День выдался неплохой: как только Бенина пришла, Лощеный сообщил ей, что предстоят богатые похороны и свадьба. Невеста — племянница какого-то «уполномочного» министра, а жених... ну, этот... что в газетах пишут. Бенина заступила на свой пост, и вскоре какая-то сеньора подала ей два сентимо. Товарки Бенины попробовали вытянуть из нее, зачем ее приглашал к себе дон Карлос, но она отвечала уклончиво и односложно. Касиана решила, что сеньор де Трухильо скорей всего позвал к себе сенью Бенину, чтоб та приходила в его дом за остатками с господского стола, и слепая старуха на всякий случай стала обращаться с ней уважительно — а вдруг и ей что-нибудь перепадет.
На похоронах раздали не бог весть какую милостыню; устроители свадьбы расщедрились чуточку побольше, но зато собралось столько нищих из других приходов, что получилась давка и неразбериха, кто-то ухватил за пятерых, а кто-то остался т а1Ыз *. Когда из ризницы вышла разряженная в пух и прах невеста в сопровождении своей свиты, нищие налетели на процессию, как туча саранчи, шаферу разорвали пальто и помяли шляпу. Большого труда стоило ему стряхнуть с себя беспощадную стаю, пришлось швырнуть горсть мелочи в середину двора. Кто половчей, поживился, кто неповоротлив — только колени извозил в пыли. Капралыпа и Элисео пытались навести порядок, но, когда молодые и гости расселись по экипажам, вокруг церкви все еще бурлила толпа оборванцев, которые ругались и толкали друг друга. Расходились и снова сходились, чтобы поворчать напоследок. Это было похоже на мятеж, который идет к концу из-за того, что участники его выдохлись. Под конец слышались лишь отдельные выкрики: «Ты нахватал больше... отняли у меня мою долю... это нечестно... форменный грабеж...» Потешкица оказалась в числе тех, кто нахватал больше, но все равно изрыгала хулу на Капральшу и Элисео, подстрекая против них всю местную когорту. В конце концов пришлось вмешаться полиции и пригрозить, что заберут смутьянов, если они не угомонятся, и для нищих эта угроза прозвучала как слово божье. Пришлые убрались восвояси, а местные зашли в проход. За всю утреннюю кампанию Бенина добыла двадцать два сентимо, Альмудена — семнадцать. Про Ка-сиану и Элисео говорили, что они собрали по полторы песеты. Бенина и марокканец ушли вместе и, сетуя на горькую судьбу, отправились, как в прошлый раз, на площадь Прогресса, где присели у подножья памятника, чтобы поговорить о незадачах и заботах текущего дня. Бенина не знала, какому святому молиться: с тем, что удалось собрать, она не могла решить ни одной из своих проблем, потому что пора было рассчитаться с кое-какими мелкими долгами на улице Руда, чтобы поддержать свой кредит у лавочников и перебиться еще день-другой. Альмудена сказал, что ничем помочь ей не может, единственное, что он мог сделать — это отдать ей сейчас утреннюю выручку, а вечером — то, что соберет после обеда на своем обычном посту, на улице герцога Альбы, неподалеку от казармы Гражданской гвардии. Старушка отказалась воспользоваться его щедростью, ему самому надо что-то есть, чтобы не отдать богу душу, и марокканец ответил, что у себя, на Крус-дель-Растро, он как-нибудь протянет до ночи, выпьет кофе и подберет хлебные крошки. Бенина все равно отказалась принять такую помощь и вернулась к вопросу о заклятье, которым вызывают царя из-под земли, проявив веру и убежденность, вполне объяснимые ее затруднительным положением.
1 Здесь: ни с чем (лат.).
Неведомое и таинственное находит своих приверженцев в царстве отчаяния, где обитают души, которым начисто отказано в каком бы то ни было утешении.
— Я хочу сейчас же купить все, что нужно,— сказала бедная женщина.— Сегодня пятница, а завтра, в субботу, можно и попробовать.
— Ты покупать все вещи и не говорить...
— Понятно, ни словечком не обмолвлюсь. Попытка — не убыток, верно? Скажи мне еще вот что: это обязательно делать в полночь?
Слепой ответил утвердительно, повторил все правила, необходимые для того, чтобы заклинание возымело силу, а Бенина постаралась их хорошенько запомнить.
— Как я понимаю,— сказала она наконец,— ты до вечера будешь сидеть у фонтанчика на улице герцога Аль-бы. Если я что забуду, приду и спрошу у тебя, и еще ты повторишь со мной эту самую молитву. Мне ее всего трудней запомнить. Тем более если ты не переложишь ее на христианский язык, потому что в твоем наречии, друг мой милый, как я ни старайся, обязательно собьюсь.
— Если ты ошибаться, царь не приходить.
