«Он сошел с ума. Он убьет меня», – подумала Фоска.
Лоредан наконец подался назад, и она решила, что он оставит ее. Но он схватил ее за плечо и грубо перевернул на живот. Потом руками раздвинул ей ягодицы и с силой вошел в нее. Невыносимая боль охватила Фоску, и она громко зарыдала. Казалось, ее разрезали на две части.
Он неожиданно оставил ее, плачущую, на полу и, спотыкаясь, дошел до двери. Фоска услышала, как дверь открылась и закрылась. Щелкнул замок.
Глава 10
МОСТ ВЗДОХОВ
Раф стоял на Мосту вздохов, по одну сторону которого располагался дворец, по другую – тюрьма.
Пользующийся дурной славой крытый мост вел из палат инквизиторов во Дворце дожей в тюрьму Сан-Марко на противоположном берегу узкого канала. Венецианцам казалось, что на нем эхом звучат тяжелые вздохи приговоренных, направляющихся к месту своего предсмертного заключения.
Пройдя до половины моста, Раф остановился и посмотрел через каменную решетку в сторону Моло и лагуны. Там, немного подальше, вниз по каналу был возведен еще один мост – Понтэ-Палья. На нем он увидел одинокую женщину, смотрящую на Мост вздохов. На ее голову и плечи была накинута черная шаль, поэтому Раф не смог разглядеть ее лица. Правда, в облике женщины ему почудилось нечто знакомое.
Фоска? Нет, Лиа.
Раф отвернулся и пошел к дверям тюрьмы в сопровождении идущего вплотную за ним молчаливого стражника.
Камеры осужденных размещались в центре блока на самом нижнем этаже тюрьмы – «Могилы». В камере был такой низкий потолок, что человек не мог встать в полный рост. Прикрепленная к стене цепями доска служила койкой, поставленное в угол деревянное ведро – парашей. Никакой другой обстановки в камере не было.
При свете фонаря тюремного надзирателя Раф с трудом различил надписи, нацарапанные прежними заключенными. Он собирался добавить к ним свое имя и дату ареста. Возможно, он попытается вести счет дням, проведенным здесь. А почему бы и нет? Человек может оставить свой след на земле – пусть даже в форме надписи на тюремной стене.
Тяжелую дверь захлопнули и задвинули засов. Единственным источником света осталось небольшое отверстие в двери – не больше ладони. Камера пропахла плесенью и вонью немытых тел и человеческих испражнений. Даже теперь, в самый жаркий месяц года, холод толстых каменных стен пробирал до костей. Раф слышал плеск воды, протекающей под полом камеры.
Как и другие здания в Венеции, тюрьма была возведена на сваях, и Раф предположил, что, когда осенью вода станет прибывать, камеры, расположенные на этом этаже, заполнятся водой по колено, если вообще не окажутся полностью затопленными. Ему показалось, что он различил на стенах следы, оставленные в прошлые годы водой, – они были выше уровня койки. Раф, правда, тут же решил, что об этом волноваться не стоит, ибо к тому времени его уже не будет в живых.
Раф сел на койку и прислонился спиной к сырой стене. Он вспоминал о суде. Раф прежде так часто глумился над тремя инквизиторами, называя их старыми маразматиками, реликтами средневековья, что оказался не подготовленным к страху, который испытал, встретив их. Так и было задумано – весьма театрально. Два судьи были в красных облачениях, их руководитель – в черном. Они торжественно выслушали государственного прокурора, обвинившего Рафа в измене. Обвинитель представил точные и детальные донесения о его политической деятельности в Венеции и Париже. Рафа, однако, удивило, что в обвинительном заключении не была ни разу упомянута его любовная связь с Фоской Лоредан, супругой комиссара по морским делам. Впрочем, даже и без этого эпизода в деле Рафа было более чем достаточно направленных против него улик. Ясно, что инквизиторы не хотели ставить Лоредана в затруднительное положение.
А что с Фоской? Раф надеялся, что она в безопасности. Он ничуть не сомневался в том, что она тоже в Венеции. Их захватили в Париже, чтобы не только предать суду его самого, но и вернуть Лоредану жену. Раф размышлял лишь о том, какую из этих двух целей инквизиторы считали важнейшей. Как поступит Лоредан с Фоской? Он с ней, конечно, разведется, сейчас о скандале знает уже вся Венеция.
Раф пытался представить лицо Фоски – копну рыже-золотистых волос, смеющиеся серые глаза, бледную кожу. Но в его воспоминаниях волосы были темными, глаза черными, кожа смуглой. «Лиа, прочь, черт побери, из моих мыслей, – думал Раф, даже потряс головой. – Разве ты, Лиа, не принесла мне достаточно горя? Почему преследуешь меня?»
Он пытался вспомнить голос Фоски – хрипловатый, всегда окрашенный смехом. «Мы больше никогда не будем так счастливы, как сейчас», – сказала она. Каким верным оказалось ее предсказание! А в ушах Рафа назойливо звучал голос Лии: «Я люблю вас. Я предала вас. Я всегда буду любить вас. Я хотела вас».
