Зрители покатились со смеху, разом разрядив атмосферу тревожного ожидания.
Однако расслабляться было нельзя. Предстоящий бой мы с запорожцем представляли себе примерно одинаково. От опушки да казачьего стана было метров сто. Добираться туда нужно было молодым, редким лесом, выросшим здесь лет десять назад, скорее всего, после пожара. К сожалению, пройти сюда можно было не только пешком, но и проехать верхом. Это было нам неудобно, пехотинцу всегда сложно справиться с кавалеристом. И еще неудобство, больших деревьев тут не осталось, так что засаде прятаться было негде, разве что в поредевшем осеннем кустарнике. Получалось, что на нашей стороне оставался только эффект неожиданности и небольшое численное превосходство.
Время близилось к вечеру, когда прибежал дозорный и закричал, что показались казаки. Иван Иванович впервые немного потерял самообладание, стал чуть суетлив, но ополченцев по местам расставил четко. Потянулись последние минуты ожидания. Возле костра, по нашему со Степаном плану осталось несколько человек, переодетых в казацкое платье. Все были вооружены трофейным оружием. Ими руководил запорожец. Я подобрал себе место, с которого был хороший обзор и приготовился к стрельбе из лука. Пока что это было наше единственное эффективное оружие.
Казаки, проблуждав целый день, назад ехали неспешно, такой же, как и утром гурьбой. Когда первые из них оказались в лесу, напряжение ополченцев достигло высшей точки. Больше всего я боялся, что кто-нибудь из наших не выдержит и раньше времени рванет рубаху на груди, Однако пока все шло как нужно.
Несколько человек авангарда так и не заметив прятавшихся крестьян, добрались до костра, вокруг которого сидели и лежали оставленные раненные товарищи. Теперь ждать было нечего. Первым вскочил Степан, над его головой сверкнула сабля. Больше я ничего не видел, начал стрелять из лука, целясь в экзотические наряды казаков. Стрелял по-монгольски, натягивая не тетиву, а отводя вперед древко. Так почти в два раза повышалась скорость стрельбы.
Описать боя я не смогу. Мне кажется, все, что ярко и красочно очевидцы сражений рассказывают, обычные фантазии на тему войны. Когда убивают тебя и нужно убивать тебе, не остается времени и возможности для наблюдений. Успеваешь заметить только самое близкое и опасное. Я краем глаза видел мелькающих между деревьями людей, слышал отчаянные крики, ругань и это, пожалуй, все, чем запомнился тот отчаянный бой не на живот, а на смерть.
Одни люди защищали свои семьи и свободу, другие собственную жизнь. Когда у меня кончились стрелы, я схватился за саблю. Почти рядом со мной лежали двое зарубленных крестьян и казак с размозженной головой. Я побежал к выходу из леса, откуда раздавались самые громкие крики. Все происходило так быстро, что понять, как проходит сражение и кто побеждает, я не мог. Проскочив вперед, я увидел, что по лесу за Иваном Ивановичем бегут два казака. У него была окровавленная голова, но он еще мог бежать, пытаясь уйти от смерти.
Я решил, что нас разбили. Крестьянин, на свое счастье, вовремя увидел меня и поменял направление. Теперь казаки оказались передо мной. Я остановился и ждал, когда они нападут. Жупан Степана, который до сих пор был на мне, их немного смутил, но, разглядев незнакомое лицо, они бросились разом, собираясь рубить сверху. Это был не самый разумный выбор. Березки в этом месте росли слишком часто, что бы можно было свободно действовать саблей. Я это учел и не рубил, а колол.
Первый казак сам напоролся на клинок. Со вторым пришлось повозиться чуть дольше. Когда и он упал, я повернулся назад, ища взглядом народного предводителя.
Молодчага не отпраздновал труса, и как только получил подмогу, сам бросился ко мне на помощь, размахивая дубиной.
– Как наши? – спросил я.
– Бьют иродов! – с восторгом закричал он, мельком глянул на заколотых казаков и побежал в гущу сражения.
Я отправился следом, бдительно глядя по сторонам. Упиваться битвой и пролитой кровью в мои жизненные принципы не входило. Кажется, это оказалось мудрым решением, потому что, когда на меня наскочил здоровенный казак в папахе набекрень, с кривой турецкой саблей, я хладнокровно парировал его удар и сам полоснул по голове сверху вниз. Однако и он оказался не последним фехтовальщиком, легко ушел от моего клинка. Потом ударил он, пытаясь обманным движением пробиться сквозь мою звенящую сталь. Я увернулся и так же неудачно ответил контратакой. Стало, похоже, что коса нашла на камень. Теперь мы, злые от неудач, стояли друг против друга, и каждый не решался начать первым.
– Ты кто такой будешь? – вдруг, спросил он.
– Так, мимо проходил, – ответил я, не давая себя отвлечь от боя.
– По шапке, вроде, басурман, по одежде наш, казак. Да и дерешься знатно.
– Правильно угадал, я запорожец, прискакал наказать вас за подлость!
