https://wodolei.ru/catalog/kuhonnie_moyki/iz-nerjaveiki/
Каждый еврей в гетто знает ваше имя и ненавидит его.
– Полагаю, это так, – сказал он тихо. – Давным-давно, около двадцати лет назад, когда я был молодым и честолюбивым, я применял эти законы беспощадно и хладнокровно, не задумываясь, во что обходится людям то, что я делал. Тогда евреи были козлами отпущения в Республике: слишком много евреев, а остальным не хватает работы. Значит, за развал экономики следует осуждать евреев, а не правительство. Это было очень удобно и весьма полезно для моей карьеры. Конечно, евреи ненавидят меня. До сих пор я никогда об этом не сожалел. Не сожалел… до сих пор. Он поднялся и низко, чуть ли не до пояса поклонился.
– Еще раз прошу вас извинить меня за то, что побеспокоил вас. Это было непростительно, и я обещаю никогда больше не досаждать вам своими ухаживаниями. Вам и вашей тете нечего бояться меня или кого-либо другого.
– Следовательно, мы будем под вашей защитой?
– Да, синьорина. Я обязан это сделать. До свидания. – Он вежливо поклонился и направился к воротам.
– Синьор!
Алессандро обернулся. Лицо его оказалось в тени.
– Нам нужно поговорить. Я никогда не встречаюсь со своими любовниками здесь… это бы огорчило ее. Если бы мы могли встретиться…
– У меня «казино» на калле Кристо. – Он дал Лие адрес.
– Хорошо, я приду сегодня вечером. После спектакля. Он кивнул и покинул двор.
Алессандро ходил взад и вперед по своей гостиной и ругал себя за то, что нервничает как двадцатилетняя девица.
Пробило полночь. Алессандро решил, что она не придет. Но отчего он так беспокоится? Идиот, надеялся…
В дверь постучали. Она была в маске и плаще.
– Я знаю, что опоздала. Уйти так трудно… все эти люди… – Она позволила Алессандро сиять с нее плащ, а маску сняла сама и отбросила в сторону. – Фу… Ненавижу все эти вещи.
– Зачем же вы их надели?
– Чтобы не ставить вас в затруднительное положение, – сказала она. – Для чего же еще?
– Ну, например, чтобы уберечь от неприятностей себя. Ваши еврейские друзья не одобрили бы, что вы пришли повидать меня.
Она тихо рассмеялась.
– У меня нет друзей, синьор. Ни еврейских, ни иных. Нет никого, кто бы одобрял или осуждал мои поступки. Есть только один человек, но сейчас он далеко отсюда. – Она прошла в комнату. – Какая красивая комната! Такая элегантная!
– Некоторым женщинам эти вещи нравятся, – пожал он плечами.
– Мне здесь очень нравится, – призналась она с улыбкой. – Я не могу позволить себе иметь такую квартиру.
– У вас есть несколько красивых предметов, синьорина.
– На самом деле они не мои. Я их выкупила для своего друга.
– Вы очень добры. Ему страшно повезло, – заметил Алессандро.
– Нет, я не добра. Я все рассчитала. Если не могу завоевать его сердце, то я покупаю его. Коллекционирую вещи, которые он любит и от которых отказался. Создаю для него дом, которым он сможет воспользоваться, когда вернется… если вернется. Забочусь о его тете. Это не значит, что я не люблю ее… люблю. Но все, что я сейчас делаю, рассчитано на то, чтобы он меня когда-нибудь захотел. Даже мои танцы. Я хотела заставить его гордиться мною, произвести на него впечатление. Хотела доказать, что я не просто уличная потаскушка, а некто.
Лиа склонила голову и вопрошающе посмотрела на него.
– Считаете, что это ужасно?
– Отнюдь нет. Я повторяю, он очень удачливый человек. А я несчастный хозяин, принимающий вас. Может, немного вина?
– Пока нет. – Она внимательно посмотрела на него. – Полагаю, вы никак не можете понять, какую роль вы играете в моих расчетах.
– Не могу даже представить. Возможно, евреи избрали вас своей Юдифью и послали за моей головой.
– Ну уж нет. При мне нет оружия, – улыбнулась она.
– Изготовленного из железа или стали, – уточнил он. – Признаюсь, я несколько удивился, услышав, что вы хотите снова встретиться со мной. Я думал, вы питаете ко мне отвращение.
