Но мы вам не завидуем, так и знай, Элисео, мы рады своей бедности, рады, что околеем с голодухи, зато мы попадем прямехонько на небо, а вот ты...
— Что — я?
— Ну как же!.. Ты ж богат, Элисео, богат, не отпирайся... С этой газетой да с тем, что тебе дают дон Сенен и сеньор священник... Ясное дело: своя рука к себе... Я не ропщу, сохрани господь. Да будет благословенна наша святая нищета... Подай тебе господь вдвое. Я так говорю, потому что помню твое добро, Элисео. Когда меня сбила карета на улице Луна, а случилось это в тот день, когда хоронили Соррилью 2... Так вот, я полтора месяца пролежала в больнице, а как вышла, одна-одинешенька и без гроша, это ты мне сказал: «Сенья Флора, а почему бы вам не пойти
1 Имеется в виду Виктор Эммануил II (1820—1878), первый король Италии. В 1870 г. папские владения по плебисциту вошли в объединенную Италию. В 1871-м были подписаны соглашения, регулирующие светскую и папскую власть, но папа Пий IX отказался от них и объявил себя ватиканским узником.
2 Сорриль я-и-Мораль Хосе (1817—1893) — испанский поэт романтического направления, прославился как автор пьесы в стихах «Дон Хуан Тенорио» (1849).
просить у храма, укрываясь от непогоды под сенью святого креста? Пойдемте со мной, я покажу вам, как можно добывать хлеб насущный, не болтаясь где попало, а в компании честных бедняков». Вот что ты мне сказал, Элисео, а я заплакала и пошла с тобой. И теперь я здесь только потому, что ты тогда обошелся со мной как человек честный и благородный. Знай, что я каждый божий день молю за тебя господа и прошу его умножить твое богатство, чтобы ты продавал кучу «Недель» и чтоб тебе носили жирную похлебку из кафе и из графских домов, чтоб ты и сам был сыт и кормил бы досыта свою толстомясую жену. Неважно, что Кресенсия и я и этот бедняга Альмудена разговляемся в полдень сухой горбушкой, которой впору мостить благословенные улицы этого города. И еще молю бога, чтоб тебе перепало и на глоток водки. Ведь ты без нее жить не можешь, а вот я отдала бы богу душу, если б выпила хоть стаканчик... И пусть оба твои сына выйдут в герцоги! Один из них у тебя подручный токаря и приносит по шесть реалов 1 каждую неделю; другой служит официантом в таверне в Мальдонадасе, а там шлюхи, извини за выражение, на чаевые не скупятся... Храни господь твоих сыновей, и пусть жена каждый год приносит тебе еще по ребенку; чтоб мне увидеть тебя разодетым в бархат и с новой деревяшкой из гуайако 2, а твою ведьму — в шляпе с перьями. Я благодарна богу: столько голодала, что совсем и забыла о еде, и на тебя, милый мой Элисео, сердца не держу, пусть у тебя будет все, чего не хватает мне, ешь, пей и напивайся; пусть у тебя будет дом с балконами и ночными столиками и железными кроватями с горами подушек, с чистыми, как у самого короля, простынями; пусть сыновья твои ходят, в новых беретах и альпаргатах на кожаной подошве, а дочка щеголяет по воскресеньям в розовой косынке и лакированных туфлях; пусть у тебя будет хорошая жаровня, мохнатый ковер у кровати, и кухня с керосиновой плитой и бумажными кружевами на полках, и картинки с изображением Каньянского Спасителя и святой Варвары, и полный комод белья, и ширмы с цветочками, и даже швейная машинка, хоть ты шить на ней и не будешь, но сможешь класть на нее пачки «Недель»; пусть будет у тебя много друзей и добрых соседей и побольше богатых домов, чьи хозяева, увидев, какой ты несчастный калека, давали бы
1 Реал — монета, равная четверти песеты (двадцать пять сентимо).
2 Гуайако — южноамериканское тропическое дерево с крепкой смолистой древесиной.
тебе сахарные крошки, спитой кофе «мокко» и рисовые севки; пусть будут благосклонны к тебе дамы из «Христианских бесед», чтоб они вносили за тебя квартирную плату или налог с дома и жертвовали бы кружевное белье для твоей жены... Дай тебе бог всего этого и много чего другого...
Внезапно из двери, ведущей в церковь, вышла сенья Касиана — разом смолкла струившаяся нескончаемым потоком болтовня Потешницы, и в проходе воцарилась тревожная тишина.
— Сейчас пойдут с главной мессы,— объявила Касиана, затем, остановившись перед говорливой товаркой, обрушилась на нее всей силой своей деспотической власти: — Ну-ка, Потешница, быстренько на свое место и закрой клюв, ты в божьем храме.
Из церкви начали выходить прихожане, некоторые подавали, но не ахти как много. Редко случалось, чтобы дающий оделил всех в равной доле, а в тот день лишь отдельные подаяния от двух до пяти сентимо попадали в руки старательного Элисео или Капралыпи, какая-то малость досталась Деметрии и сенье Бенине. Остальные не получили, можно сказать, ничего; так, слепая Кресенсия пожаловалась, что у нее почин в это утро не состоялся. Пока Касиана о чем-то тихо говорила с Деметрией, Потешница отвела Кресенсию в угол у выхода во двор.