Озабоченная предстоящими трудностями, Бенина рассталась со своим другом, ей надо было раздобыть еще малую толику денег, чтобы добрать до той суммы, которая требовалась ей в этот день, и, уже не уповая на кредит, стала просить милостыню на углу улицы Сан-Мильян, неподалеку от входа в кафе «Золотой апельсин», донимая прохожих рассказом о своих бедах: и она-де только что из больницы, и муж ее свалился с лесов, и три недели у нее крошки во рту не было, и о прочих душераздирающих ужасах. Несчастной подавали, и она бы набрала и больше, если б не явился чертов фараон и не припугнул ее каталажкой в квартале Латина, если она быстренько не уберется подобру-поздорову. Тогда она пошла закупать все, что нужно для заговора, и это была очень трудная задача, ведь объясняться пришлось только знаками, а потом отправилась домой, тревожно размышляя о том, как выполнить колдовской обряд, чтоб госпожа ни о чем не догадалась. Тут был только один способ: выдумать, будто дон Ромуальдо сильно захворал и надо посидеть у его постели, а самой пойти к Альмудене... Но там может помешать Петра: мало того, что неверующий свидетель может испортить все дело, так еще и в случае удачного исхода эта пьянчужка пожелает забрать себе все сокровища, дарованные царем, или их часть... Конечно, лучше бы этот дар принесли не в виде драгоценных камней, а звонкой монетой или в банковских билетах, в пачках, стянутых резинкой, какие она видела в лавках менял. А то какая еще морока — ходить по ювелирам и продавать такую уйму жемчуга, сапфиров да бриллиантов... Ладно, пусть несут, что хотят, тут уж нечего придираться да капризничать.
Донью Паку она снова застала в дурном настроении, оттого что утром в дом заявился продавец одной из лавок и ругался грубыми, даже непристойными словами. Несчастная госпожа рыдала, рвала на себе волосы, умоляя свою верную подругу хоть из-под земли достать несколько дуро, чтобы она могла бросить их в лицо этому скоту лавочнику, а Бенина прикидывала так и сяк, но не могла найти способа разрешить этот ужасный конфликт.
— Милочка, ради всего святого, раскинь мозгами, придумай что-нибудь,— просила госпожа, обливаясь слезами.— Друзья познаются в беде. В безвыходном положении ничего не остается, кроме как подавить в себе стыд... Тебе не приходит в голову, как и мне, что выручить нас из беды мог бы твой дон Ромуальдо?
Служанка промолчала. Готовя еду госпоже, она лихорадочно перебирала в уме самые тонкие и хитрые комбинации. Когда донья Пака повторила свое предложение, Бенина как будто сочла его разумным.
— Дон Ромуальдо... Да, да. Схожу, попробую... Но не ручаюсь, сеньора, не ручаюсь. Может, усомнится... Одно дело творить милосердие, другое — давать деньги взаймы... А нам надо не меньше десяти дуро, иначе не обойтись... А что сказал этот грубиян Габино? Завтра опять придет скандалить?.. Скотина, разбойник... И торгует-то он непристойно!.. Значит, нужно десять дуро, и я не знаю, как дон Ромуальдо... За ним дело бы не стало, зато сестра его — крепкий орешек... Десять дуро!.. Пойду спрошу... Но не беспокойтесь, сеньора, если я припозднюсь. Не знаю, как такое дело спроворить... Смотря как они на это посмотрят, чего доброго скажут: «В другой раз...» Ну, я пошла; боюсь, приду поздно, но лучше поздно...
— Особенно, если придешь не с пустыми руками. Иди, милая, иди, умудри тебя господь. Будь у меня твои способности, я быстро вышла бы из этого переплета. Иди, а я помолюсь всем святым, какие есть на небесах, чтоб просветлили ум твой и вызволили нас обеих из этого чистилища. Прощай, милая.
Составив план действий, суливший, на ее трезвый взгляд, хоть слабую надежду на успех, Бенина направила свои стопы на улицу Медиодиа-Гранде, в ночлежный дом, принадлежавший ее подруге донье Бернарде.
XXI
Хозяйка заведения блистала своим отсутствием. Бенина застала лишь домоправительницу и ее помощника по имени Прието, который пользовался ее неограниченным доверием, он же вел учет еженощной сдачи в наем коек. Старушке ничего не осталось, как ждать — ведь эта пара «кумпаньонов» хозяйки не располагала средствами, в которых она нуждалась, чтобы разрешить приводившую ее в отчаяние проблему. Поговорили о том о сем (трудный год нынче, порядочных постояльцев все меньше, а тех, что норовят переночевать на дармовщинку, все больше), и Бенина решила спросить о Фраскито Понте; Прието ответил, что вчера вечером они вынуждены были отказать ему в ночлеге, так как он задолжал за семь коек и ничего не дал в погашение долга.
— Бедный сеньор!— вздохнула Бенина.— Значит, ночевал под открытым небом... Какое мучение в его-то годы... Мягко выражаясь, он стар, как замшелый пень.