– Да, это было именно так, пока я не познакомилась с вами. Потом мы встретились с вами в тот вечер, и вы мне очень понравились. Но это было еще до того, как я узнала, кто вы такой, а когда узнала, то попыталась вас снова возненавидеть. Но оказалось, это довольно трудно. И теперь, синьор, я, кажется, совершенно запуталась. Ведь вы уже не тот человек, каким были двадцать лет назад. Или, – многозначительно сказала она, – семь лет назад.
– Мы все меняемся, – заметил Алессандро, внимательно наблюдавший за ней. – И вы не та, какой были… семь лет назад.
– Верно. В то время, синьор Лоредан, я была невежественна, необучена – словом, никто. – Лиа приблизилась к нему и смело посмотрела в лицо. – Я не люблю уклоняться от ответов. Я не остроумна и не отличаюсь блеском, присущим женщинам вашего класса. Я не умна… Сегодня я пришла сюда, чтобы выяснить, что вы за человек. О вас я слышу с того самого момента, как приехала в Венецию. Слышала, что вы обладаете блестящим умом, холодны и жестоки, что вы никого не любите, что ваша жена убежала с каким-то евреем, потому что хотела досадить вам. Здесь говорят так: «Лоредан может обезоружить одним взглядом, содрать с вас кожу одним словом и убить эпиграммой». Но это не тот Лоредан, который сейчас передо мной. Я вижу одинокого человека, который пытается скрыть свое одиночество, ибо стыдится его. Но разве он не знает, что все люди одиноки? Я вижу человека, который тратит время на милых ветреных дам, вроде Лауры. Человека, которому нужна не власть и слава, а любовь, то есть именно то, чего добиваемся все мы. Его унизила жизнь, но он сделал выводы из своих ошибок. Нет, это совсем не тот Лоредан, о котором говорят в гетто как о чудовище, в жилах которого течет леденящая кровь. Позволите утомить вас еще одним рассказом?
– Если пожелаете. – Его глаза не отрывались от лица Лии. – Вы чутко улавливаете суть, юная синьорина.
– Не совсем так. Я стала изучать мужчин раньше, чем попыталась понять что-либо другое. Теперь я знаю их. Однако продолжу свой рассказ. Семь лет назад инквизиторы бросили одного человека в «Могилу» – он был евреем по имени Леопарди. Я любила его. Я всегда буду любить его. Я несу перед ним ответственность и испытываю огромную вину. Я шпионила за ним, обманула и предала его. Я ревновала его к женщине, которую он любил. Я хотела помочь ему, но не знала как. Потом появился некий мужчина, пожелавший посодействовать мне. Мы всегда встречались с ним ночью, и он носил маску. Он тщательнейше следил за тем, чтобы никоим образом не раскрыть себя. Я полагаю, что он и через семь лет узнал меня, но не мог предположить, что я узнаю его. Он не носил ни украшений, ни колец, но на его правой руке был странный шрам, как у вас.
Лиа схватила руку Лоредана и перевернула ее ладонью вниз.
– На тыльной стороне его руки был очень маленький, как монета, шрам. – Лиа взглянула в глаза Алессандро. – Почему вы сделали это, синьор Лоредан? Почему помогли бежать человеку, который увел вашу жену?
Лоредан ничем не выдал себя. Даже не моргнул глазом. Он был до мозга костей политиком и поэтому опытным актером. Он умел контролировать выражение своего лица.
– Мое милое дитя, – сказал он, убирая руку. – Вы фантазерка. Я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.
– А что скажете об этом? – Она указала жестом на его руку.
– След от рапиры. Я получил его, еще будучи мальчиком. Глупая ошибка… ложный выпад, и партнер пронзил мне руку. В Венеции подобный шрам есть у нескольких мужчин.
– На правой руке? – сдвинула она брови. – Конечно, большинство мужчин предпочитают действовать правой рукой и именно в правой руке они держали бы рапиру. Но вы левша, и ваша правая рука была свободна и незащищена.
Нет, синьор, я знаю правду. Мне все равно она стала бы известна. Ваш голос, манера говорить, ваши движения. Когда мы встретились… я обрадовалась, что снова нашла вас. Я обязана вам. Но когда Флабонико назвал ваше имя… я даже не знала, что думать. Я очень смутилась и испугалась. Однако скоро поняла, что мне нечего бояться. – Она выпрямилась. – Клянусь вам, никто не узнает нашего общего секрета. Раскрыв вас, я обвиню и себя. Разве не так? Ведь в конце концов я тоже способствовала побегу. Я бы не призналась вам и сейчас, если бы не была уверена, что тогда именно вы были моим сообщником. Но я должна знать, почему вы поступили так. Вы доверитесь мне?