— О чем таком она говорит там с Деметрией?
— Кто знает... Мало ли какие у них дела.
— Чует мой нос, что речь идет о талонах на благотворительность, которые раздают тем, кого приглашают на завтрашние похороны, где им народу побольше требуется. А Деметрии всегда везет, потому что о ней говорит прихожанам тот священник, который служит первую мессу, дон Родригито в фиолетовых чулках, говорят, он секретарь папы.
— Ей достанется все мясо, а нам — кости.
— Ясное дело!.. Всегда так получается. Чтоб урвать кусок пожирней, нет ничего лучше, как таскать с собой двух-трех младенцев. И никто не думает о стыде, ведь такие ленивицы, как Деметрия, вешаются на мужиков, а потом из своего греха еще и доход извлекают. Сама знаешь: каждый год она приносит по сосунку, не успеет выкормить одного, у нее в утробе уже растет другой.
— Она что же, не замужем?
— Как мы с тобой. Обо мне никто худого не скажет, в день святого Андрея я обвенчалась с моим Роке, а он возьми да и свались с лесов, царство ему небесное. А эта говорит, что, мол, муж ее на Фелипинах — стало быть, он оттуда делает ей детей... По почте... Господи, что за люди! Говорю тебе, что без детей ничего не добудешь: прихожанам твоя порядочность нипочем, они смотрят, есть у тебя грудной ребенок или нет, только детей и жалеют и того в толк не берут, что честнее-то мы, у кого их нет, мы в тяжких трудах дожили до старости и теперь уже ни на что не годны. Но попробуй-ка перевернуть мир и направить людское сострадание куда следует. Вот почему и говорится, что все теперь шиворот-навыворот, и не только на земле, но и на небесах, сто раз прав Лощеный, когда говорит, что придет самая большая социяльная революция, которая прижмет хвост паршивым богачам и возвысит бедняков.
Болтливая старуха уже заканчивала свои разглагольствования, когда произошло поистине странное событие, настолько необыкновенное и загадочное, что его можно сравнить разве что с ударом молнии в самую середину честной компании или же со взрывом бомбы — все прямо-таки остолбенели. Такого не помнили даже самые старые из старожилов, а новенькие просто не понимали, в чем дело. Но и те и другие смутились, испугались, онемели. А что же случилось? Да ничего особенного: просто дон Карлос Трухильо, который всю жизнь, с сотворения мира, выходил из церкви через ворота на улицу Аточа... Он и в тот день не изменил застарелому обычаю, но, пройдя с десяток шагов, вернулся в церковь и направился к выходу на улицу Уэртас — дело немыслимое, невероятное, все равно что солнце повернуло вспять.
Но даже не это явилось главной причиной смятения среди нищих, а то, что дон Карлос остановился посередине прохода (все столпились вокруг него, ожидая, что он опять оделит каждого), оглядел их, как на смотру, и сказал:
— Послушайте, почтенные старушки, кто из вас сенья Бенина?
— Это я, сеньор, я,— ответила та, что откликалась на это имя, и выступила вперед, опасаясь, как бы кто-нибудь из товарищей не присвоил себе ее имя и звание.
— Вот эта,— сухо и официально подтвердила Касиана, полагая, видимо, что для опознания и установления личности кого угодно из ее подданных необходимо Капралыпи.
1 Пусть исполняет (лат.) — формула согласия государства на выполнение дипломатическим представителем другого государства своих обязанностей.
— Так вот, сенья Бенина,— продолжал дон Карлос, опуская капюшон, перед тем как выйти на холод,— завтра в половине девятого зайдите ко мне, нам надо поговорить. Вы знаете, где я живу?
— Я ее провожу,— услужливо предложил Элисео, желая угодить разом и сеньору, и нищенке.
— Хорошо. Значит, я вас жду, сенья Бенина.
— Приду обязательно, сеньор.
— Ровно в половине девятого. Запомните хорошенько,— присовокупил дон Карлос, повышая голос, потому что к тому времени он уже прикрыл концом воротника потертого плюшевого плаща рот и нос— Коли раньше придете, придется ждать, а позже — меня уже не будет... Ну, с богом. Завтра двадцать пятое, мне еще надо в Монсеррат 1, а потом — на кладбище. Стало быть...
IV
Пресвятая матерь божья, сколько пересудов, какое лихорадочное любопытство, как все жаждали разгадать и понять замыслы добрейшего дона Карлоса! В первые минуты изумление было таково, что все лишились дара речи. По извилинам мозга каждого из членов нищего консорциума потянулась целая процессия... Сомнения, страхи, зависть, жгучее любопытство. Сенья Бенина, которой, несомненно, хотелось поскорей уйти от докучливого для нее всеобщего гаданья на кофейной гуще, сердечно распрощалась, как всегда, и отправилась восвояси. Через минуту-другую за ней последовал слепой Альмудена. Остальные, опомнившись от потрясения, вызванного такой неожиданностью, начали обмениваться вспыхивающими, как искры, предположениями: «Завтра все узнаем... Видно, он хочет помочь ей... У него штук сорок талонов на благотворительность».
