Алиса де Монфорт преподнесла подарок от короля Генриха — золотой обруч, усеянный жемчугом и обвитый лентой, что вновь было встречено косыми взглядами и недобрым шепотом. Барбара приписала подарок дани королеве Элинор, в доме которой она прослужила много лет, но она знала, что такое яркое проявление королевской благосклонности было обусловлено политическими причинами.
Многие из присутствующих женщин поспешили выказать свою преданность, однако вскоре неловкий момент прошел и начало возникать беспокойство иного рода. Барбара вдруг поняла, что они могут опоздать, и уже собралась предложить приготовиться к выходу, когда хлопнула наружная дверь.
— Наконец-то подарок жениха, — прошептал кто-то.
Эти слова потрясли Барбару. Она совсем забыла обычай, по которому жених должен одарить невесту. Но она знала, что подарка от жениха быть не могло: Альфред никогда не опозорил бы ее пустяковой безделушкой, а возможности сделать дорогой подарок у него не было. Ее сердце упало при мысли о необходимости все объяснять. Альфред был не виноват, но могло показаться, что ею пренебрегают.
— Бедный Альфред… — начала Барбара. Но тут раздался голос ее отца, поднимавшегося по лестнице и раздраженно говорившего что-то.
Барбара просияла в улыбке. Может быть, совсем невольно, отец спас ее. Когда он вошел в комнату, ее глаза изумленно блеснули сквозь слезы умиления. Она не смела ему улыбнуться, так как оба разразились бы смехом или слезами, осознавая, какую жертву он принес из любви к ней. Он был одет по последней моде, которую ненавидел. На нем была великолепная золотая накидка, расшитая красными крестами, поверх темно-красной туники на широкой груди — золотая цепь, которую он обычно надевал, отправляясь в иностранные посольства, чтобы не позорить своего короля. Его меч с простой оплетенной проволокой рукоятью выглядел странно: он был прикреплен к позолоченному, низко опоясывающему его бедра поясу. Башмаки тоже были позолочены и украшены огромными золотыми шпорами. О, бедный отец!
Женщины расступились перед графом Норфолком, пропуская его вперед. Барбара подняла на него глаза, желая выразить свою благодарность, но у нее перехватило дыхание. Его улыбка была застывшей, а в глазах сквозило беспокойство и тревога. Он вручил ей резную деревянную шкатулку и буркнул:
— Подарок жениха.
Барбара машинально взяла шкатулку. Она едва не уронила ее при этих словах: шкатулка была старая и хорошо знакомая.
— Открой ее, — приказал отец.
Она открыла рот от изумления, когда увидела содержимое: это ожерелье и браслет были ей прекрасно известны, так как они всю ее жизнь хранились в сундуке отца. Это были очень древние золотые кельтские украшения. Причудливые птицы и животные переплетались, и в каждом было отверстие, из которого на подвеске свисала жемчужина. Браслет и ожерелье принадлежали матери графа Норфолка.
За восторженными восклицаниями никто не различил слабый стон, вырвавшийся из груди Барбары. Придворные дамы приняли ее оцепенение за радостное удивление и повыше подняли драгоценности, чтобы и остальные смогли восхищаться ими. К тому времени, когда все дамы протиснулись вперед, чтобы посмотреть, потрогать и высказать свое мнение, и драгоценности были надеты на ее шею и руки, Барбара справилась с собой. Она широко улыбнулась, и улыбка эта предназначалась отцу, который облегченно проворчал что-то, погладил ее по голове и пробормотал:
— Хорошая девочка.
Остаток дня прошел в непрерывной суматохе. Вся группа должна была сначала возвратиться в замок, так как Генрих и Питер де Монфорт чувствовали, что для короля и принца слишком опасно останавливаться на улице, когда группа невесты присоединится к группе жениха. По этой же причине процессия невесты из замка в кафедральный собор, расположенный на другом конце города, выглядела как нашествие армии, и в кафедральном соборе среди гостей было множество вооруженных людей. Так много охранников шло впереди Альфреда и принца, а также обступило их с обеих сторон, что Барбара не смогла увидеть своего нареченного, пока он не взял ее за руку у алтаря. Даже тогда у нее не было времени на надежды и страхи, обычные для невесты. Хотя Альфред крепко держал ее за руку и улыбался, в его глазах таилась тревога.
* * *
К тому времени, когда свадебная процессия добралась до дома, расположенного в переулке Святой Маргариты, каждый был достаточно трезв, чтобы почувствовать упадок духа, который обычно следует после того, как слишком много выпьешь. Все пытались скрыть это, щадя Альфреда и Барбару. Но ни у кого не было желания задерживаться после того, как свидетели убедились, что у жениха и невесты на теле отсутствуют скрытые недостатки, и они были уложены в постель. Шутки и смех звучали как-то деланно, даже гадко и недостойно, потому что каждый подсознательно представлял себе в это время принца, которого отвели в темницу, и старого, беспомощного короля Генриха.