По его лицу пробежала тень. Потом он резко повернул голову и посмотрел в сторону. Я ожидал чего-то подобного, но не успел отреагировать атакой, он же в уверенности, что смог заставить меня отвлечься, сделал отработанный выпад. Я следил за его рукой, вовремя отклонился, и сам воткнул клинок в левую сторону его груди. Казак вскрикнул и отшатнулся назад. Это было последнее, что я запомнил в том бою.
Потом, мне рассказали коровинские крестьяне, что меня сзади ударили по голове. Подобрали меня рядом с заколотым казаком. Сначала они подумали, что я убит, потом заметили признаки жизни и с другими раненными привезли в ближнее село.
Судя по всему, пока я «упивался радостью победы» над опытным противником, кто-то сзади рубанул меня саблей по голове. Спасла мне жизнь татарская шапка с металлическим вкладышем. Клинок разрубил ее пополам, но только слегка рассек голову. Удар был такой силы, что я, упал и надолго потерял сознание...
В тот момент, когда я пришел в себя, ничего этого понятно не знал. Лежал и пытался понять, куда попал. Б голове крутились какие-то отрывочные воспоминания, никак не соединяясь в единое целое. Скрипнула входная дверь.
– Водицы испить не хочешь? – спросила, входя в избу, женщина в темном бесформенном сарафане, с замотанной до глаз черным платком головой, как я решил здешняя хозяйка.
– Нет, не хочу, – с трудом произнося слова, отказался я. Голова у меня гудела, в глазах плыли черные точки, самочувствие было соответствующее. – Что со мной?
– С тобой-то? Ничего. Лежишь на лавке.
Формально она была права, я действительно лежал на лавке в закопченной избе. Что это за изба и я как сюда попал, было непонятно. Попробовал вспомнить, но ничего кроме боя в лесу, в памяти не осталось.
– Меня ранили? – уточнив, переспросил я.
– Тебя? – переспросила она, подошла к лавке и будто видела впервые в жизни, долго рассматривала. Потом вздохнула и согласилась: – Похоже, что так. Ты водица испить не хочешь?
– Нет, не хочу.
Я прислушался к собственным ощущениям. Отчетливо болела только голова. Подняться и проверить, что со мной, сил еще не было, тогда я спросил, уточнив вопрос:
– Ранили меня в голову?
– В голову? – опять она повторила мои последние слова. – В голову, а то еще куда! Так ты водицы испить, значит, не хочешь?
– Здесь есть кто-нибудь из Коровино? – не ответив на сакраментальный вопрос, спросил я.
– Из Коровино? Не знаю, я не местная, – сказала женщина. – Тут в селе много всяких крестьян. Не знаю, кто из них здешний, кто какой. Коровино ведь казаки еще давно дотла сожгли!
– А здесь ты что делаешь?
– Я, что делаю? – удивилась она. – Водицу тебе подаю. Не хочешь?...
– Нет!
В голове у меня уже достаточно прояснилось.
– Не хозяйка, говоришь, а кто?
– Так, живу пока, за тобой присматриваю. Может что подать?
– Пить я не хочу! – поспешил я предотвратить ее обычный вопрос. Сходи лучше позови кого-нибудь из бывших казачьих пленников.
– Чего ходить? Я и есть пленница. Под их игом целый месяц жила. Не ведаю, как живой осталась! Видно Господь так захотел.
– Постой, так ты тоже была в овраге?
– Вестимо была. И в Коровино была, когда казаки его грабили и жгли. Они меня давно захватили, хотели за большие деньги в султанский гарем продать. Потому видно и берегли, не надругались.
– Продать? В гарем султана? – переспросил я, не зная чему больше удивляться, тому, что она знает эти слова или считает себя такой ценностью, По мне тетка была не слишком молода и совсем непривлекательна, Однако у женщин часто существует собственная самооценка, не всегда соответствующая общей.
– Султану, – подтвердила она, – на туретчину, или персидскому шаху.
Я опять едва не переспросил, что она имеет в виду, но успел поймать себя за язык и пробормотал под нос:
– Ну да, тогда конечно, если шаху, то и говорить не о чем...
– А ты, случаем, еще не захотел водицы испить? – не слушая, спросила она. – Водица здесь целебная. Тебе старому человеку беречь себя нужно, неровен час, расхвораешься.
– Старому человеку? – как попугай повторил я за рей. – Это, в каком смысле старому?
– Ну, не старому старику, а просто старому, – пояснила она. – Тебе уже, поди, годков двадцать пять сравнялось?
– Двадцать пять, – опять повторил я за ней и замолчал, догадался, что у бедолаги от тяжких испытаний поехала крыша. – Нет, мне уже тридцать...
– Правда? – удивилась она. – А я бы тебе больше двадцати пяти не дала.
– Выходит, для своих дряхлых лет я хорошо сохранился.
– Выходит, – скорбно согласилась женщина.
– Значит, ты не местная. А откуда?
– Я то? Я сама из Калуги. Мой батюшка там воеводой.
