.. И еще ты должен выполнить все, что я прикажу: вернись в Мадрид и живи в своей каморке, как раньше.
— Если ты выходить за меня замуж — да... Если нет — нет.
— Так будешь ты есть, в конце-то концов? Я пришла сюда не затем, чтобы тратить время на проповеди, —самым решительным тоном заявила Бенина.— Если ты решил поститься, я ухожу.
— Ешь ты сама...
— Оба поедим. Я пришла, чтобы позавтракать с тобой вместе.
— Ты выходить за меня замуж?..
— Ну что за человек! Хуже ребенка. Отшлепать тебя, что ли?.. Прошу тебя, поешь и подкрепись, а потом уж поговорим о свадьбе. Неужели ты думаешь, что мне нужен муж, высушенный на солнце, как пергамент?
Этими и другими доводами ей удалось наконец убедит^ своего друга, и несчастный преодолел отвращение к еде. Начал как бы через силу, а под конец хватал пищу с жадностью, пока не насытился. Но мысль о женитьбе не оставил и, пока жевал, время от времени приговаривал:
-— Я с тобой жениться... ехать в мой страна... Если хочешь, венчаться в твоя вера... Или в моя вера, если хочешь... Я — иудей... Сеньориты из благотворительный общество меня крестили... Дали имя Иосиф Мария Альмуде-на...
— Хосе Мария де ла Альмудена. Раз ты христианин, так нечего и говорить обо всяких плохих религиях.
— Один бог на свете, один, только Он,— воскликнул слепой в порыве мистического вдохновения.— Он исцелять всех, у К.ОГО разбитый сердце... Он один знать, сколько звезда на небе, зовет каждая по имени. Адонай славят каждый живой тварь, и четвероногий, и птица с крыльями... А-али-илуйя!
— Правильно, дружок, затянем-ка алилуйю, чтоб еда пошла впрок.
— Голос Адоная над вода, над большой вода. Голос Адоная сильный, голос Адоная красивый. Голос Адоная рушит великолепие Ливана и Сиона, повергает в страх детей единорога... Голос Адоная гасит пламя, сотрясает Пустыня; сотрясает и пустыня Кадер... Голос Адоная пугает робкий олень... Во дворце его все петь ему слава. Адонай насылать на земля потоп. Адонай благословлять свой народ и ниспослать ему мир...
Он долго еще читал еврейские молитвы на кастильском пятнадцатого века, сохранившиеся в памяти с детства, а Бенина почтительно слушала, дожидаясь, когда он кончит, чтобы вернуть его к действительности, к повседневным земным заботам. Потом они поспорили о том, надо ли ему возвращаться в приют святой Касильды: он не хотел подчиниться своей подруге в таком важном деле, пока та не даст твердое слово стать его женой. Он попробовал объяснить, почему в том состоянии духа, в котором он пребывал, его так влекли заваленные мусором каменистые склоны. Ему не по силам было выразить свои чувства, а Бенине — понять их; однако внимательный наблюдатель без труда мог бы увидеть в этом его странном желании своего рода атавизм, инстинктивный возврат к древности, ибо марокканец искал пустоши, дикие места, подобные тем, в которых возникла его раса... Такое ли уж это безумие? Пожалуй, нет.
XXIX
При всей своей изобретательности и находчивости Бенина не смогла убедить марокканца вернуться в Мадрид.
— Не возьму в толк,— сказала она, исчерпав все доводы,— на что ты будешь жить на этой твоей горе, где ты устроил себе молельню. Побираться не ходишь, кроме меня, никто тебе харчей не принесет, а у меня пока что есть деньги, но очень скоро не останется и медного гроша, и мне придется снова унижаться, попрошайничать. Манны небесной ты ждешь, что ли?
— Да, и манна будет упасть,— с глубоким убеждением ответил Альмудена.
— Жди, как же... Но скажи-ка мне вот что, сынок: нет ли здесь закопанных денег?
— Есть много деньги, много.
— Так послушай, почему бы тебе их не поискать, хоть не даром тратил бы время. Да нет, куда там, не верю я ни в сказки, ни в ворожбу, что ты привез из страны неверных... Нет, нет, не в этом нам, беднякам, надо искать спасения: что клады, что драгоценности, которые тебе принесут в корзинах — все это, по-моему, пустые разговоры.
— Если ты выходить за меня замуж, я находить много клад.
— Ладно, ладно... Так и берись за дело, узнай, где закопана корзина с деньгами, я помогу тебе ее выкопать, и тогда этих денег, как бог свят, хватит нам и на свадьбу.
И Бенина начала собирать в корзину остатки еды, намереваясь уйти. Альмудена не хотел, чтобы подруга его уходила так скоро, но она настояла на своем с твердостью, которую всегда проявляла в подобных случаях:
— Только мне и не хватало остаться здесь на солнцепеке да на ветру, словно шкуре, растянутой для просушки возле дубильни! А еще вот что ты мне скажи: я буду сидеть с тобой здесь, а кто накормит мою госпожу?