Алессандро пожал плечами и отодвинулся от нее.
– Я видел его в камере. Он предположил, что находится там не потому, что совершил предательство, а потому, что совратил мою жену и сбежал с ней. Он, конечно, сказал правду. После того как они бежали вместе, меня вызвали к себе инквизиторы и тщательно и подробно расспросили о том, что произошло. Они были счастливы, что избавились от него. Но для них немалое значение имел тот факт, что этот человек скрылся вместе с женой одного из венецианских дворян. Они спросили меня, хочу ли я, чтобы их двоих доставили обратно, притом тайно, еще до того, как все станет известно, и предложили, чтобы я объяснил ее отсутствие вымышленной болезнью. – Алессандро сжал кулаки. – Да, я хотел заполучить ее обратно. Хотел его смерти. Я знал о его связях с якобинцами и уговорил себя, что он в любом случае заслуживает виселицы. Потом увидел его в камере. Он спровоцировал меня на то, чтобы я напал на него. Во второй раз в жизни я потерял контроль над собой. Я убил бы его голыми руками, если бы стражники не оттащили меня. Его должны были умертвить, потому что я не смог сохранить любовь своей жены. Он знал это, – продолжал Лоредан. – Знала и она. И я знал. Я хотел, чтобы она вернулась ко мне. Я решил, что, если он останется жив, она не сможет обвинить меня в убийстве ее любовника. Такого преступления она бы мне не простила. Никогда! И я решил освободить его. Я слышал о попытках де Планше выяснить истину. Разыскал вас. Я узнал вас в театре, но мне и в голову не приходило, что вы узнаете меня. Я был восхищен. Вы оказались красивы и талантливы и поднялись так высоко силой вашей неукротимой воли. Мне понравилось это. Я… гордился вами. И захотел узнать вас поближе.
– Вы ее еще любите? – сочувственно спросила Лиа. Алессандро подошел к открытым окнам, взглянул на крыши домов, потом поднял лицо к небу. Его глаза сияли.
– Она подобна ветру, подобна воздуху, которым я дышу. Ускользает, но и составляет самую суть жизни. Ее невозможно определить, невозможно пленить. Без нее я бы погиб. Я поступал по отношению к ней непростительно жестоко. И двигала мною любовь. Абсурдно. Она испытывает ко мне большее, чем когда-либо раньше, отвращение. У меня нет ни малейшего шанса завоевать ее, но я никогда не разрешу ей уйти.
– Но ведь еще не поздно… поговорите с ней… попросите простить вас.
– Поговорить? – Алессандро горько засмеялся и вернулся в комнату. Он погрузился в кресло и наклонился вперед, положив локти на колени. – Как поговорить с ней? За шесть лет, с момента рождения ребенка, мы едва перемолвились словом. Как незнакомцы проходим мимо друг друга.
Лиа подошла к Лоредану сзади и положила руки на его плечи. Отвела его длинные волосы со лба. Он вздохнул и закрыл глаза.
– У меня никогда не было сил поговорить с ней… – сказал он. – С того самого момента, когда я в нее влюбился, а потом уже было поздно. Образовалась пропасть. Я не могу разговаривать с ней. Я оцепенел и онемел. Стал косноязычен, как школьник, или напыщен. Я испытываю ужас при мысли, что она будет издеваться надо мной или рассмеется в лицо.
– Понимаю, – произнесла Лиа. – Почему так ужасно быть высмеянным человеком, которого любите?
Долгое время они молчали. Он находил успокоение в ее теплоте и близости. Она же думала, в каких дураков превращаются мужчины и женщины из-за любви.
– Разве это не глупо? – прошептала она, поглаживая его виски своими сильными пальцами. – Мы жалуемся на то, что могло бы быть. Время подумать над тем, что существует сейчас.
Она обошла вокруг и встала на колени около кресла. Он, глядя па нее сверху вниз, улыбнулся.
– Быть может, нам надо влюбиться друг в друга, – предложила она. – Хорошая идея? Это пошло бы всем на пользу! И если даже не получится… Мы притворимся. – Она наклонилась вперед и мягко поцеловала его.
