– Ладно, разберемся с твоими родственниками, – пообещал я. – Не получится справиться, спрячу тебя подальше, чтобы они не достали.
– От моей мачехи не спрячешься, – мрачно сказала девушка, – она за своих детей на костер пойдет. Ведь если меня не станет, то все имение им достанется.
– Не так страшен черт, как его малюют, у нас тоже есть порох в пороховницах, – успокоил я.
Забивать себе раньше времени голову неразрешимыми проблемами, самое последнее дело. Все нужно решать по этапам. Как сказано где-то в Библии: «Будет день, будет пища».
Больше эта тема не обсуждалась. Засосала, что называется, рутина. Мы дружно, в четыре руки стирали, готовили еду, в перерывах целовались и изучали друг друга. Удержаться от этого было совершенно невозможно. Я даже не уверен, что в этом доминировала эротика. Скорее всего, нас обоих так достало одиночество, что когда исчезли моральные препятствия, мы попросту искали во взаимной близости опору и поддержку. Что может в нашей тяжелой и беспросветной жизни быть лучше, чем тесные объятия, отгораживающие и защищающие, от жестокого и равнодушного мира! На поверку Марфа оказалась простой и ласковой девочкой. Убедившись, в неотразимости своих чар и удовлетворив естественное любопытство, успокоилась и принялась благоустраивать наше временное жилье. Я доделал подобие гусиного чучела и продолжил заниматься стрелами. Гривов пока не появился, и ничего заслуживающего внимания не случилось. Вечером я протопил хижину, после чего мы вновь помылись уже вместе и предались плотским радостям. На следующий день все повторилось. Утром охота, днем работа, вечером любовь.
Нет, не получается у русского человека жить легко и просто! То ли Господь нас испытывает, то ли природные условия вырабатывают определенный тип характера, но даже когда все хорошо, чего-то не хватает. Ну, что может быть лучше: покой, безопасность, юная возлюбленная, погожие деньки, наслаждайся жизнью и радуйся.
Однако ничего у меня с таким отдыхом не получилось. На четвертый день вынужденного затворничества, я начал изнывать от беспокойства. Хотя Гривов и не оговаривал срока своего появления, я надеялся, что он сумеет выкроить несколько часов, что бы прийти и рассказать, что делается в селе. Мужик он обязательный и коли, не появился, то это могло означать, что сам попал в беду.
Марфа заметила, что я маюсь, и пристала с расспросами.
Пришлось поделиться тревогой.
– Может быть, он еще и придет! – попыталась успокоить она. – Мало ли что могло случиться.
– Вот меня и беспокоит, что с ним случилось. Нас спас, а сам пропадает.
– Тогда давай сходим в село, и сами все узнаем, – без тени сомнения или тревоги предложила девушка.
Как всегда оказалось, что ларчик открывается элементарно просто. Я сам об этом просто не решался заговорить.
– Будет лучше всего, если ты останешься здесь с Полканом, а я ночью схожу туда и все разведаю!
– Остаться? Ни за что! Я тебя одного не отпущу! – категорично заявила она.
Я только вздохнул. Как у большинства женщин у Марфы оказался сильный материнский инстинкт, который она, за неимением детей, проецировала на меня. Ей казалось естественным отправиться со мной в опасный поход.
– Понимаешь, девочка, – вкрадчиво сказал я, – там может быть опасно. Вдруг в лесу или селе окажется засада, мне одному будет легче выкрутиться.
Она отрицательно покачала головой.
– А если мне придется вступить в бой? Мы же не знаем, что там происходит.
– Не останусь я одна, вдруг с тобой что-нибудь случится! – категорично заявила она.
В этом тоже был резон. Оставлять ее одну без защиты мне тоже не хотелось, как тащить за собой. В этом-то и была главная загвоздка.
– Ты не бойся, я тебе мешать не буду, может быть еще и помогу, – пообещала она.
– Помочь ты сможешь только одним, если останешься здесь или, в крайнем случае, в лесу. Как ты себе представляешь, бегать от барских холопов в своем сарафане? К тому же Кошкин только и мечтает тебя поймать и погубить!
Кажется, она поняла, что я имею в виду, и задумалась. Потом ей в голову пришла совершенно гениальная мысль, и лицо просияло.
– А если я оденусь в мужское платье, а сарафан оставлю в лесу? !
– Одевайся, только где ты его возьмешь?
– Ну, если ты дашь мне свои портки, – строя невинные глазки, сказала она.
Ох уж эти мои шелковые подштанники, никак они не дают женщинам покоя!
– В них тебе будет холодно, лучше я тебе их потом подарю, – пообещал я. – А пока сделаем так. Ты с лошадью останешься в лесу, а мы с Полканом разведаем, что делается в селе. Я бы и пса тебе оставил, но он все равно не послушается. Если я не вернусь, поедешь в Москву и попросишь от мачехи защиты у царя. Царь Дмитрий парень добрый и очень любит красивых женщин, думаю, что поможет.
– А ты думаешь, я красивая? – тотчас спросила она, невольно приосаниваясь.
– Ты очень красивая и должна это знать, – ответил я, стараясь поднять ее самооценку.