Упоминание о госпоже вернуло Мордехая к мысли о «шикарном кавалере», он снова разволновался, и Бенина поспешила успокоить его известием о том, что Понте, дескать, уже вернулся в свои дворянские хоромы, а они с госпожой не хотят иметь больше никаких дел с этим старым плутом, проявившим черную неблагодарность: он ушел по-английски, ни с кем не попрощавшись и не заплатив за пансион. Африканец с детской наивностью поверил этой выдумке и, взяв с Бенины торжественную клятву, что она будет навещать его каждый день, пока он не закончит свое суровое покаяние, отпустил ее с миром. Бенина поднялась наверх, чтобы вернуться в город через станцию — этот путь был короче и легче.
Когда Бенина пришла домой, госпожа первым делом спросила ее, когда вернется из" Гвадалахары дон Ромуальдо, на что она ответила, что точных сведений о дне возвращения сеньора священника нет. В тот день не случилось ничего, достойного упоминания, если не говорить о том, что Понте стало намного легче, особенно после того как зашла Обдулия и проболтала часа четыре с ним и с матерью о светской жизни, которую те вели в Ронде сорок лет тому назад. Надо заметить, что денег у Бенины стало еще меньше, так как девочка обедала с ними и пришлось, кроме обычной еды, купить вина, фруктов и мармеладу на десерт. В эти дни она изрядно потратилась да еще занялась благотворительностью в предместье Камбронерас, так что после уплаты самых неотложных долгов от десяти дуро, одолженных Фитюлькой, на день третьего похода Бекины к Толедскому мосту у нее остался всего один дуро и еще мелочь.
Нам достоверно известно, что во время этого третьего похода навстречу Бенине вышел вчерашний старик по имени Сильверио, а с ним стройной шеренгой шли, точно на бой, другие нищие обитатели трущоб, причем своим представителем они избрали безногого, у которого язык был хорошо подвешен, как будто мать-природа решила хоть чем-то возместить ему потерю обеих ног. Он выдвинулся вперед и от имени присутствующих членов нищего сообщества потребовал, чтобы сеньора делила свое безграничное милосердие поровну, ибо все они имеют право на ее подаяние и надеются на него. Бенина искренне и просто ответила на это, что раздавать и делить ей нечего и что она нисколько не богаче их. Ей никто не поверил, и, так как полчеловека истощил свое красноречие в первом выступлении, слово взял престарелый Сильверио и сказал, что все они не вчера родились и каждому ясно, что сеньора не та, за кого она себя выдает, что на самом деле она важная дама, переодетая нищенкой, которая и раньше посещала эти места, разыскивая и поддерживая настоящих бедняков. Так что напрасно она наряжалась, они знают ее уже много лет. О, в тот раз переодетая сеньора помогала всем поровну! Ее лицо хорошо запомнили и он, и многие другие, и все они готовы поклясться, что она — та самая персона, которую они сейчас видят своими глазами и могут коснуться рукой.
Присутствующие в один голос подтвердили слова восьмидесятилетнего Сильверио, который еще добавил, что прежнюю благодетельницу они почитали как святую и трижды будут почитать нынешнюю, как бы она ни нарядилась, и будут славить ее, преклонив колени. Бенина шутливо ответила, что она такая же святая, как ее бабушка, и если б они прежде подумали, то не впали бы в такую глупую ошибку. Да, действительно, несколько лет тому назад была такая знатная дама и прозывалась она донья Гильермина Пачеко, сильная духом и щедрая сердцем; она бродила по свету, творя благодеяния, в простом, но приличном платье, по строгому покрою которого можно было догадаться о ее принадлежности к высшему свету. Но этой достойной дамы уже нет в живых. Слишком уж хороша она оказалась для этого мира, и бог взял ее в царствие небесное, хоть здесь она была нам нужнее. Но даже если бы она была жива, господи, как можно спутать с нею несчастную Бенину? Всему Мадриду известно, что она из деревни, служит прислугой. Если уж по нищенской одежде в заплатах и штопке, по стоптанным альпаргатам они не могут отличить старую кухарку от знатной сеньоры — допустим даже, что та специально так вырядилась,— то уж во всем-то остальном никого не обманешь, например в речи. Донья Гильермина говорила что твой ангел — ну как же они могли спутать ее с женщиной, которая разговаривает на простом и всем доступном наречии? Родилась она в деревне под Гвадалахарой в крестьянской семье, двадцати лет от роду пришла в Мадрид и нанялась в прислуги. Читает с большим трудом, а в письме так слаба, что едва может накарябать свое имя: Бенина де Касиа. Из-за этой фамилии сельские шутники прозвали ее святой Ритой Кассийской. А она — никакая не святая, а большая грешница, и с опочившей в бозе доньей Гильерминой не имеет ничего общего. Она такая же бедная, как они, живет подаянием, выкручивается, как может, чтобы прокормить своих близких. Бог наделил ее щедростью, это верно, и как заведется у нее деньга, она, не жалея, делится с теми, кто нуждается еще больше, и этому рада.