Он, ласково поглаживая ее щеку, вернул поцелуй.
– Вы замечательная, синьорина Габбиана, – улыбнулся он.
Она взяла его за руки и вытянула из кресла.
– Возможно, после того как вы, синьор Лоредан, займетесь со мной любовью, вам легче станет называть меня Лиа. – Она повела его в спальню.
* * *
– Фоска, моя дорогая девочка, как любезно с вашей стороны навестить меня!
Донна Розальба Лоредан протянула Фоске высохшую руку. Та взяла ее и наклонилась, чтобы поцеловать свекровь в щеку. Из всего семейства меньше всех за семь лет изменилась Розальба Лоредан. Она объясняла это тем, что удалилась от окружающего мира, и заявляла, что ангел смерти совсем забыл о ней, потому что она не ноет по поводу своей старости.
– Вы хотели видеть меня, мама? – выпрямилась Фоска.
– Разве? – Розальба покачала головой. – Видите, что делает возраст с памятью. Тем не менее входите и садитесь. Прекрасно выглядите. Все еще сойдете за восемнадцатилетнюю.
Маленькая, уже дряхлая собачка Розальбы по кличке Веспа потеснилась, чтобы дать место посетительнице. Фоска присела на край кровати. Свекровь на самом деле не была инвалидом, не страдала никакой болезнью, которая не позволила бы ей покидать комнату. Если бы она хотела, могла бы ходить. Но много лет назад Розальба объявила, что устала от мира и его бессмысленных удовольствий. Она не хотела провести свои последние годы в женском монастыре, поэтому легла в постель в своем старом доме и редко появлялась на людях.
– Может, внешне я и похожу на восемнадцатилетнюю, но сил во мне нет, – призналась Фоска. – Вы, мама, выглядите поразительно хорошо. Не меняетесь с годами.
– Легко так говорить, поскольку вы годами меня не навещаете, – проворчала старуха.
– Простите, что я невнимательна к вам, – сказала Фоска виновато. У нее не было ничего общего со свекровью. Ей до чертиков надоели рассказы старой леди о прошлом Венеции. Прошлое мертво, и нет никакого смысла бесконечно ворошить его. Фоска жила настоящим или, может быть, уговаривала себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Полагаю, это так, – сказал он тихо. – Давным-давно, около двадцати лет назад, когда я был молодым и честолюбивым, я применял эти законы беспощадно и хладнокровно, не задумываясь, во что обходится людям то, что я делал. Тогда евреи были козлами отпущения в Республике: слишком много евреев, а остальным не хватает работы. Значит, за развал экономики следует осуждать евреев, а не правительство. Это было очень удобно и весьма полезно для моей карьеры. Конечно, евреи ненавидят меня. До сих пор я никогда об этом не сожалел. Не сожалел… до сих пор. Он поднялся и низко, чуть ли не до пояса поклонился.
– Еще раз прошу вас извинить меня за то, что побеспокоил вас. Это было непростительно, и я обещаю никогда больше не досаждать вам своими ухаживаниями. Вам и вашей тете нечего бояться меня или кого-либо другого.
– Следовательно, мы будем под вашей защитой?
– Да, синьорина. Я обязан это сделать. До свидания. – Он вежливо поклонился и направился к воротам.
– Синьор!
Алессандро обернулся. Лицо его оказалось в тени.
– Нам нужно поговорить. Я никогда не встречаюсь со своими любовниками здесь… это бы огорчило ее. Если бы мы могли встретиться…
– У меня «казино» на калле Кристо. – Он дал Лие адрес.
– Хорошо, я приду сегодня вечером. После спектакля. Он кивнул и покинул двор.
Алессандро ходил взад и вперед по своей гостиной и ругал себя за то, что нервничает как двадцатилетняя девица.
Пробило полночь. Алессандро решил, что она не придет. Но отчего он так беспокоится? Идиот, надеялся…
В дверь постучали. Она была в маске и плаще.
– Я знаю, что опоздала. Уйти так трудно… все эти люди… – Она позволила Алессандро сиять с нее плащ, а маску сняла сама и отбросила в сторону. – Фу… Ненавижу все эти вещи.
– Зачем же вы их надели?
– Чтобы не ставить вас в затруднительное положение, – сказала она. – Для чего же еще?