Он сердито фыркнул, быстро встал и, забыв о низком потолке, стукнулся головой. Он громко выругался и почувствовал себя лучше.
В тюрьме царила тишина. Раф задумался, сколько других заключенных содержится вместе с ним в одном блоке. Он предположил, что всего лишь несколько. В Венеции было не много преступников, которые похвалялись бы, как он, своими бунтарскими намерениями.
«Вероятно, – думал Раф, – следовало действовать более осторожно». Но разве он не хотел привлечь внимание к делу, за которое боролся? Он рассчитывал на то, что его популярность в народе защитит его от ареста. Но народ не смог защитить его в Париже, а инквизиторы не медлили. Из улик, предъявленных в суде, выходило, что он и Фоска были под постоянным наблюдением чуть ли не сразу после того, как покинули Венецию. Их судьбы давно были решены.
Он коротко задумался о смерти. Даже здесь, в камере смертников, она казалась ему далекой и невозможной. Какая она? Он так долго жил в страхе и в предчувствии опасности, что смерть чуть ли не влекла его. Он не будет долго страдать. Немного неприятно, а потом – пустота. Раф не верил в загробную жизнь. Верил только в пустоту, где царил бесконечный покой.
– О, Фоска, – вздохнул он. – Любовь погубила нас обоих.
«Желая хоть мельком взглянуть на Рафа, Лиа несколько часов простояла на мосту Понтэ-Палья. Она слышала, что суд над ним должен был состояться сегодня утром. В последние дни шепотом передавали слухи о том, что Рафа схватили и вернули в Венецию. Лиа ничего не слышала о Фоске, да ее та мало заботила. Но она знала, что Раф пройдет по мосту в тюрьму. Лиа наблюдала и ждала.
Она увидела, что у решетки, ограждающей Мост вздохов, остановилась темная фигура и пошла дальше. Она подавила выступившие на глазах слезы – так его не спасти. Лиа почувствовала себя беспомощной, потерянной. «Но должен же быть какой-то способ, что-то можно сделать…» – думала она.
Лиа покинула район Дворца дожей и вернулась в свой новый дом к своей покровительнице – балерине Мари де Планше.
Как только она переступила порог квартиры, тут же посыпались вопросы:
– Где вы были? С кем? Почему ускользнули из дома еще до восхода солнца? Вы, конечно, были с мужчиной? Как вы можете так ко мне относиться? Вы говорите, что хотите стать танцовщицей. Как вы этого добьетесь, если надолго убегаете как раз тогда, когда должны тренироваться? Думаете, сможете стать великой, лишь мечтая об этом? Вы уличная девка и всегда ею останетесь!
Лиа вздохнула и сбросила шаль.
– Простите, Мари. Сегодня инквизиторы приговорили моего брата к смерти и бросили его в «Могилу».
– Что? – У Мари перехватило дыхание. – Вашего брата? Вы никогда не говорили, что у вас есть брат! Вы выдумываете!
Лиа рассказала Мари запутанную, но довольно правдоподобную историю о Рафе и его побеге во Францию. Она объяснила свое молчание тем, что ей очень больно говорить об этом. Убедить де Планше не удалось, но та не могла не поверить в искренность отчаяния Лии.
– Запомните только, Лиа. Хандра не поможет вызволить его из тюрьмы, – заметила Мари. – Давайте работать.
Она заставила Лиу делать упражнения до самых сумерек, когда девушка просто свалилась с ног. Де Планше смеялась.
– Вы никогда не станете знаменитой, если не будете репетировать по многу часов!
– Я буду знаменитой, – заносчиво сказала Лиа. – Вот увидите! Я буду лучшей танцовщицей. Такой, какую в городе никогда не видели. Лучшей, чем вы, старая карга.
– Это мы еще посмотрим! Хотя должна признать, что за последние несколько месяцев вы добились прекрасных результатов. Когда вы, дитя, попались мне на глаза, я поняла, что надежда есть. И оказалась права. Именно поэтому мне очень не нравится, когда вы шляетесь, как сегодня. От этого страдает работа. Вы начали обучаться танцам слишком поздно и поэтому, чтобы восполнить пробел, должны теперь трудиться.
– Вы просто ревнуете меня к брату, Мари, – поддразнила Лиа.
– А? Ревную? Что за идея!
Лиа подсела поближе к пожилой женщине и обняла ее худощавую шею. Если смотреть на де Планше издалека, из-за рампы, то ей можно было дать лет семнадцать. Но вблизи ее истинный возраст был совершенно очевиден. Хотя она тщательно подкрашивала появляющиеся в темных волосах седые пряди, его выдавали тоненькие морщинки вокруг глаз и рта. Недруги утверждали, что ей около пятидесяти. Лиа нежно поцеловала свою покровительницу.
– Почему вы меня не прогоните, если так ненавидите?
