Положительные эмоции сайт Водолей
Потом мы сварим вам бульончик... и живите себе на здоровье.
Больного оставили одного, и Бенина снова вышла из дома, ей не терпелось заткнуть рты самым алчным кредиторам, которые грубо и нагло осаждали бедных женщин. Она позволила себе маленькое удовольствие — сунуть в рожу этим бесстыдникам деньги, которых они так домогались, потом накупила еще провизии на улице Руда и вернулась домой с полной еды корзиной и надеждой в сердце хоть два дня прожить без позорного попрошайничанья. Умело и проворно захлопотала на кухне, ей помогала госпожа, счастливая и улыбающаяся.
— А знаешь,— сказала она,— что со мной приключилось, пока тебя не было? Я задремала в кресле, и мне приснилось, что вошли двое сеньоров в черном. Это были дон Франсиско Моркечо и дон Хосе Мария Порселль, мои земляки, и они пришли сообщить мне, что скончался дон Педро Хосе Гарсиа де лос Антринес, родной дядя моего мужа.
— Бедный сеньор, царство ему небесное! — искренно огорчилась Бенина.
— И этот самый дон Педро Хосе, один из первых богачей у нас в горах...
— Но скажите, это сон или было на самом деле?
— Не спеши, милая. Значит, пришли ко мне эти сеньоры, дон Франсиско, врач, и дон Хосе Мария, секретарь Аюнтамьенто... они пришли ко мне, чтобы сообщить, что дон Гарсиа де лос Антринес, родной дядя Антонио, назначил их душеприказчиками...
— И что же?
— И что... это вполне понятно... так как прямых наследников у него не было, он завещал свое состояние...
— Кому?
— Успокойся, милая... Половину оставил моим детям, Обдулии и Антоньито, а вторую половину — Фраскито Понте. Как тебе это нравится?
— Да такого благодетельного сеньора надо было бы причислить к лику святых.
— И сказали мне дон Франсиско и дон Хосе Мария, что много дней они меня разыскивали, чтобы сообщить о наследстве, спрашивали и тут и там, и наконец узнали мой адрес... От кого бы ты думала? От священника дона Рому-альдо, которого вот-вот назначат епископом, а кроме того, он сообщил им, что я приютила сеньора де Понте... «Так уж получилось,— сказали они мне, от души смеясь,— что, явившись засвидетельствовать вам свое почтение, сеньора, мы убили сразу двух зайцев».
— Но скажите в конце концов: все, о чем вы рассказываете, это сон, да?
— Конечно. Я же тебе сказала, что уснула в кресле. Ведь эти сеньоры, что посетили меня, умерли тридцать лет тому назад, когда я была еще невестой Антонио... Ты только представь себе... А Гарсиа де лос Антринес и в то время был уже очень стар. С тех пор я о нем ничего не слыхала... Ясно, что это был сон, но все выглядело как наяву, я их обоих как будто и сейчас вижу... Я тебе об этом рассказала, чтобы ты посмеялась... нет, смеяться тут нечему, бывает, что сны...
— Сны...— сказала Нина.— Что бы там ни говорили, а сны тоже от бога. Кому ведомо, что в них правда, а что — ложь?
— Верно... Кто может утверждать, что за тем миром, где мы живем, под ним или над ним нет другого мира, в котором живут те, что давно умерли?.. И кто может оспаривать, что смерть — не что иное, как переход в другую жизнь?
— Под нами, под нами этот мир,— задумчиво произнесла Бенина.— Я снам верю, ведь вполне может случиться, к примеру, что те, кто в другом мире, явятся сюда
АЯ*
и избавят нас от наших бед. Мир этот под землей, и вся штука в том, чтобы узнать, как и когда мы можем поговорить с подземными жителями. Они, должно быть, знают, как плохо нам живется здесь, а мы во сне видим, как хорошо им там... Не знаю, понятно ли я говорю... Я хочу сказать, что нет в нашем мире справедливости, а чтобы она была, мы и видим во сне все, чего нам не хватает, стало быть, в наших снах мы несем в этот мир справедливость. Донья Пака в ответ лишь глубоко-глубоко вздохнула, а Бенина, с присущей ей скоропалительностью, снова принялась лихорадочно думать о чудесной волшбе. Деловито суетясь в кухне, внутренним взором она видела перед собой лишь горшок с семью дырками да одетую в платье лавровую чурку... Но вот молитва, черт бы ее побрал! Это трудней всего!