– Кем? – опять воскликнул я.
– Воеводой, – не без гордости повторила она.
Мне уже случалось сталкиваться с девушками из знатных семей, и ничего хорошего из этого не получалось. Потому, если все это не бред душевнобольной, то меня могли ожидать очередные неприятности. Однако разговор у нас еще не кончился, и я спросил, намереваясь выяснить правду:
– Как же ты к казакам попала?
– Очень просто, они меня на дороге остановили. Батюшкиных стрельцов поубивали, а меня с мамкой с собой увели.
– И где эта мамка?
– Померла, сердешная. Уже девятый день намедни прошел. Уж я так убивалась...
– Пусть будет ей земля пухом, – сказал я.
Женщина, кивнула, промокнула кончиком платка слезу и перекрестилась.
– Так, выходит, ты уже давно в плену? – продолжил я допрос.
– Давно, казаки, когда с Днепра сюда шли, нас с мамкой и захватили. Сначала хотели у батюшки выкуп требовать, а потом решил в гарем султану продать. Их атаман сказал, что так они больше червонцев получат.
Похоже, что на султане и гареме ее крепко заклинило.
– А кто такой султан и что такое гарем?
Как ни странно, ответила она правильно.
– Понятно, – задумчиво сказал я, уже не зная, что и думать. Женщина была так закутана, что разглядеть что-либо кроме носа и губ я не мог. – А звать то тебя как?
– Марфой кличут, – ответила она, подумала и поправилась, – Марфой Ниловной.
Влюбляться в Марфу Ниловну я не планировал. На романтические встречи и близкие отношения с красивыми женщинами мне последнее время везло, но как истинно русского человека после окончания каждого романа, мучила совесть. Обычная борьба духа с плотью. Как мужчину, сеятеля собственного генофонда, меня привлекает каждая подходящая женщина. Но когда плоть побеждает условности морали, душа мстит стыдом и раскаяньем. Правда и то, что стыд не дым, глаза не ест, но все равно, обойтись без психологических травм и самобичевания никак не получается.
Скорее всего, это какой-то рудимент прошлого, оставшийся в мужской ментальности с тех пор, когда женщина в любви была слабее, уязвимее, и слишком многим рисковала. В новые времена, когда и женщины и мужчины принялись тасовать друг друга как карты в колоде, это выглядит старомодно, но что поделаешь, против натуры, как говорится, не попрешь.
– Марфой, говоришь зовут? Это хорошо, – сказал я, непонятно для чего. – Марфа красивое имя...
– Сама знаю, что красивое, как же иначе! Плохим бы меня родители не назвали! – подтвердила она.
Разговор у нас с ней явно не получался. Нужно было менять тему, и я спросил, то, что меня интересовало:
– Ты не заешь казака по имени Степан, который вас вместе со мной спасал?
– Нет, не знаю, – не задумываясь, ответила она.
– Ты вспомни, он высокий казак, с перевязанной головой.
– Казак? – рассеяно переспросила она. – Ты хочешь?...
– Хочу, – перебил я, – принеси ведро теплой воды и корыто.
– Зачем?
– Мне нужно помыть голову, она вся в крови!
Было, похоже, что, вся моя голова опять превратилась в засохшую кровяную коросту. Я попробовал дотронуться до раны, но не смог до нее добраться. В таком виде девушке не понравишься, даже такой заторможенной.
– А ты в баню сходи, – посоветовала она, не двигаясь с места.
– Сходи бы, да встать не могу. Так принесешь или нет?
Марфа задумалась, потом согласилась.
– Ладно, пойду, скажу мужичке.
Я остался один. В избе было сумеречно, свет проникал только через волоковое окошко в крыше, служащее для выхода дыма. Я уже привык к спартанской простоте русского жилища и давно перестал обращать внимание на интерьеры, вернее будет сказать, на их отсутствие.
Только теперь, когда ничто не отвлекало внимание, я вспомнил о собаке и лошадях, которых мы с запорожцем оставили в лесу. Если Степан погиб, они так там и остались.
Однако пока заниматься их судьбой я не мог. Нужно было сначала прийти в норму. О лошадях я не беспокоился, ручей протекал рядом с нашей тамошней стоянкой, а в лесу и на пустыре им было полно корма. Другое дело Полкан, не умеющий сам добывать еду, к тому же раненый.
В избу вернулась Марфа со старой женщиной, которая с трудом несла большое деревянное ведро с водой.
– Марфа, мне нужно срочно найти казака Степана! В лесу остались наши лошади и собака.
Пока дочь воеводы обдумывала мои слова, в разговор вмешалась крестьянка:
– В сарае твоя лошаденка, а Полкан во дворе. Строгий пес, мой хозяин хотел его привязать, так он так зубы оскалил, что к нему подойти побоялись!
Я подумал, раз собаку знают по имени, значит, запорожец жив и попросил женщину:
– Ты за ним пригляди, хозяюшка, и корми хорошо, а я в долгу не останусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39