– Возможно, я последую вашему совету. – Балерина высокомерно пожала плечами. – Вы слишком независимы. Когда вы пришли ко мне и попросили, чтобы я научила вас танцевать, вы были и нежны и застенчивы. Как святая. Уже тогда нужно было бы понять, что это лишь плутовство. Вы хотели получить от меня то, что я могла вам дать. Вы врете, маленькая интриганка, как и все остальные.
– Но и вы, Мари, хотели получить от меня то, что я могла вам дать, – возразила Лиа, потершись носом о шею танцовщицы и гладя ее волосы. – Я люблю вас, как никто другой. Я никогда не покину вас. Но сейчас мой брат попал в трудное положение, и я должна сделать все, чтобы спасти его. Разве вы не можете помочь мне?
– Но как я могу уговорить инквизиторов? – удивилась де Планше. – Ваш брат уже в «Могиле»! Это невозможно!
– Если хочешь помочь тому, кого любишь, ничего невозможного нет, – убежденно сказала Лиа. – Вы мне поможете, Мари? У вас есть влиятельные друзья, занимающие важные должности в правительстве. Вы можете выяснить так много…
Лиа поцеловала ее в губы. Мари затрепетала и закрыла глаза. «Действительно, – думала Мари, – все так легко, если тебя любят. Любовники всегда готовы идти на компромисс. Они сделают что угодно, лишь бы не сердить своего партнера».
– Моя драгоценная Мари, – прошептала Лиа.
– Я всегда знала, что вы превзойдете меня во всем, чему я научила вас, – сказала Мари. – Хорошо, попробую. Но если мне не удастся, прошу вас не разочаровываться. В Венеции есть вещи, которые боятся обсуждать даже самые могущественные люди. Измена… Это очень серьезно, Лиа. Мне такое обвинение не по душе.
– Но вы поможете! – восторженно воскликнула Лиа. – Я знала, что поможете!
Женщины обняли друг друга за талию и пошли в спальню. Лиа ни на секунду не сомневалась, что заручится поддержкой Планше.
– Вы хотите стать танцовщицей? – насмешливо спросила Мари де Планше.
Лиа была потрясена: загримированное лицо танцовщицы вблизи оказалось отвратительно. Пудра на щеках лежала комками и потрескалась от пота. Кожа под подбородком обвисла. Сверкающие глаза были на самом деле маленькими, окруженными морщинами. Она совсем не походила на фею, какой виделась публике.
Но в танце она по-прежнему воплощала несбыточную мечту. Лиа не пожалела потраченный на входной билет последний цехин. Теперь оставалось только убедить старую балерину научить ее танцевать.
– Если бы вы только знали, сколько девушек обращалось и обращается ко мне, – вздохнула Мари. – И все они безнадежно бездарны. Почему же вы думаете, что отличаетесь от них? Вы учились?
– Немного. Меня учила одна женщина из труппы.
– Труппы? Балетной?
– Нет. Это были акробаты.
– О Боже, акробаты! – простонала де Планше. – Девочка, в танце недостаточно вертеться и прыгать. Танец – это тяжелый труд, но большинство девушек не верят этому. Не хотят ни от чего отказываться. У них нет самодисциплины, самоотдачи. Они не смогут появиться на сцене со мной, величайшей танцовщицей нашего времени. Я ведь была прима-балериной в «Опера» в Париже, и они хотели бы, чтобы я вернулась. Но я и не собираюсь возвращаться. Подумать только, они пытались диктовать мне!.. – Танцовщица сердито фыркнула. – Давайте посмотрим, что вы можете предложить миру танца. Раздевайтесь. Я хочу посмотреть ваше тело.
Лиа без колебаний подчинилась требованию де Планше. Когда она стала раздеваться, то заметила в ее глазах знакомый блеск. К тому времени она уже знала, что некоторые женщины, Бог знает почему, хотят ее. Она видела такой же блеск в глазах сотни мужчин.
Лиа стояла расслабленная и обнаженная, а танцовщица ходила вокруг нее, рассматривая, ощупывая ее тело, подобно тренеру, отбирающему скаковую лошадь. Де Планше признала, что Лиа обладает обещающими физическими данными.
– Вы сказали, что вы акробатка? Значит, какую-то тренировку получили. Но можете ли вы сделать, например, это?
Де Планше продемонстрировала несколько обманчиво простых движений. Она будто не прилагала никаких усилий, но ее грация завораживала. Лиа забыла о возрасте и гриме женщины и повторила свою просьбу. Она хотела стать настоящей артисткой, а не еще одной потаскушкой из театра. Репутация танцовщиц была даже хуже, чем у актрис. Если мужчина говорил, что встречается с танцовщицей, все понимали, что тот имел в виду. Но некоторые танцовщицы – подобные де Планше – имели влиятельных друзей, водили знакомства с важными людьми, обладающими реальной властью.
Лиа хотела стать танцовщицей, с которой бы считались. Она знала, что настанет день, когда Раф вернется в Венецию, и хотела, чтобы тогда он понял, чего лишился, презрительно отвергнув ее любовь.
Лиа повторила движения балерины. Это было сделано не очень гладко, но для первого раза неплохо. Де Планше заметила, что Лиа небезнадежна, и согласилась ее учить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57