Только Барбару и Альфреда не трогали эти грустные видения. Для них наступивший момент был более важен, чем принц и король, вместе взятые, а то короткое время, когда с ними оставались свидетели, показалось им чересчур долгим. Гости не догадывались, как страстно молодые желают их ухода, потому что лицо жениха выражало фальшивое веселье, а невеста была смущена. Оба знали, что выражения их лиц были вежливой маской, но видели они только друг друга. Было зажжено множество свечей, и полог кровати шевелился от легкого движения воздуха…
В то мгновение, когда дверь закрылась за последним гостем, Барбара сказала:
— Альфред, что…
Но он не отважился выслушать ее до конца и закрыл ей рот поцелуем, крепко прижав ее к подушкам и всем телом удерживая ее на месте. Он почувствовал, как она напряглась, и провел рукой по ее правой руке к запястью и пальцами, чуть касаясь, пощекотал ее ладонь. Это была игривая, но в то же время нежная интимная ласка, и он подержал ее руку, чтобы она не могла ни оттолкнуть, ни ударить его. Он почувствовал, как затрепетало ее тело, но она не сделала попытки освободить ни правую руку, которую он держал, ни левую, прижатую его телом.
Альфред разрывался между уверенностью, что Барби никогда бы не вышла за него замуж, если бы у нее не было намерения сдержать свою клятву, — и ревнивым подозрением, что она нехотя пожертвовала собой ради какой-то цели. В это мгновение его уверенность поблекла перед охватившим его ревнивым страхом. Ему казалось, что, если он освободит ее руку, то упустит свой шанс, потому что в ней ощущалось такое напряжение, словно она собиралась сопротивляться всерьез. Он не мог позволить ей этого. Он должен обладать ею: То, что он делал сейчас, можно было извинить как игривость; взять ее после того, как она освободится и начнет с ним бороться, было бы непростительным насилием.
Он отнял свои губы только для того, чтобы прошептать:
— Сейчас не время для слов. Гораздо лучше заняться делом.
Призыв ничего не дал. Барбара не откликнулась на него никоим образом, но и не отвернулась, чтобы уклониться от его поцелуев. А когда он просто коснулся ее губ, а потом наклонился ниже и поцеловал ее в шею, она снова задрожала. Он попробовал целовать, слегка касаясь губами, словно бабочка, то там, то здесь ее лица, шеи и груди. Она начала непрерывно дрожать, прерывисто дыша, всхлипывая и глубоко вздыхая. К этому мгновению Альфред был почти уверен, что она не пытается избежать близости. Но он не мог понять, чем вызвана ее реакция на ласки — страстным желанием или борьбой со своими противоречивыми чувствами.
Он вновь поцеловал ее и осторожно приподнялся на локте, освобождая ее запястье. Она лежала спокойно, если не считать того, что вся дрожала, и он погладил ее руку от плеча вниз, касаясь груди. Резкий вздох прервал неровный ритм ее дыхания, и, когда он положил руку на ее грудь, поглаживая сосок большим пальцем, тихий стон — удовольствия или протеста? — вырвался у нее.
Альфред ласково и нежно начал целовать ее грудь. Она легко дернулась под ним, вскрикнув без слов, и попыталась согнуть колени. Альфред выпрямил их и, удерживая, слегка прижал своей ногой, а его рука скользнула между ее бедер. Он мягко поглаживал ее живот, осторожно подвигая ладонь ниже, и ее тело напрягалось вслед за каждым его движением. Когда его рука замирала, оно расслаблялось, а когда только он собирался возобновить ласки, Барбара вновь словно каменела. Так продолжалось несколько минут. Альфред был опытным любовником, он знал, как заставить женщину ответить на призыв его желания, но сейчас он растерялся. Правда, теперь он не отпустил бы ее, даже если бы она сопротивлялась. Кроме того, всем своим естеством он понимал, что если она не сумеет побороть свой страх сейчас, то никогда не научится получать удовольствие от любовных игр. Первая брачная ночь, если он не наберется терпения и лаской не заставит жену с радостью отдать ему то, что не упоминается в брачном контракте, — свою страсть, может превратить всю оставшуюся жизнь в сплошной кошмар.
