В принципе, мне было все равно куда поворачивать, в любом случае шансов оказывалось пятьдесят на пятьдесят, а тут еще появилась возможность свалить на кого-то ответственность за выбор.
Я опять сел на лошадь, а Полкан словно того и ждал, самостоятельно, без команды, побежал впереди. Чем дальше мы продвигались, тем уже становилась дорога. Места здесь оказались сырыми, трава росла быстро и скоро я начал теряться, где собственно дорога, где бездорожье. Однако пес уверенно держался впереди и периодически что-то вынюхивал.
Версты через две, он остановился, упер нос в дорогу и надолго застыл в такой задумчивой позе. Я подъехал и ждал, что он будет делать дальше. Полкан поднял голову, посмотрел на меня и, не дожидаясь приказа, свернул прямо в чистое поле. Я поехал следом, всматриваясь в густую траву с надеждой заметить какие-нибудь следы прошедших тут людей, К сожалению, трава была самая обычная, как везде на пустырях в это время года.
В любом деле, которым занимаешься, если не хочешь подчиняться фантазиям, в прямом и переносном смысле, первой встречной собаки, необходимо быть специалистом. Увы, следопыт из меня получился никакой. Чем дальше мы забирались вглубь пустоши, тем большим идиотом я себя чувствовал. Однако Полкан так целеустремленно продвигался вперед, что остановить его и вернуться назад, я не рискнул. Кто его знает, может быть, он и правда нашел след!
Впрочем, ехать было приятно, стояли погожие, солнечные денечки может быть последние в этом году. К полудню солнце уже так припекало, что мне в трофейном камзоле стало жарко. Пришлось его снять и ехать «топлесс». Пустошь, на которую мы попали, тянулась между двумя лесными массивами с северо-востока на юго-запад, так что направление вполне соответствовало возможному маршруту работорговцев.
Кругом, сколько хватало взгляда, была самая настоящая пустыня. Опасаться мне было некого, солнце припекало, меня разморило, и я начал задремывать в седле. Лошадью можно было не управлять, она теперь сама послушно следовала за Полканом. Как известно, спать за рулем самое последнее дело, даже если транспортное средство, как в моем случае, снабжено собственной навигацией. Всегда может подвернуться под ноги случайный прохожий, Похоже, что такой нашелся и на меня: длинноухий и непредсказуемый.
Скорее всего, заяц выскочил из под ног моего Росинанта. Пугливая коняга взвилась на дыбы и понесла, так что я не успел даже толком проснуться. Ощущение, когда из-под тебя выпрыгивает лошадь, увы, не самое приятное. Действуя на рефлексах, я успел прижаться к шее необузданного скакуна и не вывалился из седла, но бешеные скачки животного были слишком резкими, к тому же со сна, я толком не понимал, что происходит, и ничего не успел предпринять. Кончилось это тем, что лошадь упала на бок. Удар о землю получился сильный и болезненный. Я попытался встать, но она всем телом прижала мне ногу к земле.
– Ты, это что, вставай, – попросил я, но лошадь только захрипела и судорожно задергала ногами. Можно было подумать, что у нее прямо на ходу случился инфаркт. Я напрягся, уперся руками в седло и попытался вытянуть придавленную ногу. Только она начала понемногу освобождаться, как у меня перед глазами возник кривоногий азиат в красных сапогах и круглой лисьей шапке. В руке его был лук, с наживленной стрелой. Сначала я даже не понял, откуда он взялся, просто констатировал для себя, что лошадь испугалась не зайца, а человека. Потом наши с ним взгляды встретились. Не знаю, что он увидел в моих глазах, в его было детское любопытство. Степняк с большим интересом наблюдал, как я корчусь на земле, освобождая ногу. Что он делает один на пустоши, и откуда свалился на мою голову, было непонятно. Поблизости, как мне казалось, не было ни дорог, ни деревень.
Мне пока было не до встречных татар, и я, перестав обращать внимание на любознательного зрителя, продолжил освобождение. Лошадь к тому времени, когда я справился с ее тяжестью, уже затихала. Вытащив ногу, я сел на землю и только после этого посмотрел на кочевника. Тот стоял там же где я увидел его первый раз и теперь целился в меня из лука, Кто он по национальности, я не определил. Глаза раскосые, выдающиеся скулы. Такой тип встречался по всей Волге. Скорее всего, ногаец, мельком подумал я, хотя он вполне мог быть и крымским татарином.
– Ну, что вытаращился? – спросил, хотя он отнюдь не таращился, а даже прикрыл левый глаз и прищурил и без того узкий правый.
То, что я не задергался и не испугался его, кажется, удивило. Он опустил лук и осклабился. Потом похвалил:
– Хорош рус! Червонец есть?