Нищие ей не поверили, они лишь почуяли опасность быть обойденными милостью божьей и, протягивая к ней худые руки, жалобными голосами молили Бенину де Касиа о помощи. К общему хору присоединились оборванные истощенные дети, которые, цепляясь за юбки несчастной уроженки Алькаррии, все просили хлеба, хлеба. Тронутая такими несчастьями, старушка отправилась в лавку, купила дюжину фунтовых хлебцев и, разламывая их пополам, раздала нищей братии. Проделать это оказалось нелегко: все тотчас бросились к ней, каждый хотел получить свою долю первым, а некоторые пытались ухватить и вторую порцию. Получилась такая свалка, что казалось, будто руки страждущих умножились, из-под земли выросли. Бедная старушка запыхалась, стараясь оделить всех, однако ей пришлось пойти и купить еще хлеба, потому что две или три старушонки остались ни с чем и подняли крик на весь квартал.
Бенина уже считала, что отделалась от назойливых попрошаек, как ее хриплым голосом позвала женщина с «большеголовым уродцем на руках. В ней она тотчас узнала ту, которую два дня назад повстречала у Толедских ворот вместе с Потешницей. Женщина попросила Бенину подняться с ней в одну из комнат второго этажа, где она покажет ей такую жалостную картину, какую только можно себе представить. Та согласилась, ведь жалость и сострадание всегда брали в ней верх над другими чувствами, и, пока они поднимались по лестнице, женщина рассказала о бедственном положении своего несчастного семейства. Она была незамужем, но в сожительстве родила двоих детей, которые умерли от крупа на одной и той же неделе. Большеголовый уродец — не ее сын, а ее товарки, нечистой на руку пьянчужки, промышляющей тем, что водит слепого, а тот играет на скрипке. Женщину, которая все это рассказывала, звали Василия, у нее на руках отец, он обезножел, оттого что ловил в реке угрей, бродя по колено в воде; ее сестра, Сесареа, лежит вся в примочках — избил любовник, хлыщ и бездельник, завзятый картежник, «ночи напролет играет в мус в заведении Хорька на Медиодиа-Чика, сеньора знает, что это за дом?»
— Слыхала,— ответила Бенина, которую эта история не очень заинтересовала.
— Так вот, этот проходимец, после того как отлупил мою сестру, унес и заложил наши шали и нижние юбки. Вы его, наверно, знаете, во всем Мадриде другого такого мазурика не сыщешь. И прозвище у него дурное — Только Задень, но мы-то зовем его просто Задень.
— Нет, я его не знаю... С такими не вожусь.
В одной из самых тесных комнатушек второго этажа Бенина увидела действительно удручающую картину. Старый ревматик казался безумным: боли так терзали его, что он на крик кричал и чертыхался, а Сесареа как будто отупела от истощения, только и знала, что шлепала по попке орущего сопливого мальчугана, у которого от крика и дерганья, казалось, глаза вот-вот вылезут из орбит. В этом содоме обе женщины объяснили Бенине, что главной их бедой был не голод, а то, что они задолжали хозяину дома за три недели, и тот грозил выставить их на улицу. Старушка ответила, что при всем своем сочувствии не располагает средствами, чтобы выручить их из этого затруднения, и может предложить им только одну песету, на которую они день-другой перебьются. Сердце ее сжималось от жалости, когда она покинула этот бедлам, и хоть женщины ее и поблагодарили, видно было, что в душе у них осталось сомнение и разочарование, раз они не получили той помощи, на которую надеялись.
На лестнице Бенину остановили две старухи, одна из которых крикливым голосом заявила:
— Это надо же: спутать вас с доньей Гильерминой!.. Вот уж дураки, ослы безмозглые! Та была ангел в человеческом обличье, а тут... обыкновенная тетка, ходит тут и разыгрывает благодетельницу... Сеньора!.. Ничего себе сеньора!.. Луком разит, как из отхожего места, руки, как у прачки... Ну и святые нынче пошли, красная цена им — реал, а продавать их фигурки — не дадут и куарто!
Добрая женщина, не обращая внимания на эту ругань, пошла своей дорогой, однако на улице (как еще назвать пространство между домами) ее поджидало великое множество слепых, безруких и паралитиков, которые настойчиво просили хлеба или «худышек», чтоб его купить. Она попыталась уйти от назойливой толпы, но нищие преследовали ее, подступали, не давали пройти. Пришлось истратить на хлеб еще одну песету и быстро его раздать. Наконец ей удалось чуть ли не бегом уйти от докучливых попрошаек, и она поспешила к свалке, где надеялась встретить доблестного Мордехая. Тот нетерпеливо ждал ее на вчерашнем месте, и, поднявшись к нему, она тотчас достала из корзины припасы, и оба принялись за еду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34