XXIII
На следующее утро все шло хорошо: дону Фраскито с каждым часом становилось легче, и туман в его голове почти рассеялся; донья Пака пребывала в благодушном настроении; в доме было полно провизии, дня на два хватит, и Бенина могла отдохнуть от нелегкого труда у церкви святого Севастиана. Однако ей нужно было поддерживать легенду о своих обязанностях в доме священника, поэтому она, как в обычные дни, взяла на руку корзину и вышла из дому, решив употребить свободное утро на какое-нибудь полезное дело. Перед самым ее уходом донья Пака сказала ей:
— Я считаю, мы должны сделать подарок нашему дону Ромуальдо... Надо показать, что мы хорошо воспитаны и очень ему благодарны. Снеси-ка ему от моего имени две бутылки хорошего шампанского к жаркому из кролика, которое ты сегодня ему сготовишь.
— Да в своем ли вы уме, сеньора? Вы знаете, сколько стоят две бутылки этой самой шампани? Нам такие деньги за три месяца не выплатить. Я вижу, вы все такая же. Ведь и обеднели-то вы только из-за того, что вам не хотелось ударить в грязь лицом. Мы его одарим, когда выиграем в лотерею, с сегодняшнего дня я буду искать, кто бы взял меня в пай на одну песету, так чтоб на троих купить один билет, который стоит три песеты.
— Ладно, ладно, иди с богом.
И госпожа пошла поболтать с Фраскито: он к тому времени заметно ожил и снова стал словоохотливым. Они
/ч«
вместе принялись вспоминать андалусскую землю, где они родились, воскрешали родственников, знакомых и события; за разговором донья Франсиска вспомнила свой сон и решила проверить то, что ей привиделось, из осторожности ничего не сказав земляку о самом сне.
— А скажите, Понте, что сталось с доном Педро Хосе Гарсиа де лос Антринес?
После мучительных поисков в темных кладовых своей памяти Фраскито ответил, что дон Педро умер в тот год, когда произошла революция.
— Вот оно что, а я-то думала, он еще жив. А вы знаете, кто наследовал его добро?
— Да его сын Рафаэль, который так и остался холостяком. Теперь он почти старик. Мог бы и вспомнить о нас, о ваших детях и обо мне, ведь мы его самые близкие родственники.
— О, не сомневайтесь, он о вас вспомнит...— заявила донья Пака, сверкнув глазами, и речь ее заметно оживилась.— Будет просто свиньей, если не вспомнит... Говорили же мне дон Франсиско Моркечо и дон Хосе Мария Порсель...
— Когда?
— Всего... нет, не припомню, когда это было. Правда, они уже отошли в лучший мир. Но я как сейчас их вижу... Они были душеприказчиками дона Педро, верно?
— Да, сеньора. Я часто с ними встречался. Они были друзьями нашего дома, и я их прекрасно помню. Ходили всегда в черных сюртуках старинного покроя...
— Именно так.
— Помню их узкие шелковые галстуки и цилиндры, высоченные, как колокольня собора святой Марии...
И разговор продолжался в том же духе, свободно переходя от реальных вещей к воображаемым. Бенина меж тем шагала по улицам и проулкам со спокойной душой — у нее еще оставалось не менее трех дуро, и мысли ее тоже прояснились: открытая ей Альмуденой волшба с вызовом владыки подземного царства "казалась теперь абракадаброй, сказкой для дурачков. Гораздо более реальной она считала удачу в лотерее, которая, что бы там ни говорили, зависит не только от слепого случая: как знать, не витает ли над нами невидимый ангел или демон, который и вытаскивает номер главного выигрыша, заранее зная, у кого счастливый билет? Вот почему случаются и такие чудеса,
Имеется в виду революция 1868 г.
