Я же понес лампадку в подклеть.
– Дядя, ты будешь стрелять? – тихо спросил мальчик, глядя на меня серьезными глазами.
– Да, а ты иди к сестрам и братьям, – на ходу ответил я.
– Можно я посмотрю? – попросил он.
Объясняться с ним времени не было, и я кивнул. Теперь мне нужно было запалить порох, плотно набитый в сопло тыльной части пищали. Фитилем это сделать просто, а вот зажечь его от лампадки, оказалось нелегко, Больше всего я боялся, что она потухнет, так мал и ненадежен был плавающий в масле огонек. Пришлось пожертвовать куском трута. Как только он загорелся, я его раздул, положил прямо на сопло и, схватив в охапку мальчика, отбежал с ним подальше от ненадежного оружия. Пищаль грохнула так, что у меня заложило уши, а ее саму отдачей отбросило до противоположной стены. Покойный Кошкин пороха насыпал не жалея.
– Теперь беги к своим, – приказал я мальчику. Он оглушенный и напуганный повиновался, а я бросился в сени. Запорожец с Гривовым уже успели открыть дверь и выйти на крыльцо. Толпа после выстрела отхлынула и теперь молча стояла шагах в двадцати от избы. На ступенях остались только убитые хозяева, Вид у них был страшный, разорванная одежда и растерзанная плоть. Легче всего срывать свой гнев на беззащитных мертвых!
Гривов и запорожец плечом к плечу стояли возле дверей. Я встал между ними с опущенным сабельным клинком. Обе стороны молчали. Чего можно ждать от такого количества разъяренных, опьяненных кровью людей, я не представлял. Все могло повернуться или в одну или в другую сторону.
– Если пойдут на нас, – отступаем, тихо сказал я товарищам. Однако озверевшие холопы на нас нападать не спешили. От общей массы отделился человек в красном кафтане, убивший Кошкина.
– Казаки, – с истерическими нотами в голосе, закричал он, – отдайте нам кошкинских пащенков, и мы вас не тронем!
– Это вы расходитесь, тогда мы вас не тронем, – ответил Степан, поднимая над головой секиру.
В толпе отходящей от шока после выстрела, раздались крики и улюлюканье. Герой в красном кафтане сделал шаг в нашу сторону, толпа качнулась вслед за ним, и я пожалел, что не взял с собой лук и стрелы. Похоже, что он и был главным смутьяном, поднявшим бессмысленный бунт.
– Казаки, не повинуетесь, мы вас убьем! – опять закричал он, – Отдайте нам пащенков и идите куда вздумается!
Главарь, чувствуя за спиной поддержку толпы, горделиво упер руку в бок и отставил в сторону бердыш. Он явно блефовал, пытаясь взять нас на понт.
– Ну что, попробуем их разогнать, – тихо спросил я запорожца, – только не зарывайся, если что отступаем! Помни, за нами дети.
– Идет, – согласился он, – а ты останься, сторожи дверь, добавил он, обращаясь к Гривову.
Мой деревенский приятель хоть и держал в руках саблю, выглядел совсем не воинственно. К тому же ему совсем незачем было рисковать жизнью ради детей своего палача.
– Идем! – сказал я, и мы с запорожцем начали медленно спускаться с крыльца.
Главарь руку с бока убрал и приготовил к бою бердыш. Толпа пока стояла на месте, но не так монолитно как прежде. Как обычно бывает, уже каждый начал бояться за себя. Никому не хотелось попасть под секиру здоровенного казака.
– Смотрите, волк! – истерично крикнул кто-то в толпе.
«Волка» заметили не только там, я тоже увидел, как Полкан не торопясь, идет между нами и толпой. Вид у него был грозный: вздыбленная шерсть, оскаленная пасть.
Он подошел, развернулся и встал между Степаном и мной. Теперь, получалось, что нас стало трое и не знаю, кто из нас больше нагнал страха на крестьян.
– Волк, волк, волк! – опять закричали в разных местах, – Оборотень! – добавил чей-то испуганный голос.
Мы медленно приближались к толпе. Со стороны вид у нашей троицы был, думаю, страшный. Главарь с бердышом, смотрел на нас во все глаза и когда мы подошли, невольно отступил. Морда у него была самая, что ни есть самоуверенная, но оказаться в одиночку против двоих казаков, да еще и перед «серым волком», который может быть оборотень, страшно любому.
– Чего это вы, казаки! – совсем тихо сказал он. – Мы вам зла не желаем, Барин кровопийца и за свое ответил...
Я хотел спросить, при чем тогда малолетние дети, но не стал вступать в дискуссию, чтобы не снизить динамики момента. Степан вдруг сделал круговое движение огромной секирой, Полкан зарычал, я поднял саблю, и предводитель бунта сломался. Он начал отступать на толпу, она расступилась, и он исчез за чужими спинами.
Теперь мы стояли перед простыми крестьянами, среди которых оказались и спасенные из темной избы мужики.
Похоже, что кровь уже отливала от голов, и вид у большинства был не свирепый, а виноватый.