Конечно, мой план был не идеален, но ничего более толкового в голову не пришло. Брать Марфу с собой на разведку было бы просто безумием, оставлять одну на острове опасно. Если со мной что-нибудь случится, она просто пропадет. Приходилось идти на риск.
– А в лесу на меня никто не нападет? – подумав, спросила она. – Я ужасно боюсь покойников!
– Вот насчет покойников, можешь быть совершенно спокойна. Они к тебе и близко не подойдут.
– Почему?
– Я знаю против них заговор. Помогает против любой нечисти.

Глава 17

В селе то и дело лаяли собаки, видимо, чуяли чужого пса. Это немного напрягало. Лишняя огласка нам с Полканом была ни к чему. Местные жители давно спали. Где-то, наверное, в стороне помещичьего дома стучал сторож железом о железо и протяжно кричал:
– Слуша-а-ай!
Откуда у сторожей взялась мода предупреждать лихих людей о своем приближении, я не знал. Видимо осталась с древности, или так распугивали злых духов, или пугали таящихся за крепостными стенами врагов, предупреждая, что стража не спит.
Мне это было на руку. Встречаться с помещичьей охраной, пока было не с руки. Я, переходя от избы к избе, пытался найти хоть один не спящий дом, чтобы узнать о судьбе Коровинских крестьян. В этом селе я никогда не был, привезли меня сюда без сознания, убегал я ночью, так что все знание местности ограничивалось избой, в которой жил, и парой увиденных с ее двора соседских усадеб.
Обращаться за информацией к бывшей хозяйке, я не рискнул, не так хорошо мы с ней были знакомы, что бы подставлять ее под барский гнев. Оставалось рассчитывать, что случай, в конце концов, сведет с каким-нибудь бодрствующим мужиком.
Беда была в том, что в очень немногих избах были окна, и свет у лучин слишком тусклый, что бы заметить его в дверных щелях. Мы с Полканом уже второй раз шли по длинной сельской улице, когда на дороге, наконец, появился прохожий. Я отошел к изгороди и присел на корточки, чтобы он не заметил меня раньше времени. По мягкой лапотной походке, я опознал в нем крестьянина и окликнул. Человек остановился посередине дороги и попытался разглядеть, кто его зовет. Я, не спеша, чтобы не напугать, подошел и поздоровался:
– Здравствуй, добрый человек.
– Здравствуй, коли, не шутишь, – ответил он, всматриваясь в неожиданного встречного, хотя что-нибудь разглядеть в такой темноте было мудрено.
– Ты никак здешний? – спросил я.
– Нет, – ответил он, – я тут гощу, а сам Коровинский. Слыхал, небось, про Коровино-то? Это недалеко, верст двадцать-тридцать отсюда. Нас еще недавно казаки сожгли.
Я обрадовался такому везению.
– Как же не слыхать, о вашей деревне по всей округе говорят.
– Ну, то-то, – не без гордости сказал он, потом грустно добавил. – Вот, горе то у нас какое.
Мы помолчали, отдавая долг памяти сгоревшей деревне, потом я спросил:
– А меня ты не признаешь?
Мужик приблизился, но рассмотреть все равно не смог:
– Нет, вроде, как и не признаю. Темно больно. Днем бы, наверное, признал.
– Помнишь двух казаков, что вас от плена спасали? – напомнил я.
– Как же не помнить, – немного замешкавшись с ответом, сказал он. – Спасибо вам, коли бы не вы, то нам и головы бы не сносить. Только вроде один из них мертвый, а второй в темной у барина сидит. Ты, который будешь?
Я хотел сознаться, что тот, что мертвый, но подумал, что мужик испугается разгуливающего покойника, и тогда от него ничего не добьешься, поэтому делано удивился:
– Кто это тебе сказал, что я мертвый. Разве дело живого человека покойником объявлять?! Это, братец, смертный грех!
– Прости, если обидел, – растеряно ответил он. – Сам то я не видел, а люди болтали, что тот казак, ну, ты, то есть, в избе сгорел.
– Нежели наша изба сгорела! – с театральным ужасом, воскликнул я. – А я в лес на охоту ходил, только сейчас вернулся и ничего не знаю! Вот горе-то какое!
Кажется, мужик начал верить, что перед ним не восставший из пепла мертвец и немного успокоился. Во всяком случае, перестал испуганно крутить головой.
– Сгорела, одни головешки остались! И главное было бы ведро, а то в дождь занялась. Не иначе, как кто красного петуха пустил. Повезло тебе, что на охоту ушел. А девка Марфа, что там жила, значит, заживо сгорела. Не повезло. А девка-то хорошая была, тихая, ласковая.
Мужик снял шапку, и перекрестился, а так как я был простоволосый, то лишь опустил голову. Мы помолчали, поминая Марфу. Разговор вроде кончился, и нужно было расходиться, но у меня оставался еще один вопрос:
– А не скажешь, где сейчас Гришка Гривов живет?
– Григорий? – поправил он. – Да как тебе сказать...
– Как есть, так и говори, – подтолкнул я, замявшегося крестьянина.