что выигрыш делят между собой несколько бедняков, купивших билет в складчину — кто песету, кто реал. Эти рассуждения привели Бенину к мысли, что надо найти кого-то, кто взял бы ее в пай, рхбо покупка лотерейного билета в одиночку казалась ей слишком уж рискованным предприятием. С Петрой и Четвертинкой, пытавшими счастье почти в каждом выпуске лотереи, ей не хотелось связываться, и она подумала о Лощеном, сочлене нищего братства прихода Сан-Себастьян, который как-то рассказывал ей, что играет в лотерею вместе с ослятником, соседом Обдулии; и Бенина ускорила шаг, чтобы застать слепого, пока он не ушел к церкви, направилась на улицу Кабеса и зашла в заведение с вывеской «Дойные ослицы». Лощеный, как мы уже говорили, проживал в хлеву с этими мирными животными, куда пустили его хозяева заведения, люди честные, добрые и милосердные. Одна из сестер хозяйки служила продавщицей лотерейных билетов, такая же профессия была когда-то у дяди хозяина, и этому самому дяде много лет тому назад выпал крупный выигрыш, после чего он вернулся в родные края и купил себе ферму. Таким образом, увлечение лотереей составляло, так сказать, фамильную черту владельцев молочного предприятия, превратилось в неизлечимый порок, ибо на деньги, истраченные за пятнадцать лет на лотерею, ослятник мог бы увеличить поголовье ослиц раза в три.
Бенине повезло: она застала все семейство в сборе, ослицы уже вернулись с утреннего выпаса и теперь лакомились отрубями. А разумные существа тем временем прикидывали шансы и приводили доводы в пользу того, что их лотерейный билет № 5005 завтра обязательно выиграет. Лощеный, рассмотрев проблему внутренним взором, до предела обостренным его слепотой, укрепил надежду семейства ослятников, заявив пророческим тоном, что билет № 5005 выиграет непременно, и это так же верно, как то, что на небе — бог, а в аду — дьявол. При таких обстоятельствах нетрудно догадаться, что предложение Бенины войти в долю подействовало на разгоряченные умы хозяев как взрыв бомбы, и первым всеобщим побуждением было отказать ей даже в самом скромном участии, ведь это означало подарить ей ни за что ни про что кучу денег.
Нищенка, оскорбившись, заявила, что в таком случае у нее найдутся три песеты, чтобы купить билет только для себя одной, и этот смелый шаг возымел желаемый результат. В конце концов сошлись на том, что, если она купит лотерейный билет, они войдут к ней в пай в половинной доле, а ей за это предоставят участие в счастливом билете № 5005, который всенепременно выиграет, на два реала. На том и порешили. Бенина ушла и быстро вернулась с лотерейным билетом № 4844, и номер этот, прочтенный горячими приверженцами лотереи и доведенный до сведения слепого, вызвал немалое смятение всей честной компании, словно фортуна по какому-то волшебству перекинулась с одного номера на другой. Наконец договор был заключен, паи распределены, и ослятник каждому выдал бумажку с указанием доли участия, так что наша старушка заплатила шесть реалов за свой билет и два реала за общий билет ослятников и Лощеного. Уходя, Лощеный ворчал себе под нос, что эта сладкоречивая ханжа вырвала у них часть выигрыша; ослятники позлословили насчет Обдулии, утверждая, что она не платит за хлеб, а сама покупает цветы в горшках и что хозяин дома того и гляди выставит ее на улицу; Бенина же поднялась наверх навестить девочку, у которой застала парикмахершу, трудившуюся над обрамлением хорошенькой головки Обдулии. В тот день свекровь прислала ей фрикаделек и маринованных сардин, Лукитас вернулся домой в шесть утра и еще спал, как говорится, без задних ног. Девочка собиралась на прогулку, ей хотелось посмотреть на сады, аллеи, экипажи, элегантно одетую публику, а парикмахерша сказала, что все это и прочие диковины она может увидеть в Ретиро, не говоря уже о лебедях, это те же гуси, только шея подлинней. Узнав, что Фраскито Понте заболел и лежит в доме ее матери, девочка искренно огорчилась и хотела тотчас же пойти навестить больного, но Бенина ее отговорила. Пусть Фраскито отдохнет денек-другой, оправится, и пока что ему лучше не вести бредовых разговоров, от которых он может и вовсе свихнуться. Согласившись с этими разумными доводами, Обдулия распрощалась со служанкой и вернулась к своему первоначальному намерению выйти на прогулку, а Бенина поспешила на улицу Руда, где ей надо было заплатить кое-какие мелкие долги. По дороге решила, что доля ее в двух лотерейных билетах слишком уж велика, и, чтобы уменьшить ее, пошла искать Альмудену, который мог бы принять участие в игре, выложив хотя бы песету. Это верней, чем вызывать подземных духов.