Червонцы у меня были, но пока говорить на тему денег я не собирался. Не отвечая на вопрос, спросил сам:
– Это ты убил мою лошадь? – кивнул я на две стрелы торчащие из ее головы. Выстрелы были мастерские, он каким-то образом сумел попасть коню в глаз и сонную артерию.
– Лошадь плохой. Хороший джигит ездить хороший лошадь! – небрежно сказал степняк.
На такое заявление возразить было трудно. Особенно когда в тебя целится такой классный стрелок. Я сам умею стрелять из лука, но не могу и представить, как можно добиться такой точности, Не дождавшись ответа, он спросил снова:
– Червонец есть?
Все разбойничье наследство было спрятано в камзоле, но куда он делся во время бешенной скачки, я понятно, не знал.
Я как разделся, так и ехал полуголым, а камзол перекинул через лошадиную шею.
– Нет у меня никаких червонцев, – ответил я и, похоже, ответил неправильно.
Кочевник разом потерял ко мне всякий интерес, а это грозило самыми неприятными последствиями.
– Червонец нет, плохо!– назидательно проговорил он и начал натягивать тетиву.
Целился он не в меня, а в землю, но это ничего не значило. Я ему теперь был не нужен, а для подобных людей, человеческая жизнь ровно ничего не стоила, Ни своя, ни тем более, чужая. Я с холодным отчаяньем понял, что он сейчас выстрелит. И в такой смерти не будет никакой патетики. Я даже не успею рвануть рубаху и прокричать что-нибудь возвышенное приличествующее случаю.
– Погоди, я знаю, где червонцы! – излишне торопясь, громко сказал я. Однако он мне не поверил. Тетива все сильнее уходила назад, а над древком лука стрела делалась все короче. Умолять, уговаривать его не стрелять было совершенно бессмысленно, я это понимал, но рот открылся сам по себе. К моей чести, а может быть и со страха, себя судить всегда трудно, невольно хочется выглядеть достойнее, чем на самом деле, я больше не произнес ни слова. Просто стоял с открытым ртом и смотрел на короткую, толстую стрелу ближнего боя с кованным из черного металла наконечником. Степняк тоже ничего не говорил, может быть, давал мне время перед смертью помолиться своему богу или кайфовал от сознания могущества. Не знаю, чем он руководствовался, давая мне помучиться перед смертью, я у него об этом не спрашивал.
«Все, – похолодел я, когда он посмотрел мне в глаза, – сейчас спустит тетиву». Однако он все медлил, возможно, наслаждался предсмертным страхом, который не мог не увидеть в моих глазах. Чужая душа потемки, тем более такая непонятная и темная.
«Стрелял бы, что ли скорее, сколько так можно стоять», – подумал я и переступил с ноги на ногу.
– Стреляй, что стоишь, – сказал я, кажется, начиная привыкать к собственному страху.
Такое нетерпение заставило его усмехнуться.
– Червонцы есть, нет? – вдруг опять спросил он, когда я уже и думать забыл о каких-либо земных богатствах.
Ответить я не успел. Тетива, зазвенев, почти как гитарная струна, сорвалась с его пальцев, и стрела из опущенного лука больше чем на половину ушла в сухую, твердую землю. Потом он наклонился вперед и, не издавая ни звука, начал валиться мне в ноги. Причем его узкие глаза в этот момент очень широко раскрылись. Я, честно говоря, сначала ничего не понял. Причина была даже не в том, что в тот момент находился в состоянии между жизнью и смертью. Просто все происходящее было как-то нереально, Здоровый человек, только что стоявший перед тобой с намереньем выстрелить в упор, только что интересовавшийся деньгами, вдруг, ни с того, ни с сего, падает тебе же в ноги! У меня даже возникло инстинктивное желание, его поддержать. Я шагнул вперед, и только тогда увидел на спине человека собаку.
Когда появился пес и как он сумел неслышно подобраться к убийце, я не представлю. Это было слишком нереально. В такое можно было бы поверить, если бы дело касалось специально подготовленной собаки, но обычный цепной пес должен был вести себя совсем по-другому.
Между тем степняк продолжал лежать ничком. Круглая лисья шапка, с вделанным в нее, вроде тюбетейки железным шлемом свалилась с его головы, и обнажился бритый затылок в белых шрамах сабельных рубцов. У меня сразу же исчез весь страх, а в членах, как говорили в прошлые века, появилась необыкновенная легкость. Я с интересом смотрел, как пес, удобно устроившись, вытянул вперед лапы и лежал у него точно на середине спины, прижимая ими плечи стрелка и скрыв морду за высоким воротником ватного кафтана.
Я так развеселился, что собрался, уже было отогнать собаку с поверженного противника, но вовремя одумался, и сначала вытащил из-под него лук. С таким оружием кочевник был опасен в любом состоянии. Степняк был так ошарашен, что даже не пытался сопротивляться. Оказавшись при оружии, я приказал псу:
– Полкан, нельзя!