– Вы казаки не сердитесь, – рассудительно сказал высокий мужчина, с правильными чертами лица и глубокими морщинами от носа к подбородку, – покойный барин много нашей крови выпил...
– А мы-то тут причем? Мы вас не обижали, я даже ваших мужиков из темной вызволили. Вы же нас, чуть не убили камнями! – громко, что было всем слышно, сказал я.
– Дети ихние, дьявольское семя! Вырастут, такими же извергами будут. Отдали бы вы нам их добром! – крикнул со стороны невидимый человек.
– А если они не в родителей пойдут? Вы же православные люди, неужели невинных детей убьете? – опять громко, «на публику», спросил я.
Мужик, начавший переговоры, задумался помолчал, перекрестился и только после этого сказал:
– Мы конечно не звери и понимаем правду, только сам посуди, чем они нам за такое зло отплатят?
– Вы же не все помещиков убивали! Убил один. Где тот в красном кафтане? Пусть выйдет вперед, чего он за спинами прячется? – дал я возможность бунтарям сохранить лицо.
По сути, крестьянин был прав, при полном произволе помещиков ничего кроме зла они от потомков Кошкина не увидят. У всех в таких случаях своя правда и свой интерес, но это не повод убивать всех, кто может когда-нибудь навредить. Жизнь есть жизнь и в нее вмещается столько всего, что предвидеть и предусмотреть далекое будущее просто невозможно.
– Нет, – твердо ответил мужик, – миром решили бунтовать, миром и ответ держать будем! Сил у нас больше терпеть не осталось. Даже барские холопы на нашу сторону встали!
– Знаете что, – опять громко сказал я, – вы сейчас идите домой, а к вечеру пусть придут выборные мужики. Мы вместе и решим, как быть дальше. Нас с товарищем коровинские знают, мы их из казацкого плена вызволяли, они подтвердят, что у нас нет на вас умысла. Меня самого по приказу вашего помещика едва в избе живым не сожгли!
– Оно конечно так, – начал сдаваться мужик, – если вы заступитесь, тогда конечно. Только мы своих выдавать все равно не станем. Нет на это нашего согласия.
– Ладно, вечером все и обсудим, – посулил я. – А пока нужно убитых прибрать, да на погост отнести. Не гоже христианам над мертвыми суд творить. Теперь они за свои грехи уже перед Господом ответ держат.
Эти доводы окончательно убедили крестьян сменить гнев на милость. Люди начали поворачиваться и выходить из толпы. Она быстро редела. Перед нами осталось всего несколько человек, вполне мирно настроенных. Им хотелось уже сейчас начать обсуждение случившегося, но мне не терпелось разыскать и успокоить Марфу. Дворовые люди между тем, собрались уже возле крыльца и обступили убитых.

Глава 19

Мне казалось, что этот день никогда не кончится. Утром, дождавшись, когда крестьяне разойдутся, мы с Полканом отправились в лес за Марфой. Одна в ночном лесу оно пережила несколько трудных часов, но держалась молодцом. Когда я подошел к ней, пыталась даже улыбаться. Я рассказал ей о последних событиях и гибели ее врага. Однако девушка так переволновалась, что плохо слушала, думала о своем, машинально кивая головой.
– Теперь ты сможешь вернуться домой! – бодро сказал я, оканчивая рассказ, как говорится, на оптимистической ноте.
– Домой?! – почти с ужасом воскликнула она. – К мачехе? !
– Ну, в общем-то, не к ней, а к отцу, – попытался я смягчить предложение.
– К отцу! – только и сказала она и сделала такое лицо...
Ну, кто не знает, какие лица бывают у женщин, когда предложение им не нравится!
– Марфуша, понимаешь, – начал мямлить я, – мне, скорее всего, придется уехать, и я не знаю, что меня ждет...
Она молча слушала, а я чувствовал себя законченным негодяем, соблазнившим невинную девушку и тут же придумывающим отговорки, что бы ее бросить. Это усугублялось еще тем, что ей действительно некуда было податься. Никому не пожелаю оказаться в такой ситуации. И ее и моей.
– Ну, не хочешь возвращаться к отцу, может быть, у тебя есть родственники по материнской линии? Какие-нибудь тетки, дядьки?
– Никого у меня нет, – грустно ответила она, – да ты за меня не бойся, как-нибудь проживу, а нет, так омут для меня всегда найдется...
– Брось ты, какой еще омут, все уладится. Да я еще не знаю, уеду или нет, – пошел я на попятный, – Может быть,, еще все и образуется...
Она не ответила, отвернулась, чтобы вытереть слезу и покорно кивнула. Ну, какой нормальный мужик устоит в такой ситуации!
– Ладно, пошли в село, – бодро сказал я, – как-нибудь прорвемся, где наша не пропадала!
Я подсадил девушку на лошадь, взял коня за узду и вывел на тропинку. Однако сразу уйти нам не удалось. Полкан, вместо того, чтобы последовать за нами, сел на задние лапы и остался на месте.
– Полкан! – позвал я. – Мы уходим, пошли!