Размышляя об этом, она носом к носу столкнулась с Петрой и Диегой, несших вдвоем корзину с дешевым галантерейным товаром. Те остановились, так как хотели сообщить ей нечто экстраординарное, представлявшее для нее несомненный интерес: — А вы знаете, почтенная? Альмудена вас ищет не доищется.
— Меня? Я сама ищу его, чтобы спросить, не хочет ли он...
— Он хочет вытряхнуть из вас душу, вот чего он хочет...
— Что?
— Он злой, как черт... Совсем с ума сошел. Меня утром чуть не убил ни за что ни про что. В общем, он съезжает.
— С улицы Санта-Касильда переезжает в Камброне-рас...
— Его будто муха какая укусила, ходит сам не свой. Бабенки громко расхохотались, а Бенина не знала, что
им ответить. Она подумала, что африканец заболел, и решила поискать его у церкви святого Севастиана, но женщины ей сказали, что слепой просить не пришел, а если почтенная желает с ним повстречаться, пусть пройдется по улицам Аргансузла и Пеньон, они там его недавно видели. Бенина, наскоро справив дела на улице Руда, пошла туда, куда они указали и, обойдя фонтан на площади и пройдя туда и обратно по улице Пеньон, увидела наконец Альмуде-ну, который выходил от кузнеца. Подошла к нему, взяла за руку и...
— Оставь меня, ты меня не трогать,— крикнул слепой, весь задрожав, будто его ударило электрическим током.— Ты плохая, ты обманщица... Я тебя убить.
Бедная женщина испугалась, увидав по лицу своего друга, что он в страшном волнении: губы его конвульсивно дергались, все лицо исказилось, руки и ноги дрожали, голос хрипел.
— Да что с тобой, Альмудена? Какая муха тебя укусила?
— Укусила меня ты, злая муха... Идем со мной... Я хотел с тобой говорить. Ты — дурная женщина...
— Ну пойдем, куда ты хочешь. Ты вроде не в своем уме! Они вышли на Ронду, и марокканец, хорошо знавший
местность, направил их путь к газовой фабрике, повелев своей подруге вести его туда под руку. По узким дорожкам перешли они бульвар Акасиас, а добрая женщина так и не узнала причин странного поведения своего друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Больного оставили одного, и Бенина снова вышла из дома, ей не терпелось заткнуть рты самым алчным кредиторам, которые грубо и нагло осаждали бедных женщин. Она позволила себе маленькое удовольствие — сунуть в рожу этим бесстыдникам деньги, которых они так домогались, потом накупила еще провизии на улице Руда и вернулась домой с полной еды корзиной и надеждой в сердце хоть два дня прожить без позорного попрошайничанья. Умело и проворно захлопотала на кухне, ей помогала госпожа, счастливая и улыбающаяся.
— А знаешь,— сказала она,— что со мной приключилось, пока тебя не было? Я задремала в кресле, и мне приснилось, что вошли двое сеньоров в черном. Это были дон Франсиско Моркечо и дон Хосе Мария Порселль, мои земляки, и они пришли сообщить мне, что скончался дон Педро Хосе Гарсиа де лос Антринес, родной дядя моего мужа.
— Бедный сеньор, царство ему небесное! — искренно огорчилась Бенина.
— И этот самый дон Педро Хосе, один из первых богачей у нас в горах...
— Но скажите, это сон или было на самом деле?
— Не спеши, милая. Значит, пришли ко мне эти сеньоры, дон Франсиско, врач, и дон Хосе Мария, секретарь Аюнтамьенто... они пришли ко мне, чтобы сообщить, что дон Гарсиа де лос Антринес, родной дядя Антонио, назначил их душеприказчиками...
— И что же?
— И что... это вполне понятно... так как прямых наследников у него не было, он завещал свое состояние...
— Кому?
— Успокойся, милая... Половину оставил моим детям, Обдулии и Антоньито, а вторую половину — Фраскито Понте. Как тебе это нравится?
— Да такого благодетельного сеньора надо было бы причислить к лику святых.
— И сказали мне дон Франсиско и дон Хосе Мария, что много дней они меня разыскивали, чтобы сообщить о наследстве, спрашивали и тут и там, и наконец узнали мой адрес... От кого бы ты думала? От священника дона Рому-альдо, которого вот-вот назначат епископом, а кроме того, он сообщил им, что я приютила сеньора де Понте... «Так уж получилось,— сказали они мне, от души смеясь,— что, явившись засвидетельствовать вам свое почтение, сеньора, мы убили сразу двух зайцев».
