли нам под парусами по лагуне? Нет, это плохая мысль. Я захочу броситься в воду, вы последуете за мной, чтобы спасти меня, а я должна буду спасать вас. Ведь вы не учились плавать. Мы можем пойти и послушать лгунишку-сказочника с его побасенками о любви, о судьбе, романтические небылицы о дальних краях.
– А что, если еще раз сходить к алхимику? – предложил Антонио.
– Для того чтобы он лишил меня последней серебряной монеты? Нет, мне это не нравится. А как насчет маленькой таверны, которая, как я слышала, расположена за Сан-Цулиана? Там, говорят, собираются масоны и занимаются якобы весьма странными и непостижимыми вещами.
Ответ Антонио не заставил себя ждать:
– Боюсь, моя дорогая, делать этого не следует. Как раз два дня назад инквизиторы прикрыли это заведение и конфисковали все их книги и принадлежности. – Антонио попытался отвлечь ее от того, что Лоредан мог посчитать опасным или непристойным. Но сделать это было не всегда легко.
– Какая скучища! – проворчала Фоска. – И тем не менее играть не пойду. Я проигралась в пух и прах и решительно отказываюсь занимать у вас деньги. Стыдно так себя вести. Не кажется ли вам, что я либо заколдована, либо лишилась разума?
Антонио поспешил заверить ее, что ни одно из ее предположений не соответствует действительности.
– Я должна знать, к чему приводят азартные игры. Мой отец разорился, остался ни с чем. И только потому, что он не мог оторваться от игорного стола. С Томассо тот же случай. Берет у меня деньги и пускает на ветер каждый цехин. Проматывает государственную пенсию. Я пыталась поговорить с ним – бесполезно. Чем я лучше его?
Антонио увидел, что печаль окрасила взгляд Фоски, и стал утешать ее.
– Вы, мой ангел, женщина отчаянная и безрассудно храбрая. Именно это меня в вас восхищает. Да и всех ваших друзей. А теперь давайте немного прогуляемся. Если не возражаете, я предлагаю пройтись по Листону. Понаблюдаем, поболтаем, может, и развлечемся. Попьем кофе у Флориана, зайдем в кондитерскую и полакомимся славными взбитыми сливками. Затем пообедаем и направимся в театр.
В комнату ворвался Джакомо Сельво. На нем был бирюзовый сюртук и красные панталоны, жилет в красную и бирюзовую полоску и такой же расцветки чулки. Плащ он небрежно перебросил через плечо, а в руках держал за тесемки красную маску. Джакомо склонился над рукой Фоски и, будучи не в силах отдышаться, поспешно проговорил:
– Я ужасно спешу, мои дорогие. Вы себе даже представить не можете! Простите, я могу задержаться лишь на минутку…
– Но куда вы несетесь, Джакомино? – поинтересовалась Фоска.
– Естественно, на вечернее заседание сената!
Его друзья обменялись удивленными взглядами. За все время, что они знали Джакомо, он никогда не проявлял ни малейшего интереса к делам правительства. Посещение заседаний Большого сената и подача голоса считались непременной обязанностью каждого дворянина, но Джакомо с радостью выплачивал любые налагаемые государством штрафы, лишь бы считать себя свободным от такой привилегии.
– Вы что, милый, заболели? – спросила Фоска, приложив ладонь к его лбу. – Мне кажется, Антонио, он бредит.
– Хотите сказать, что ничего не слышали? – нетерпеливо спросил Джакомо. – Сегодня сенат вручает награду – грамоту за отвагу – еврею по имени Леопарди. Он герой дня, месяца, года! Сегодня в сенат явятся все для того, чтобы хотя бы посмотреть, как это произойдет.
– Но что может произойти? – пожал плечами Антонио. – Церемония награждения не такое уж волнующее событие.
– Верно, если бы не одно обстоятельство. Вручать награду будет не кто иной, как сам Лоредан. А этот еврей довольно резко публично высказывался о нем. Никто не способен предсказать, что произойдет, коль скоро в такое дело замешан еврей. Ведь все знают, что они собой представляют.
Фоска нахмурилась. Если не считать ее высланного недавно из Венеции портного, она никогда не сталкивалась ни с одним евреем.
– Ну и что же они собой представляют? – требовательно спросила она.
– Моя дорогая, они убивают христианских младенцев и едят их на пасхальную неделю!
Фоска издала вопль ужаса.
– Именно поэтому Лоредан и государство хотели бы избавиться от них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57