– Ну, например, чтобы уберечь от неприятностей себя. Ваши еврейские друзья не одобрили бы, что вы пришли повидать меня.
Она тихо рассмеялась.
– У меня нет друзей, синьор. Ни еврейских, ни иных. Нет никого, кто бы одобрял или осуждал мои поступки. Есть только один человек, но сейчас он далеко отсюда. – Она прошла в комнату. – Какая красивая комната! Такая элегантная!
– Некоторым женщинам эти вещи нравятся, – пожал он плечами.
– Мне здесь очень нравится, – призналась она с улыбкой. – Я не могу позволить себе иметь такую квартиру.
– У вас есть несколько красивых предметов, синьорина.
– На самом деле они не мои. Я их выкупила для своего друга.
– Вы очень добры. Ему страшно повезло, – заметил Алессандро.
– Нет, я не добра. Я все рассчитала. Если не могу завоевать его сердце, то я покупаю его. Коллекционирую вещи, которые он любит и от которых отказался. Создаю для него дом, которым он сможет воспользоваться, когда вернется… если вернется. Забочусь о его тете. Это не значит, что я не люблю ее… люблю. Но все, что я сейчас делаю, рассчитано на то, чтобы он меня когда-нибудь захотел. Даже мои танцы. Я хотела заставить его гордиться мною, произвести на него впечатление. Хотела доказать, что я не просто уличная потаскушка, а некто.
Лиа склонила голову и вопрошающе посмотрела на него.
– Считаете, что это ужасно?
– Отнюдь нет. Я повторяю, он очень удачливый человек. А я несчастный хозяин, принимающий вас. Может, немного вина?
– Пока нет. – Она внимательно посмотрела на него. – Полагаю, вы никак не можете понять, какую роль вы играете в моих расчетах.
– Не могу даже представить. Возможно, евреи избрали вас своей Юдифью и послали за моей головой.
– Ну уж нет. При мне нет оружия, – улыбнулась она.
– Изготовленного из железа или стали, – уточнил он. – Признаюсь, я несколько удивился, услышав, что вы хотите снова встретиться со мной. Я думал, вы питаете ко мне отвращение.
– Да, это было именно так, пока я не познакомилась с вами. Потом мы встретились с вами в тот вечер, и вы мне очень понравились. Но это было еще до того, как я узнала, кто вы такой, а когда узнала, то попыталась вас снова возненавидеть. Но оказалось, это довольно трудно. И теперь, синьор, я, кажется, совершенно запуталась. Ведь вы уже не тот человек, каким были двадцать лет назад. Или, – многозначительно сказала она, – семь лет назад.
– Мы все меняемся, – заметил Алессандро, внимательно наблюдавший за ней. – И вы не та, какой были… семь лет назад.
– Верно. В то время, синьор Лоредан, я была невежественна, необучена – словом, никто. – Лиа приблизилась к нему и смело посмотрела в лицо. – Я не люблю уклоняться от ответов. Я не остроумна и не отличаюсь блеском, присущим женщинам вашего класса. Я не умна… Сегодня я пришла сюда, чтобы выяснить, что вы за человек. О вас я слышу с того самого момента, как приехала в Венецию. Слышала, что вы обладаете блестящим умом, холодны и жестоки, что вы никого не любите, что ваша жена убежала с каким-то евреем, потому что хотела досадить вам. Здесь говорят так: «Лоредан может обезоружить одним взглядом, содрать с вас кожу одним словом и убить эпиграммой». Но это не тот Лоредан, который сейчас передо мной. Я вижу одинокого человека, который пытается скрыть свое одиночество, ибо стыдится его. Но разве он не знает, что все люди одиноки? Я вижу человека, который тратит время на милых ветреных дам, вроде Лауры. Человека, которому нужна не власть и слава, а любовь, то есть именно то, чего добиваемся все мы. Его унизила жизнь, но он сделал выводы из своих ошибок. Нет, это совсем не тот Лоредан, о котором говорят в гетто как о чудовище, в жилах которого течет леденящая кровь. Позволите утомить вас еще одним рассказом?
– Если пожелаете. – Его глаза не отрывались от лица Лии. – Вы чутко улавливаете суть, юная синьорина.