Кажется, он команду понял, но не подчинился, продолжал удерживать поверженного лучника. Мне такое самовольство не понравилось, и я приказал, более решительным голосом. Собаки, вроде бы, больше понимают не слова, а интонацию. Он ее понял, но в ответ только чуть приподнял морду, так что стали видны его желтые внимательные глаза.
– Отпусти его, – примирительно сказал я, но пес не только не отпустил человеческую шею, но в ответ еще и зарычал. Что делать дальше я не знал. Собака явно не хотела подчиняться. Выход был один, оттащить ее силой, но как раз этого я делать не хотел, чтобы самому не быть искусанным. Однако до этого дело не дошло. Когда я опять заговорил с собакой, заметил, как кочевник осторожно шарит рукой по бедру. Пришлось на эту руку наступить и посмотреть, что он такое там ищет. Костяной черенок ножа выглядывал сантиметра на два из специально прорехи в штанине. Пес, скорее всего, почувствовал опасность и оказался умнее и прозорливее меня.
Все это было невероятно, но времени разбираться, не было. Я степняку помог и сам вытащил его нож. Оружие у него оказалось очень даже приличное, и напоминало афганский кинжал клыч. Узкий, длинный клинок таких ножей имеет толстый прямой обух. Оружие в опытных руках страшное, в тело оно входит легко как в масло. Степняк, когда понял, что лишился оружия, что-то замычал на своем языке. Скорее всего, ругался.
Что с ним делать дальше я не знал. Убивать было как-то не с руки. Я вообще стараюсь, по возможности избегать насилия. Однако и оставлять такого хищника ни свободе на горе окружающим было глупо. Слишком он любил золотые червонцы, чтобы просто так, без добычи вернуться к себе на родину. Однако посягать на человеческую жизнь, для меня, слишком тухлое дело. Начинает мучить совесть, даже если я чувствую себя правым. Пришлось применить обычную, для таких случаев, двойную мораль.
– Ладно, отпусти его, – опять сказал я собаке, и она, вдруг, послушалась, игриво на меня взглянула и соскочила со спины.
Кочевник, как только почувствовал, что свободен, сразу же поднялся на ноги. Я ждал, что он предпримет. Не мог же он просто так оставить мне свое оружие! К тому же у подобных людей, как правило, с малолетства воспитывалась бесшабашная храбрость и презрение к другим народам. И я не ошибся. Степняк смерил меня скользким, оценивающим взглядом, покосился на собаку, стоявшую в двух-трех шагах от него, и кажется, что-то для себя решил. Я ждал, когда проявится общеизвестное восточное коварство. Теперь он по законам жанра должен был попытаться меня обмануть. Заговорить зубы, усыпить бдительность и ударить в спину. Однако он пошел не стандартным путем, просто протянул руку:
– Кул, отдай йсак! – презрительно приказал он.
Слов я не понял, но догадаться, что он имеет в виду, было несложно. В его интонациях была не просто самоуверенная наглость, в его приказе чувствовалась собственная сила и правота, Так большие начальники разговаривают с подчиненными, даже не предполагая, что их могут ослушаться.
– Чего отдать? – переспросил я, удивленный такой самоуверенностью.
– Отдай йсак, оружий, – повторил он, с нескрываемым презрением.
У меня появился шанс не превышая необходимую самооборону, использовать тот самый двойной стандарт, который применяется, когда нужно оправдать собственный неблаговидный поступок. Что я и сделал, сам спровоцировал нападение:
– Иди отсюда, пока жив! Ты плохой воин! – в его же презрительной тональности сказал я. Это была явная, прямая провокация. Ни один уважающий себя воин стерпеть такое не сможет. Кочевник мгновенно сгруппировался, напружинился и бросился на меня, пытаясь попасть пальцами в глаза. Я не ожидал именно такой взрывной реакции, но к чему-то подобному был готов и выбросил навстречу руку с его же ножом.
Теперь я спасал собственную жизнь и имел моральное право на самооборону. Думаю, степняк недооценил меня или переоценил себя. Этот героический порыв оказался последним в его жизни. Клыч попал ему точно в кадык и без сопротивление вошел в шею. Я вырвал нож из раны и отпрыгнул в сторону, чтобы меня не залила струя крови.
И опять меня удивил Полкан. Он остался на своем месте, хотя по собачьей логике должен был броситься на противника. Однако он только смотрел, что происходит, вместо того чтобы защищать хозяина. Если, конечно, он признавал меня за такового. Получилось, что пес свалил на меня всю грязную работу.
Только когда кочевник уже неподвижно лежал на земле, он подошел и обнюхал его окровавленное горло.
– Ну, что же ты? – с упреком спросил я, по привычке разговаривать с неразумными тварями.
Полкан посмотрел в глаза и сделал движение горлом и головой, как будто проглотил ком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39