Наконец беспорядок в денежных делах сделался настолько явным, что Сапата пришел в ужас и, чувствуя приближение грозы, нашел в себе силы пробудиться от сладкой дремы, в которой держала его обожаемая супруга, и взялся за счеты, дабы навести строгий порядок в семейном бюджете, но — о, злополучная судьба! — в самый разгар этой счетоводческой работы, от которой Сапата ждал спасения, он схватил
1 Ронда —город на юге Андалусии, в горах Кордильера-Пенибетика.
воспаление легких и под вечер в пятницу на святой неделе отошел в лучший мир, оставив вдову с двумя малолетними детьми: Антоньито и Обдулией.
Оставшись единовластной владелицей активного и пассивного капитала, Франсиска сразу же показала свою полную неспособность разобраться в дебете и кредите, и на нее набросились, словно черви на разлагающийся труп, разные темные личности, они точили ее изнутри и снаружи, пожирали без всякой жалости. В эту гибельную для нее пору и поступила к ней в услужение Бенигна, которая с первых же дней показала себя превосходной кухаркой, но недели через три выяснилось, что она обладает еще и талантом обсчитывать хозяйку самым бессовестным образом. Должно быть, в этом отношении девушка не имела себе равных во всем Мадриде, если даже донья Франсиска, страдавшая крайней близорукостью в надзоре за своим имуществом, сумела разглядеть ее склонность к воровству по мелочам и решила ее исправить. Справедливости ради я должен сказать, что Бенигна (в кругу братьев по сословию — Бенина, а в хозяйском доме еще короче — Нина) обладала весьма ценными качествами, которые в известной мере компенсировали такой недостаток ее сложной натуры, как склонность к воровству. Она была очень чистоплотна и так проворна в работе, что казалось, будто для нее чудесным образом растягиваются часы и дни. Кроме того, донья Франсиска ценила в ней горячую любовь к господским детям, любовь искреннюю и, если угодно, полезную, ибо она оборачивалась неусыпным надзором и постоянными заботами, которыми Бенина окружала детей независимо от того, больны они или совершенно здоровы. Но этих ценных качеств оказалось недостаточно для того, чтобы предотвратить горячие перепалки между госпожой и служанкой, и после одной из таких стычек Бенина была уволена. Дети очень ее жалели, даже плакали по веселой, вечно хлопотавшей вокруг них Нине.
Через три месяца Бенина зашла навестить бывшую хозяйку. Никак не могла она забыть свою госпожу и особенно ее детей. Она их по-прежнему любила, и весь дом, со всей его обстановкой, был чем-то мил ее сердцу. Пакита Хуарес также обрадовалась встрече с ней, ибо что-то (ни та ни другая не знали, что именно) внутренне сближало этих женщин — видимо, при полной противоположности их характеров, в них было много общего. Визиты участились. Ах, у Бенины просто душа не лежала к тому дому, где она теперь служила! В конце концов она снова обосновалась в доме доньи Франсиски, и она рада, и госпожа довольна, а малютки — те и вовсе на седьмом небе. В то время денежные затруднения все возрастали, хозяйство катилось под гору; алчные кредиторы на куски рвали наследство — богатые угодья и фермы в результате каких-то подлых ростовщических махинаций перешли в руки заимодавцев. Подобно тому как с терпящего бедствия корабля летит в море ценный груз, из дома уплыли и роскошная мебель, и ценные картины, и дорогие ковры, а драгоценностей давно уже не было и в помине... Но чем больше облегчался корабль, тем грознее становилась для семьи опасность опуститься в темные глубины, на самое дно общества.
В довершение всех бед в семидесятые годы серьезно болели дети: мальчик перенес брюшной тиф со всеми осложнениями, у девочки появились симптомы эклампсии и эпилепсии. Бенина ухаживала за больными так самоотверженно, с такой любовью, что обоих выходила, можно сказать, вырвала из когтей смерти. Дети, конечно, платили ей горячей привязанностью. Из любви скорей к Бенине, чем к матери, пили горькие лекарства, соглашались лежать смирнехонько, не разговаривать, потеть, принимать пищу в строго назначенное время, но все это опять-таки не помешало ссорам и раздорам между госпожой и служанкой, из-за чего они снова расстались. В Бенине взыграло чувство собственного достоинства, и она ушла, в сердцах хлопнув дверью, причем клялась и божилась, что никогда больше нога ее не ступит на порог этого дома, что она отряхает с ног его прах, вернее, пыль, скопившуюся в циновках... ведь ковров-то уже не было.