Альфред нежно поглаживал ее грудь. Ему было приятно ощущать нежную, словно шелк, кожу, на которой не было ни одного изъяна. Но только ли дело в отсутствии изъянов? Среди его многочисленных любовниц попадались и такие, кожа которых была белее снега, а на ощупь напоминала отполированную замшу. Нет, пугаясь его ласк и сопротивляясь близости, Барбара, сама того, видимо, не подозревая, дарила ему неизъяснимое наслаждение, какое только может испытать мужчина с женщиной, — она заставляла трепетать его сердце, которое было исполнено бесконечной нежности. Альфред почувствовал, что ее грудь налилась, а тело стало горячим и податливым. Его рука опускалась все ниже, скользнула между бедер к ее лону, и в тот момент, когда он понял, что она готова принять его в себя, Барбара вдруг застонала:
— О, сделай это! Возьми меня и сделай это!
В ее голосе звучало какое-то отчаяние; Альфред знал, что это неправильно, неестественно. В любви должна царствовать только радость. Не будь Барби его женой, он попытался бы улучшить ее настроение. Если бы ему это не удалось и любовница была бы оскорблена тем, что он вмешивается не в свое дело, на том бы все и кончилось. Но он не мог рисковать оскорбить таким образом жену, в то время как действие по ее требованию легко было извинить. И он сам был уже готов, испытывая страстное желание, так что ее возглас привел его в такое состояние, когда он уже не мог сопротивляться страсти.
При всем его нетерпении, при всем том, что она раздвинула ноги и даже приподнялась, чтобы встретить его, он не вторгся слишком далеко. Бедная Барби вскрикнула еще раз, на сей раз просто от боли и удивления, и он должен был сдержаться, щадя ее, прежде чем продолжить. Во второй раз это далось ему труднее, и он почувствовал препятствие. Оно было хрупким, но теперь у Альфреда не осталось сомнений в том, что ни один мужчина никогда не бывал с Барби. Преграда была такой тугой, что его семя неподконтрольно изверглось почти сразу.
И спасла его такая же инстинктивная привычка не показывать собственного удовлетворения, пока он не был уверен, что женщина также довольна. Подобная сдержанность была абсолютно необходимой чертой поведения для мужчины, не слишком богатого и очень разборчивого в связях, что и создало ему репутацию неотразимого любовника. Бессознательно, когда необходимость тратить силы прошла, Альфред поборол искушение отстраниться от жены, хотя больше всего ему хотелось просто полежать и поболтать с нею о чем-нибудь несущественном. Он еще в течение нескольких минут лежал и целовал ее лицо. Теперь он приподнялся, перенеся большую часть своего веса на локоть, и стал ласкать ее грудь. Он гладил ее бедра, щекотал уши. Вскоре она стала извиваться под ним, и ее движения вызвали у него стон удовольствия, но наполовину это было вежливостью. Альфред знал, что явное проявление желания мужчины часто возбуждает женщину. Как бы подтверждая его мысль, Барбара задвигалась снова, и он немного приподнялся, чтобы дать ей больше свободы. Она последовала за ним, и когда он не вторгся снова, она начала прижиматься и извиваться под ним, ее дыхание все учащалось, пока она громко не вскрикнула. Тогда он ослабил свою волю, позволив чувству овладеть им, едва сознавая, что он тоже закричал, тогда как ее голос затих.
Когда сознание возвратилось к нему, он соскользнул с нее и сел. Ее глаза были широко открыты, и весь ее вид свидетельствовал, что она охвачена ужасом.
— Боже мой, — прошептал он, — чего ты боишься? Разве я совсем не доставил тебе удовольствия?
* * *
Отчаяние в голосе Альфреда и выражение его лица отметали прочь всякое сомнение в том, что счастливым его может сделать только ощущение Барбары.
— Слишком много! — воскликнула она. — Ты подарил мне слишком большое удовольствие.
Глубокое облегчение, которое испытал Альфред, когда услышал честное признание, немедленно сменилось деланным возмущением.
— В любви не бывает слишком много удовольствия! — проворчал он. — Как ты можешь говорить такие глупости?
Барбара не ответила, ее непосредственная искренность уже сменилась осторожностью и страхом, что она вела себя недостойно. Была ли его обида искренней? Или это просто насмешка в обычной манере завоевателя? Неважно, что это было, подумала она с горечью; она так же слаба, как любая другая женщина, он играл ею, словно фишкой. Она не осмелилась проверить подлинность своих сомнений; не смела ни обидеть его, ни даже извиниться за то, что выглядела обиженной. Видеть его боль, подлинную или мнимую, было для нее невыносимо.
Возмущение Альфреда было таким же мимолетным, как и облегчение. Он в самом деле был рад, что она испытала радость от их близости, причем с самого начала. Значит, он мог завоевать ее любовь! Но, прежде чем он сможет найти путь к исполнению самого заветного своего желания, он должен раскрыть ее беду и вылечить ее. Барбара не была в отчаянии, когда просила его о близости, и ужаснулась только после того, как все произошло. Ее чувства не подходили ни к одной знакомой ему ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49