— Как я вижу, тут манна с неба сыплется,— сказала Потешница Кресенсии,— на кого угодно, кроме нас с тобой; знать, родились мы не в добрый час.
А Касиана, лицо которой еще больше вытянулось и стало совсем уж неправдоподобно безобразным, зловещим тоном выразила соболезнование:
— Бедный дон Карлос! Не иначе как умом тронулся.
1 Монсеррат — церковь и приход в Мадриде.
На следующее утро сообщество воспользовалось тем счастливым обстоятельством, что ни Бенина, ни слепой Альмудена не появились на церковном дворе, чтобы продолжить обсуждение столь необыкновенного события. Деметрия робко предположила, что дон Карлос хочет взять Бенину в услужение, говорят, она кухарка, каких поискать, а Элисео к этому присовокупил, что, дескать, она и в самом деле была мастерицей стряпать, но теперь ее никто не хочет брать из-за того, что она старая.
— И к тому же любит обсчитывать хозяев,— заявила Касиана, нажимая на слово «обсчитывать».— Она их обсчитывала почем зря, кто этого не знает, потому ей теперь и приходится побираться, как и нам, грешным. Где бы она ни служила, отовсюду ее выгоняли: слишком уж руки у нее загребущие, а веди она себя как положено — спокойно доживала бы свой век в каком-нибудь хорошем доме...
— А я вам так скажу,— возразила Потешница, проявляя, как всегда, мрачный пессимизм,— раз она пошла побираться, значит, служила честно; кто обкрадывает хозяев, тот накопит себе на старость, а то и разбогатеет... да, да, немало и таких. Я знавала бывших служанок, которые разъезжали в карете.
— Здесь не место злословить.
— Да какое же это злословие! Вот тебе на!.. Уж кто на ближнего поклеп возводит, так это ваша милость, сеньора председательница министров.
— Я?
— Ну да... Ваше светлейшее превосходительство изволило сказать, что Бенина обсчитывала хозяев, а это неправда: если бы подворовывала, у нее были бы деньги, а были бы деньги, не пошла бы побираться. Вот тебе, скушай.
— Припекут тебя черти за твой болтливый язык.
— Не болтливых припекают, а богатых, особенно тех, кто отбирает милостыню у честных бедняков, которые терпят и холод, и голод, ночуя под открытым небом.
— Эй, сеньоры, мы в божьем храме,— напомнил старухам Элисео, стуча в пол деревяшкой.— Обращайтесь друг с дружкой вежливо и уважительно, как велит нам святая доктрина.
После этих слов снова воцарились тишина и покой, так часто нарушаемые несдержанностью некоторых членов братства, и потянулись унылые часы, в течение которых нищие то жалобным голосом просили милостыню, то, зевая, бормотали молитвы.
Теперь пора сообщить читателю, что в тот день сенья Бенина и слепой Альмудена отсутствовали не случайно, и сейчас мы поведаем о событии, сыгравшем важную роль в нашей невыдуманной истории. Как уже было сказано, они ушли один за другим с разницей в несколько минут, но Бенина остановилась у ограды поговорить с Лощеным, и слепой ее догнал, после чего они пошли вместе по улицам Сан-Себастьян и Аточа.
— Я остановилась поговорить с Лощеным, чтоб ты меня догнал, дружок Альмудена. У меня есть к тебе дело.
Она ласково и заботливо взяла слепого под руку и перевела через улицу. Вскоре они дошли до угла улицы Уросас и там остановились, пропуская поток экипажей.
— У меня к тебе дело,— продолжала Бенина,— я обращаюсь к тебе, потому что только ты можешь помочь моей беде, от остальных моих знакомцев по церковному двору толку мало.^Гы понимаешь, что я хочу сказать? Они любят только себя, и сердца у них каменные... У кого что-то есть — потому что заимел; у кого ничего нет — потому что не заимел. В общем, хоть умри от стыда, они и пальцем не шевельнут, а то еще и порадуются, увидев, как бедная нищенка брякнется оземь.
Альмудена обратил к ней свое лицо и, можно сказать, посмотрел на нее, если посмотреть значит устремить глаза на какой-нибудь предмет не с целью увидеть его — это бесполезно, сколько ни смотри,— а в знак внимания и готовности выслушать собеседника.
— Амри ты знать, что Альмудена, он тебе служить, как пес. Скажи мне, какое ты... какое у тебя дело.
— Пойдем вниз по улице и по дороге поговорим. Ты идешь домой?
— Иду, куда ты хотеть.
— Мне кажется, ты устал. Слишком быстро мы идем. Хочешь, посидим немного на площади Прогресо и спокойно потолкуем?
Слепой, несомненно, ответил утвердительно, ибо через пять минут оба сели рядышком на цоколь решетки, окружающей памятник Мендисабалю2.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34