— Но скажите в конце концов: все, о чем вы рассказываете, это сон, да?
— Конечно. Я же тебе сказала, что уснула в кресле. Ведь эти сеньоры, что посетили меня, умерли тридцать лет тому назад, когда я была еще невестой Антонио... Ты только представь себе... А Гарсиа де лос Антринес и в то время был уже очень стар. С тех пор я о нем ничего не слыхала... Ясно, что это был сон, но все выглядело как наяву, я их обоих как будто и сейчас вижу... Я тебе об этом рассказала, чтобы ты посмеялась... нет, смеяться тут нечему, бывает, что сны...
— Сны...— сказала Нина.— Что бы там ни говорили, а сны тоже от бога. Кому ведомо, что в них правда, а что — ложь?
— Верно... Кто может утверждать, что за тем миром, где мы живем, под ним или над ним нет другого мира, в котором живут те, что давно умерли?.. И кто может оспаривать, что смерть — не что иное, как переход в другую жизнь?
— Под нами, под нами этот мир,— задумчиво произнесла Бенина.— Я снам верю, ведь вполне может случиться, к примеру, что те, кто в другом мире, явятся сюда
АЯ*
и избавят нас от наших бед. Мир этот под землей, и вся штука в том, чтобы узнать, как и когда мы можем поговорить с подземными жителями. Они, должно быть, знают, как плохо нам живется здесь, а мы во сне видим, как хорошо им там... Не знаю, понятно ли я говорю... Я хочу сказать, что нет в нашем мире справедливости, а чтобы она была, мы и видим во сне все, чего нам не хватает, стало быть, в наших снах мы несем в этот мир справедливость. Донья Пака в ответ лишь глубоко-глубоко вздохнула, а Бенина, с присущей ей скоропалительностью, снова принялась лихорадочно думать о чудесной волшбе. Деловито суетясь в кухне, внутренним взором она видела перед собой лишь горшок с семью дырками да одетую в платье лавровую чурку... Но вот молитва, черт бы ее побрал! Это трудней всего!
XXIII
На следующее утро все шло хорошо: дону Фраскито с каждым часом становилось легче, и туман в его голове почти рассеялся; донья Пака пребывала в благодушном настроении; в доме было полно провизии, дня на два хватит, и Бенина могла отдохнуть от нелегкого труда у церкви святого Севастиана. Однако ей нужно было поддерживать легенду о своих обязанностях в доме священника, поэтому она, как в обычные дни, взяла на руку корзину и вышла из дому, решив употребить свободное утро на какое-нибудь полезное дело. Перед самым ее уходом донья Пака сказала ей:
— Я считаю, мы должны сделать подарок нашему дону Ромуальдо... Надо показать, что мы хорошо воспитаны и очень ему благодарны. Снеси-ка ему от моего имени две бутылки хорошего шампанского к жаркому из кролика, которое ты сегодня ему сготовишь.
— Да в своем ли вы уме, сеньора? Вы знаете, сколько стоят две бутылки этой самой шампани? Нам такие деньги за три месяца не выплатить. Я вижу, вы все такая же. Ведь и обеднели-то вы только из-за того, что вам не хотелось ударить в грязь лицом. Мы его одарим, когда выиграем в лотерею, с сегодняшнего дня я буду искать, кто бы взял меня в пай на одну песету, так чтоб на троих купить один билет, который стоит три песеты.
— Ладно, ладно, иди с богом.
И госпожа пошла поболтать с Фраскито: он к тому времени заметно ожил и снова стал словоохотливым. Они
/ч«
вместе принялись вспоминать андалусскую землю, где они родились, воскрешали родственников, знакомых и события; за разговором донья Франсиска вспомнила свой сон и решила проверить то, что ей привиделось, из осторожности ничего не сказав земляку о самом сне.
— А скажите, Понте, что сталось с доном Педро Хосе Гарсиа де лос Антринес?
После мучительных поисков в темных кладовых своей памяти Фраскито ответил, что дон Педро умер в тот год, когда произошла революция.
— Вот оно что, а я-то думала, он еще жив. А вы знаете, кто наследовал его добро?