Но на самом деле... и года не прошло, как Бенина снова явилась. Переступив порог, залилась слезами и сказала: «Не знаю, что так тянет меня к вам, сеньора, к вашему дому и детям, только ни в каком другом доме я себе места не нахожу, сама в этом убедилась. Служу я теперь в богатой семье, хозяева добры ко мне, гроши не считают, реал-другой туда-сюда — им все равно, платят шесть дуро в месяц... Но не могу я там жить, сеньора, день и ночь только о вас всех и думаю, здоровы ли и всё ли у вас в порядке. Хозяева замечают, что я все вздыхаю, и думают, будто у меня где-то дети оставлены. А у меня нет на свете никого, кроме вас, сеньора, и дети ваши мне как родные,
и люблю я их всей душой...» И снова Бенина стала служить у доньи Франсиски Хуарес, на этот раз прислугой за все, ведь за этот год господская семья скатилась еще ниже, приметы разорения бросались в глаза, и служанка только горестно вздыхала. Пришла насущная необходимость сменить квартиру, найти что-нибудь поскромнее и подешевле. Донья Франсиска, раба привычки, никак не могла решиться на такой шаг, все колебалась. Служанка, как и в другие критические моменты, взяла бразды правления в свои руки и постановила: переезжать, и вот с улицы Клаудио Коэльо они переехали на улицу Ольмо 1. С большим трудом удалось избежать позорного выселения, которое произошло бы непременно, если бы не великодушная помощь Бенины: она забрала из кассы взаимопомощи все свои сбережения — три с лишним тысячи реалов — и вручила их своей госпоже, и с тех пор установилась у них общность интересов как в радости, так ив печали. Но даже в этом благородном порыве милосердия бедная служанка не изменила своей привычке утаивать немного денег для себя: часть своих сбережений она тщательно припрятала в своем чемодане, заложив, так сказать, основу для создания новой, тайной кассы, это была потребность ее души, таков уж был у нее склад характера.
Как видите, ее порок — склонность к обсчету — оборачивался бережливостью, а это добродетель, и немалая. Трудно сказать, где соприкасались в ее душе, переходя друг в друга, добродетель и порок. Привычка утаивать большую или малую часть тех денег, которые выдавались ей на покупки, преобладала над всеми другими ее привычками, самым большим наслаждением для нее было наблюдать, как мало-помалу растет капитал, состоящий из монет разного достоинства. Привычка эта вошла в ее кровь, Бенина утаивала и прятала мелочь машинально, руководствуясь каким-то инстинктом, подобным тому, который заставляет сороку красть и прятать всевозможные мелкие предметы. Во второй половине восьмидесятых годов она продолжала обсчитывать хозяйку, сообразуясь, однако, со скудостью семейного бюджета доньи Франсиски. В эти годы на семью обрушивались все новые несчастья и бедствия. Кредиторы отсудили у Пакиты две трети пенсии, которую она получала как вдова интенданта; ей приходилось закладывать одно, чтобы выкупить другое, но все чаще
1 Улица Клаудио Коэльо расположена в центре Мадрида, недалеко от бульвара Кастельяна. Улицы, носящие названия деревьев (о1то — вяз), находятся на западной и южной окраинах.
попадала она в безвыходное положение и теряла вещь за вещью. Жизнь стала для нее сплошной мукой: огорчения одной недели порождали еще большие горести на следующей, лишь в редкие дни выпадала хоть какая-то передышка. Чтобы отвлечься от печальных дум, обе женщины черпали силу в своей слабости и скрашивали несбыточными мечтаниями те вечера, когда кредиторы не докучали им назойливыми притязаниями. В поисках дешевого жилья пришлось переезжать еще не раз: с улицы Ольмо на улицу Сауко, а оттуда — на улицу Альмендро. Совершенно случайно все улицы, на которые они переезжали, носили названия деревьев \ но это обстоятельство наводит на мысль, что госпожа и служанка прыгали с ветки на ветку, точно птицы, спасающиеся от ружей охотников или камней ребятни. Но вот настал день, когда Бенине пришлось снова потревожить тайник, в котором она хранила свою собранную по мелочам кассу. К тому времени там набралось семнадцать дуро — целая куча монет. Разумеется, Бенина не могла сказать правду своей госпоже и вышла из положения, сочинив сказку о том, что якобы одна из ее двоюродных сестер, Росаура, торговка алькаррасским 2 медом, дала ей эти деньги на хранение.
— Дай их мне, Бенина, все, сколько есть, и господь возьмет тебя в царство небесное, а я верну тебе вдвойне, когда мои кузены из Ронды пришлют мне мою долю за проданное угодье... Через неделю-другую... Ты сама знаешь, видела письмо.
И вороватая служанка, пошарив в чемодане среди всяческого хлама и тряпья, извлекла на свет божий двенадцать с половиной дуро и вручила их госпоже, заявив при этом:
— Вот все, что у меня есть. До последнего гроша, ей-богу, провалиться мне на месте, коли лгу.
Бенина ничего не могла с собой поделать. Мошенничала даже в милосердии, обсчитывала, подавая милостыню.