– Не совсем так. Я стала изучать мужчин раньше, чем попыталась понять что-либо другое. Теперь я знаю их. Однако продолжу свой рассказ. Семь лет назад инквизиторы бросили одного человека в «Могилу» – он был евреем по имени Леопарди. Я любила его. Я всегда буду любить его. Я несу перед ним ответственность и испытываю огромную вину. Я шпионила за ним, обманула и предала его. Я ревновала его к женщине, которую он любил. Я хотела помочь ему, но не знала как. Потом появился некий мужчина, пожелавший посодействовать мне. Мы всегда встречались с ним ночью, и он носил маску. Он тщательнейше следил за тем, чтобы никоим образом не раскрыть себя. Я полагаю, что он и через семь лет узнал меня, но не мог предположить, что я узнаю его. Он не носил ни украшений, ни колец, но на его правой руке был странный шрам, как у вас.
Лиа схватила руку Лоредана и перевернула ее ладонью вниз.
– На тыльной стороне его руки был очень маленький, как монета, шрам. – Лиа взглянула в глаза Алессандро. – Почему вы сделали это, синьор Лоредан? Почему помогли бежать человеку, который увел вашу жену?
Лоредан ничем не выдал себя. Даже не моргнул глазом. Он был до мозга костей политиком и поэтому опытным актером. Он умел контролировать выражение своего лица.
– Мое милое дитя, – сказал он, убирая руку. – Вы фантазерка. Я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.
– А что скажете об этом? – Она указала жестом на его руку.
– След от рапиры. Я получил его, еще будучи мальчиком. Глупая ошибка… ложный выпад, и партнер пронзил мне руку. В Венеции подобный шрам есть у нескольких мужчин.
– На правой руке? – сдвинула она брови. – Конечно, большинство мужчин предпочитают действовать правой рукой и именно в правой руке они держали бы рапиру. Но вы левша, и ваша правая рука была свободна и незащищена.
Нет, синьор, я знаю правду. Мне все равно она стала бы известна. Ваш голос, манера говорить, ваши движения. Когда мы встретились… я обрадовалась, что снова нашла вас. Я обязана вам. Но когда Флабонико назвал ваше имя… я даже не знала, что думать. Я очень смутилась и испугалась. Однако скоро поняла, что мне нечего бояться. – Она выпрямилась. – Клянусь вам, никто не узнает нашего общего секрета. Раскрыв вас, я обвиню и себя. Разве не так? Ведь в конце концов я тоже способствовала побегу. Я бы не призналась вам и сейчас, если бы не была уверена, что тогда именно вы были моим сообщником. Но я должна знать, почему вы поступили так. Вы доверитесь мне?
Алессандро пожал плечами и отодвинулся от нее.
– Я видел его в камере. Он предположил, что находится там не потому, что совершил предательство, а потому, что совратил мою жену и сбежал с ней. Он, конечно, сказал правду. После того как они бежали вместе, меня вызвали к себе инквизиторы и тщательно и подробно расспросили о том, что произошло. Они были счастливы, что избавились от него. Но для них немалое значение имел тот факт, что этот человек скрылся вместе с женой одного из венецианских дворян. Они спросили меня, хочу ли я, чтобы их двоих доставили обратно, притом тайно, еще до того, как все станет известно, и предложили, чтобы я объяснил ее отсутствие вымышленной болезнью. – Алессандро сжал кулаки. – Да, я хотел заполучить ее обратно. Хотел его смерти. Я знал о его связях с якобинцами и уговорил себя, что он в любом случае заслуживает виселицы. Потом увидел его в камере. Он спровоцировал меня на то, чтобы я напал на него. Во второй раз в жизни я потерял контроль над собой. Я убил бы его голыми руками, если бы стражники не оттащили меня. Его должны были умертвить, потому что я не смог сохранить любовь своей жены. Он знал это, – продолжал Лоредан. – Знала и она. И я знал. Я хотел, чтобы она вернулась ко мне. Я решил, что, если он останется жив, она не сможет обвинить меня в убийстве ее любовника. Такого преступления она бы мне не простила. Никогда! И я решил освободить его. Я слышал о попытках де Планше выяснить истину. Разыскал вас. Я узнал вас в театре, но мне и в голову не приходило, что вы узнаете меня. Я был восхищен. Вы оказались красивы и талантливы и поднялись так высоко силой вашей неукротимой воли. Мне понравилось это. Я… гордился вами. И захотел узнать вас поближе.
– Вы ее еще любите? – сочувственно спросила Лиа. Алессандро подошел к открытым окнам, взглянул на крыши домов, потом поднял лицо к небу. Его глаза сияли.