— Да его сын Рафаэль, который так и остался холостяком. Теперь он почти старик. Мог бы и вспомнить о нас, о ваших детях и обо мне, ведь мы его самые близкие родственники.
— О, не сомневайтесь, он о вас вспомнит...— заявила донья Пака, сверкнув глазами, и речь ее заметно оживилась.— Будет просто свиньей, если не вспомнит... Говорили же мне дон Франсиско Моркечо и дон Хосе Мария Порсель...
— Когда?
— Всего... нет, не припомню, когда это было. Правда, они уже отошли в лучший мир. Но я как сейчас их вижу... Они были душеприказчиками дона Педро, верно?
— Да, сеньора. Я часто с ними встречался. Они были друзьями нашего дома, и я их прекрасно помню. Ходили всегда в черных сюртуках старинного покроя...
— Именно так.
— Помню их узкие шелковые галстуки и цилиндры, высоченные, как колокольня собора святой Марии...
И разговор продолжался в том же духе, свободно переходя от реальных вещей к воображаемым. Бенина меж тем шагала по улицам и проулкам со спокойной душой — у нее еще оставалось не менее трех дуро, и мысли ее тоже прояснились: открытая ей Альмуденой волшба с вызовом владыки подземного царства "казалась теперь абракадаброй, сказкой для дурачков. Гораздо более реальной она считала удачу в лотерее, которая, что бы там ни говорили, зависит не только от слепого случая: как знать, не витает ли над нами невидимый ангел или демон, который и вытаскивает номер главного выигрыша, заранее зная, у кого счастливый билет? Вот почему случаются и такие чудеса,
Имеется в виду революция 1868 г.
что выигрыш делят между собой несколько бедняков, купивших билет в складчину — кто песету, кто реал. Эти рассуждения привели Бенину к мысли, что надо найти кого-то, кто взял бы ее в пай, рхбо покупка лотерейного билета в одиночку казалась ей слишком уж рискованным предприятием. С Петрой и Четвертинкой, пытавшими счастье почти в каждом выпуске лотереи, ей не хотелось связываться, и она подумала о Лощеном, сочлене нищего братства прихода Сан-Себастьян, который как-то рассказывал ей, что играет в лотерею вместе с ослятником, соседом Обдулии; и Бенина ускорила шаг, чтобы застать слепого, пока он не ушел к церкви, направилась на улицу Кабеса и зашла в заведение с вывеской «Дойные ослицы». Лощеный, как мы уже говорили, проживал в хлеву с этими мирными животными, куда пустили его хозяева заведения, люди честные, добрые и милосердные. Одна из сестер хозяйки служила продавщицей лотерейных билетов, такая же профессия была когда-то у дяди хозяина, и этому самому дяде много лет тому назад выпал крупный выигрыш, после чего он вернулся в родные края и купил себе ферму. Таким образом, увлечение лотереей составляло, так сказать, фамильную черту владельцев молочного предприятия, превратилось в неизлечимый порок, ибо на деньги, истраченные за пятнадцать лет на лотерею, ослятник мог бы увеличить поголовье ослиц раза в три.
Бенине повезло: она застала все семейство в сборе, ослицы уже вернулись с утреннего выпаса и теперь лакомились отрубями. А разумные существа тем временем прикидывали шансы и приводили доводы в пользу того, что их лотерейный билет № 5005 завтра обязательно выиграет. Лощеный, рассмотрев проблему внутренним взором, до предела обостренным его слепотой, укрепил надежду семейства ослятников, заявив пророческим тоном, что билет № 5005 выиграет непременно, и это так же верно, как то, что на небе — бог, а в аду — дьявол. При таких обстоятельствах нетрудно догадаться, что предложение Бенины войти в долю подействовало на разгоряченные умы хозяев как взрыв бомбы, и первым всеобщим побуждением было отказать ей даже в самом скромном участии, ведь это означало подарить ей ни за что ни про что кучу денег.