VIII
Трудно поверить, но все эти несчастья были лишь предвозвестниками ужасной, жуткой катастрофы, уготованной роду Хуарес Сапата, лишь краем бездны, на дне которой мы нашли это семейство в начале нашего повествования.
1 Сауко (исп. ) — бузина; Альмендро (исп) — миндаль.
2 Алькаррасский — из города Алькаррас, расположенного в долине р. Себре, притока Эбро.
Еще когда они жили на улице Ольмо, донью Франсиску стали покидать друзья и знакомые, помогавшие ей когда-то пустить по ветру свое состояние, а уж на улице Сауко и Альмендре исчезли последние из них. Вот тогда-то соседи, лавочники, тщетно ожидавшие уплаты долгов, и добрые люди, жалевшие несчастную вдову, стали называть ее доньей Пакой, не признавая никаких других имен. Люди невоспитанные и грубые еще присовокупляли какой-нибудь оскорбительный эпитет, например: эта проходимка донья Пака или маркиза Надувала.
Как видно, господь бог хотел всерьез испытать почтенную даму из Ронды, ибо послал ей не только бедность, но еще и немалые огорчения, связанные с детьми: те отнюдь не утешали донью Паку примерным поведением, а, наоборот, терзали ее материнскую душу, доставляя ей немало горьких минут. Антоньито обманул надежды матери, выбивавшейся из последних сил, чтобы дать ему образование, и стал вытворять черт-те что. Вотще мать и Бенина — можно сказать, вторая мать — пытались искоренить его дурные наклонности: ни строгость, ни ласка не давали желаемых результатов. Когда они, видя его мнимую покорность, думали, что лестью и нежностью завоевали его сердце, он бессовестно пользовался их мягкосердечием* чтобы совершить новый проступок. Антоньито был великий мастер на все дурное, но в то же время оставался таким милым и очаровательным, что ему прощали любые выходки. Свои дурные склонности он скрывал под личиной ласковой покорности и в шестнадцать лет водил за нос своих обеих матерей, как наивных девочек: подчищал отметки в школьном дневнике, учился по конспектам товарищей, потому что продавал все книги, которые для него покупались. В девятнадцать лет его похождения начали вызывать серьезную тревогу: он связался с дурной компанией, пропадал по двое-трое суток, возвращался домой пьяным, выглядел худым и изможденным. Но самое главное — бедные женщины не знали, куда прятать от него те жалкие гроши, которые у них водились, хоть в землю закопай, все равно отыщет. С ловкостью фокусника выхватывал он монеты из-за корсажа матери или из замусоленного кошелька Бенины. Не брезговал и мелочью. Те придумывали все новые тайники для своих скудных капиталов — то в кухне, то в кладовой. Но несмотря на все проделки юного шалопая, мать его обожала, а Бенина прямо-таки не могла на него надышаться, ибо он умел разыграть раскаяние не хуже любого актера. После каждого загула он несколько дней сидел дома тише воды и ниже травы, вздыхал, пускал слезу, клялся исправиться, беспрестанно чмокал в щеки обеих одураченных матерей... Те таяли от таких проявлений любви и нежности, теряли всякую бдительность, и вдруг из ласкового теленка, словно чертик на пружинке из коробки конфет с сюрпризом, выскакивал воришка и... Антоньито снова пускался во все тяжкие, а несчастные женщины опять погружались в бездну отчаяния.
К счастью (а может, к несчастью, поди разберись), в доме уже не было столового серебра и никаких других предметов из благородных металлов. Этот величайший из плутов хватал все, что попадало под руку, не пренебрегая вещами, стоимость которых была ничтожна: перетаскав все зонтики, взялся за нижнее белье, а в один прекрасный день, после обеда, улучив момент, стянул прямо со стола скатерть и салфетки. О его собственной одежде нечего и говорить: среди зимы он разгуливал без пальто и плаща, как-то умудряясь не схватить воспаление легких — видно, его согревал адский огонь собственной порочности. Донья Пака и Бенина уже и вовсе не могли придумать, куда прятать вещи, опасались, как бы он не содрал с них нательное белье. До того дошло, что однажды вечером исчезли уксусница и футляр для вязальних спиц и крючков, принадлежавший Обдулии; в другой раз — два утюга и каминные щипцы, потом пошли в ход подвязки для чулок, куски материи и прочие вещи, обладавшие ничтожной стоимостью, но необходимые в домашнем хозяйстве. В доме давно уже не осталось ни одной книги, донья Пака не могла даже взять у соседей что-нибудь почитать из страха, что возвращать будет нечего. Уплыли даже молитвенники, а затем или, может быть, до того — театральный бинокль, почти целые перчатки и клетка без канарейки.
Не меньше огорчений, хотя совсем иного рода и характера, причиняла и дочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34