Пес посмотрел на меня своими желтыми глазами, широко зевнул, показывая мощные клыки, розовый язык и темное нёбо, и остался сидеть на месте. Это меня удивило. Я передал поводья Марфе, попросил подождать, и вернулся разбираться с собакой.
– Ну, ты что упрямишься? – спросил я пса, садясь перед ним на корточки.
Теперь наши глаза оказались на одном уровне, Собака смотрела, не мигая, и у меня возникло чувство, что она пытается мне что-то сказать. В голове неведомо почему появилась мысль, вполне здравая, если бы дело касалось человека, но странная в отношении животного.
– Ты не хочешь идти со мной? – спросил я, переводя неясный позыв в словесный эквивалент.
Полкан опять зевнул, тихо заскулил и, можете мне не верить, кивнул головой. Я, было, решил, что это простое совпадение, но он сидел и смотрел мне прямо в глаза. Мы так и глядели друг на друга, пока я опять не спросил:
– Ты считаешь, что мы с тобой в расчете?
Пес снова зевнул, потом неожиданно лизнул меня в нос теплым, влажным языком, встал и, круто повернувшись на месте, затрусил вглубь леса.
– Полкан! – позвал я, но он не обернулся и исчез между деревьями.
– Что случилось? – встревожено спросила Марфа, когда я подошел к ней. – У тебя какое-то странное лицо.
– Ты веришь в оборотней? – спросил я, не ответив на вопрос.
– Конечно, верю, – серьезно сказала она.
– Так вот, похоже, Полкан такой оборотень.
– Полкан? Но ведь он добрый!
– Выходит, что существуют и добрые оборотни, если он, не что-то другое.
– Да? – ничего не поняв, произнесла она. – А где он?
– Ушел...
– Как ушел, от нас?
Я кивнул и взял у нее из рук поводья.
– А он скоро вернется? – спросила она, когда мы уже выходили из леса.
– Боюсь, что никогда.
На душе у меня было муторно. Наверное, к домашним животным мы привыкаем еще больше чем они к нам и, расставаясь, грустим.
Спустя полчаса мы оказались в имении. Настроение у его обитателей было соответствующее несчастьям, внезапно на них обрушившимся. Какой бы сволочью, ни был покойный Кошкин, для детей он был родным отцом, Младшие ребятишки еще до конца не осознавали, что случилось с родителями. Они, когда попривыкли к мрачной обстановке в доме, даже начали шалить и баловаться. Старшие, а их было трое, семнадцатилетняя Дарья и две младшие сестры, девочки-погодки, одиннадцати и двенадцати лет, ходили с красными от слез глазами. Утешать их у меня не поворачивался язык, зато, казалось бы, примитивный и грубый запорожец, оказался таким тонким и внимательным человеком, что у меня второй раз за сегодняшнее утро произошла, что называется, переоценка ценностей.
После всего, им пережитого за последние дни, физических мучений, казак находил в себе силы ласкать и развлекать младших детей, быть предельно внимательным к старшим девочкам. То, что он запал на Дарью, сомнений не было, да и кто бы на его месте устоял, особенно после того, что продемонстрировал ему Кошкин, и пуританских законов Сечи!
Наблюдать чужую влюбленность всегда немного забавно, видишь в ней слабые отголоски собственной подобной неуравновешенности, что-то узнаешь, но искренне считаешь, что ты сам в тех же обстоятельствах, выглядел значительно достойнее. Я про себя хмыкал, когда видел, как трепетно, с повышенным уважением относится он к девушке. Он вел себя так, словно пытался загладить, заставить ее забыть омерзительный поступок отца.
Марфа оказавшись в новом месте, с новыми людьми, немного дичилась, и в общении с Дарьей Кошкиной у нее тотчас проявился дух соревнования. Обе девушки были молоды и хороши собой, но непонятно, кто лучше и краше. Поэтому каждая старалась отыскать ответ во взглядах и оценках окружающих.
Убиенных супругов снесли в церковь, на отпевание. Похороны должны были состояться по обычаю, на третий день, а пока там над ними читали поминальные молитвы. Несмотря на несчастье, в доме стало как-то светлее, я не мог судить, как здесь было раньше, но слуги, да и сами сироты не казались убитыми горем. О таком отношении к усопшим, лишний раз стоит задуматься тем, кто хочет, что бы их в последний путь провожали не с облегчением или равнодушием, а искренней скорбью.
Мы с запорожцем, наконец, смогли обменяться верхней одеждой. Хотя в сущности наше платье было в таком плачевном состоянии, что одно другого стоило. Для того чтобы переодеться, нам пришлось уединиться, что в тесноте заполненного людьми дома было непросто. Ключница, старуха, с лицом доброй бабы-яги, указала нам на уединенную светлицу в пристроенном к избе тереме.
Мы поднялись по узкой лестнице на второй этаж. В теремке, украшавшем помещичью избу, наверху, оказалась крохотная комнатка, с полатями. Здесь было чисто и пахло сухой травой и птичьими перьями. Я с вожделением воззрился на полати, застеленные пышной периной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39