– Она подобна ветру, подобна воздуху, которым я дышу. Ускользает, но и составляет самую суть жизни. Ее невозможно определить, невозможно пленить. Без нее я бы погиб. Я поступал по отношению к ней непростительно жестоко. И двигала мною любовь. Абсурдно. Она испытывает ко мне большее, чем когда-либо раньше, отвращение. У меня нет ни малейшего шанса завоевать ее, но я никогда не разрешу ей уйти.
– Но ведь еще не поздно… поговорите с ней… попросите простить вас.
– Поговорить? – Алессандро горько засмеялся и вернулся в комнату. Он погрузился в кресло и наклонился вперед, положив локти на колени. – Как поговорить с ней? За шесть лет, с момента рождения ребенка, мы едва перемолвились словом. Как незнакомцы проходим мимо друг друга.
Лиа подошла к Лоредану сзади и положила руки на его плечи. Отвела его длинные волосы со лба. Он вздохнул и закрыл глаза.
– У меня никогда не было сил поговорить с ней… – сказал он. – С того самого момента, когда я в нее влюбился, а потом уже было поздно. Образовалась пропасть. Я не могу разговаривать с ней. Я оцепенел и онемел. Стал косноязычен, как школьник, или напыщен. Я испытываю ужас при мысли, что она будет издеваться надо мной или рассмеется в лицо.
– Понимаю, – произнесла Лиа. – Почему так ужасно быть высмеянным человеком, которого любите?
Долгое время они молчали. Он находил успокоение в ее теплоте и близости. Она же думала, в каких дураков превращаются мужчины и женщины из-за любви.
– Разве это не глупо? – прошептала она, поглаживая его виски своими сильными пальцами. – Мы жалуемся на то, что могло бы быть. Время подумать над тем, что существует сейчас.
Она обошла вокруг и встала на колени около кресла. Он, глядя па нее сверху вниз, улыбнулся.
– Быть может, нам надо влюбиться друг в друга, – предложила она. – Хорошая идея? Это пошло бы всем на пользу! И если даже не получится… Мы притворимся. – Она наклонилась вперед и мягко поцеловала его.
Он, ласково поглаживая ее щеку, вернул поцелуй.
– Вы замечательная, синьорина Габбиана, – улыбнулся он.
Она взяла его за руки и вытянула из кресла.
– Возможно, после того как вы, синьор Лоредан, займетесь со мной любовью, вам легче станет называть меня Лиа. – Она повела его в спальню.
* * *
– Фоска, моя дорогая девочка, как любезно с вашей стороны навестить меня!
Донна Розальба Лоредан протянула Фоске высохшую руку. Та взяла ее и наклонилась, чтобы поцеловать свекровь в щеку. Из всего семейства меньше всех за семь лет изменилась Розальба Лоредан. Она объясняла это тем, что удалилась от окружающего мира, и заявляла, что ангел смерти совсем забыл о ней, потому что она не ноет по поводу своей старости.
– Вы хотели видеть меня, мама? – выпрямилась Фоска.
– Разве? – Розальба покачала головой. – Видите, что делает возраст с памятью. Тем не менее входите и садитесь. Прекрасно выглядите. Все еще сойдете за восемнадцатилетнюю.
Маленькая, уже дряхлая собачка Розальбы по кличке Веспа потеснилась, чтобы дать место посетительнице. Фоска присела на край кровати. Свекровь на самом деле не была инвалидом, не страдала никакой болезнью, которая не позволила бы ей покидать комнату. Если бы она хотела, могла бы ходить. Но много лет назад Розальба объявила, что устала от мира и его бессмысленных удовольствий. Она не хотела провести свои последние годы в женском монастыре, поэтому легла в постель в своем старом доме и редко появлялась на людях.
– Может, внешне я и похожу на восемнадцатилетнюю, но сил во мне нет, – призналась Фоска. – Вы, мама, выглядите поразительно хорошо. Не меняетесь с годами.
– Легко так говорить, поскольку вы годами меня не навещаете, – проворчала старуха.
– Простите, что я невнимательна к вам, – сказала Фоска виновато. У нее не было ничего общего со свекровью. Ей до чертиков надоели рассказы старой леди о прошлом Венеции. Прошлое мертво, и нет никакого смысла бесконечно ворошить его. Фоска жила настоящим или, может быть, уговаривала себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57