Нищенка, оскорбившись, заявила, что в таком случае у нее найдутся три песеты, чтобы купить билет только для себя одной, и этот смелый шаг возымел желаемый результат. В конце концов сошлись на том, что, если она купит лотерейный билет, они войдут к ней в пай в половинной доле, а ей за это предоставят участие в счастливом билете № 5005, который всенепременно выиграет, на два реала. На том и порешили. Бенина ушла и быстро вернулась с лотерейным билетом № 4844, и номер этот, прочтенный горячими приверженцами лотереи и доведенный до сведения слепого, вызвал немалое смятение всей честной компании, словно фортуна по какому-то волшебству перекинулась с одного номера на другой. Наконец договор был заключен, паи распределены, и ослятник каждому выдал бумажку с указанием доли участия, так что наша старушка заплатила шесть реалов за свой билет и два реала за общий билет ослятников и Лощеного. Уходя, Лощеный ворчал себе под нос, что эта сладкоречивая ханжа вырвала у них часть выигрыша; ослятники позлословили насчет Обдулии, утверждая, что она не платит за хлеб, а сама покупает цветы в горшках и что хозяин дома того и гляди выставит ее на улицу; Бенина же поднялась наверх навестить девочку, у которой застала парикмахершу, трудившуюся над обрамлением хорошенькой головки Обдулии. В тот день свекровь прислала ей фрикаделек и маринованных сардин, Лукитас вернулся домой в шесть утра и еще спал, как говорится, без задних ног. Девочка собиралась на прогулку, ей хотелось посмотреть на сады, аллеи, экипажи, элегантно одетую публику, а парикмахерша сказала, что все это и прочие диковины она может увидеть в Ретиро, не говоря уже о лебедях, это те же гуси, только шея подлинней. Узнав, что Фраскито Понте заболел и лежит в доме ее матери, девочка искренно огорчилась и хотела тотчас же пойти навестить больного, но Бенина ее отговорила. Пусть Фраскито отдохнет денек-другой, оправится, и пока что ему лучше не вести бредовых разговоров, от которых он может и вовсе свихнуться. Согласившись с этими разумными доводами, Обдулия распрощалась со служанкой и вернулась к своему первоначальному намерению выйти на прогулку, а Бенина поспешила на улицу Руда, где ей надо было заплатить кое-какие мелкие долги. По дороге решила, что доля ее в двух лотерейных билетах слишком уж велика, и, чтобы уменьшить ее, пошла искать Альмудену, который мог бы принять участие в игре, выложив хотя бы песету. Это верней, чем вызывать подземных духов.
Размышляя об этом, она носом к носу столкнулась с Петрой и Диегой, несших вдвоем корзину с дешевым галантерейным товаром. Те остановились, так как хотели сообщить ей нечто экстраординарное, представлявшее для нее несомненный интерес: — А вы знаете, почтенная? Альмудена вас ищет не доищется.
— Меня? Я сама ищу его, чтобы спросить, не хочет ли он...
— Он хочет вытряхнуть из вас душу, вот чего он хочет...
— Что?
— Он злой, как черт... Совсем с ума сошел. Меня утром чуть не убил ни за что ни про что. В общем, он съезжает.
— С улицы Санта-Касильда переезжает в Камброне-рас...
— Его будто муха какая укусила, ходит сам не свой. Бабенки громко расхохотались, а Бенина не знала, что
им ответить. Она подумала, что африканец заболел, и решила поискать его у церкви святого Севастиана, но женщины ей сказали, что слепой просить не пришел, а если почтенная желает с ним повстречаться, пусть пройдется по улицам Аргансузла и Пеньон, они там его недавно видели. Бенина, наскоро справив дела на улице Руда, пошла туда, куда они указали и, обойдя фонтан на площади и пройдя туда и обратно по улице Пеньон, увидела наконец Альмуде-ну, который выходил от кузнеца. Подошла к нему, взяла за руку и...
— Оставь меня, ты меня не трогать,— крикнул слепой, весь задрожав, будто его ударило электрическим током.— Ты плохая, ты обманщица... Я тебя убить.
Бедная женщина испугалась, увидав по лицу своего друга, что он в страшном волнении: губы его конвульсивно дергались, все лицо исказилось, руки и ноги дрожали, голос хрипел.
— Да что с тобой, Альмудена? Какая муха тебя укусила?
— Укусила меня ты, злая муха... Идем со мной... Я хотел с тобой говорить. Ты — дурная женщина...
— Ну пойдем, куда ты хочешь. Ты вроде не в своем уме! Они вышли на Ронду, и марокканец, хорошо знавший
местность, направил их путь к газовой фабрике, повелев своей подруге вести его туда под руку. По узким дорожкам перешли они бульвар Акасиас, а добрая женщина так и не узнала причин странного поведения своего друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34