Домоправительница сообщила ей, что дон Фраскито, не зная, где преклонить голову, нашел все же приют в доме Хорька на улице Медиодиа-Чика, в двух шагах отсюда. Вроде бы кто-то сказал, что он заболел. Узнав такую новость, Бенина тотчас позабыла о главной цели своего визита в это благословенное заведение и стала думать лишь о том, как бы узнать, что стряслось с бесприютным доном Фраскито. Она вполне успеет забежать на минутку в дом Хорька и успеть обратно к тому времени, когда вернется домой донья Бернарда. Сказано — сделано. И минут пять спустя настырная старушка вошла в некое подобие кабачка, служившего фасадом заведению Хорька, и первое, что она там увидела, была нахальная рожа Лукитаса, мужа Обдулии, который в компании таких же греховодников и двух-трех растрепанных девок сидел за небольшим круглым столиком, уставленным стаканами с дешевеньким красным и розовым вином, и играл в карты. Когда Бенина вошла, они как раз закончили кон, и зять доньи Паки, бросив на стол замызганные карты, которые были не чище, чем руки играющих, поднялся, покачиваясь, из-за стола, и заплетающимся языком с особым радушием, свойственным пьяным людям, предложил служанке своей тещи стаканчик вина.
— Спасибо, сеньорито, не надо, я уже немного выпила...— сказала старушка, выставив вперед ладонь в знак отказа.
Но хозяйский зять так пристал и его собутыльники таким дружным хором поддержали своего товарища,— ну, выпейте с нами, сеньора!— что Бенина отхлебнула немного из стакана, липкого от грязи. Не хотела вступать в пререкания с этими шалопаями из страха, как бы они не учинили скандал, и, ни слова не сказав беспутному Лукитасу о том, что он совсем забросил свою жену, перешла прямо к делу:
— А что, Фитюльки нет?
— Здесь я, к вашим услугам,— откликнулась тощая женщина, выходя из едва заметной щели за стойкой между полками с бутылками и графинами, служившей входом внутрь дома. Вход этот напоминал расщелину в скале, ведущую в орлиное гнездо, а женщина была такая худая, высохшая и жилистая, что облик ее никак не вязался с обстановкой и фауной подобных злачных мест. Ее лицо было настолько лишено плоти, что в профиль казалось совершенно плоским, как жестяные фигуры на флюгерах. На шее не уместилась бы ни одна новая морщина, а на одном ухе дыра для серьги была так велика, что в нее пролез бы палец. Выщербленные почерневшие зубы, облезлые брови, слезящиеся глаза и слипшиеся от гноя ресницы — вот, пожалуй, и все характерные черты ее лица. О фигуре этой женщины можно сказать лишь, что своими очертаниями она напоминала палку от швабры, на которую надели, вернее, накинули большую половую тряпку; когда она жестикулировала, казалось, будто в руках у нее метелочки, которыми она смахивает пыль с лица собеседника; когда говорила, в горле хрипело и булькало, словно она его прополаскивает; и тем не менее, как это ни странно, ее мятущиеся верхние конечности непостижимым образом выражали ласку и привет, и это располагало к ней, поэтому я утверждаю, что Фитюлька вовсе не была особой неприятной.
— Каким ветром вас сюда занесло, сенья Бенина? — приветствовала она гостью и, взяв за плечи, дружески встряхнула.— Я слышала, вы пошли в гору, устроились в богатый дом... И уж, должно быть, от сладкого пирога и вам кое-что обламывается... Видать, есть навар, а?..
— Да нет, что ты... Это было сто лет назад. Теперь мы на мели.
— Что? У вас плохи дела?
— Перебиваемся кое-как. Когда хлеба горбушка, когда воды кружка. А Хорек дома?
— Он вам нужен, сенья Бенина?
— Нет, я просто так о нем спросила. Как его здоровье?
— По-всякому. Болячку не ждешь, а она тут как тут.
— Дай бог ему здоровья... Скажи-ка мне еще вот что...
— Все, что прикажете.
— Я хочу знать, не приютила ли ты в своем доме одного кабальеро, которого зовут Фраскито Понте, и здесь ли он еще, мне сказали, он вчера вечером сильно захворал.
Вместо ответа Фитюлька знаком пригласила Бенину следовать за ней, и обе женщины, съежившись, пролезли в служившую входом щель между полками за стойкой. Там, внутри, оказалась узенькая лестница, по которой они одна за другой поднялись наверх.
— Человек он порядочный,—сказала Бенина, теперь уже уверенная в том, что горемычный кабальеро здесь,— можно сказать, персона.
— Из благородных. Гляди-ка, до чего можно докатиться... Что ему теперь его титулы!..
Через грязный и вонючий коридор они прошли в кухню, где давно уже не готовили. Плита и полки были завалены пустыми бутылками, рваными коробками, обломками стульев и грудами тряпья. В углу на жалком тюфяке неподвижно лежал, вытянувшись во весь рост, дон Франсиско Понте, в одной рубашке, с изменившимся до неузнаваемости лицом. Над ним склонились, стоя на коленях, какие-то две женщины, одна держала в руке стакан с разбавленным вином, другая терла больному виски, и обе наперебой кричали ему в уши:
— Да очнитесь же... Какого черта?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34