– Так Григорий тоже в темной, как и твой друг казак. Барин то здешний, ужас как строг. Как чуть что, не по нему, ногами застучит и в морду. А кого и выпороть велит, а то и того хуже. Обычное дело, – мужик вздохнул, снял шапку и почесал затылок, – Без строгости с нашим братом, конечно нельзя, но и так тоже нехорошо. Давеча вот...
Он не договорил и обреченно махнул рукой.
– А ты знаешь, где темная?
– Ты это что такое придумал? – испугался он. – Никак выручать хочешь?
Я не стал врать, и прямо сказал:
– Хочу.
– Так ведь боязно, мало ли что... Вдруг поймают!
– Когда мы вас вдвоем из казачьего плена выручали, целой ватаги не испугались. Стану я какого-то Кошкина бояться!
Крестьянин задумался, надел шапку, потом снова снял.
– Это правда, казаки пострашней барина будут. Я бы сам тебе помог, да потом куда деваться? Изба сгорела, придется тут зимовать. А барин строг, – повторил он, – чистый зверь!
Я обрадовался, помощник знающий местность, мне бы очень пригодился. Видно было, что мужик сам ненавидит помещика и с удовольствием ему навредит, оставалось его капельку подтолкнуть.
– Что тебе здешний барин? На новую избу я могу тебе денег дать, найдешь хорошего помещика у него и отстроишься. А то здесь дадут рубль в долг, а потом не то, что сам, внуки не откупятся.
– Это так, – согласился он. – Только изба больших деньжищ стоит, ее за медную московку не поставишь. Тут целый рупь нужен, а то и все два!
– Я тебе не то, что рубль, я тебе золотой червонец дам! Можешь себе хоть дворец построить.
– Ты правду говоришь, или шутишь? – дрогнувшим голосом, спросил он. – Откуда у тебя червонец?
– У татарина отобрал, и зарок дал бедному человеку помочь, – ответил я, вытаскивая из-за пазухи мешочек с деньгами. – Вот тебе и помогаю, а ты мне поможешь?
– А можно, хоть одним глазком глянуть? – не отвечая на вопрос, жалким голосом сказал он. – Я отродясь таких денег ни то, что в руках не держал, в глаза не видел!
Я вытащил из мешочка золотой цехин и положил его мужику в руку. Рассмотреть он его в темноте не мог, но зато понюхал и попробовал на вкус.
– А правду дашь или потом обманешь?
– Не обману, можешь сразу оставить его у себя. Ну, что пошли?
– Пошли, – тихо согласился он и махнул рукой вдоль дороги. – Темная там.
Мы двинулись туда, куда он указал и к нам присоединился Полкан. Крестьянин сначала испугался, но, разглядев, что это собака, засмеялся:
– Узнал я твоего пса! Вот теперь верю, что ты живой! Не станет собака с упырем ходить!
– Звать то тебя как, погорелец? – спросил я.
– С утра Иваном. У нас в семье все, кто не Иван, тот Степан, Проще будет сказать, Иван Степанович. А упырей я с детства не обожаю, – продолжил он, – помню, как-то мальчишкой иду мимо кладбища. Ночь как сейчас была темная, ни зги не видать, Смотрю, кто-то навстречу движется. Да не идет, а будто, над землей плывет. Я затаился, а оно все ближе и ближе...
Он замолчал, сбавил шаг. Потом и спросил:
– Ты не против, если я червонец, что ты дал, жене оставлю? Мы как раз, – он указал рукой в темноту, – в этой избе стоим. Мало ли что со мной случится, а как им тогда одним придется! У меня детей, что пальцев на руке.
Мне эта просьба не понравилось. Кто знает, что у Ивана Степановича на уме, сбежит и вся недолга. Однако и отказать было бы неправильно. Пришлось согласиться.
– Ладно, оставь. Только постарайся быстрее.
– Да, ты что, я мигом, одна нога здесь, другая там! Ты и соскучиться не успеешь.
Он исчез. Полкан подошел и ткнулся мордой в колени. Я его погладил. Невдалеке зашлась лаем собачонка. Вслед забрехали и соседские псы.
– Не любят тебя, Полкан, собаки, – сказал я, всматриваясь в темноту, не идет ли назад крестьянин. Собачонка уже не просто лаяла, а хрипела и задыхалась в ошейнике. Встревоженные окрестные собаки активно ей вторили, того и гляди, перебудят всю округу, а Иван Степанович все не возвращался. – Похоже, что нас с тобой кинули, – сообщил я псу, как бы перекладывая и на него часть ответственности на свой глупый поступок. Полкан заскулил и потребовал новой порции ласки.
– А вот и я, – послышался из-за спины, а не оттуда откуда я ждал, голос мужика. – Прости, что долго ходил, пока бабу разбудил, да дело ей растолковал...
– Собаки сильно лают, нужно быстрее уходить, – сказал я.
– Они всегда так брешут, что им еще делать, – успокоил Иван Степанович, однако шаг ускорил.
– Расскажи, что здесь за темная, – попросил я.
Мужик минуты две думал, потом ответил, словно пожимая плечами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39