На душе у Альфреда было неспокойно. Он не мог поверить, что ничтожные заверения, которые сделали они с Барбарой, оказали такое большое и немедленное воздействие на принца Эдуарда, и постарался предупредить об этом Генриха. Никто не бывает так слеп и глух, как те, кто не желает видеть и слышать, однако было совершенно ясно, что Генрих де Монфорт умышленно выбросил из головы упорство принца.
На следующее утро Альфред послал Шалье к Барби с новостями о прибытии двора и эмиссаров Людовика и предупреждением, что он не знает точно, когда освободится. Он просил ее оставить Шалье у себя до тех пор, пока она не попросит у своего отца человека, который мог бы выполнять ее поручения и сопровождать ее.
— И передай ей, — приказал он Шалье, — что с пятнадцатого числа и до второго пришествия я буду ждать ее у алтаря кафедрального собора.
9.
Когда Альфред посылал Барбаре это сообщение, он хотел извиниться за то, что не обхаживает ее, как положено томящемуся от любви обожателю. Действительно, он собирался пообедать вместе с ней или хотя бы поужинать. Но он и понятия не имел, что почти стал королевским доверенным лицом, когда Эдуард поприветствовал его с необычайной теплотой.
— Я рад видеть вас снова, — заявил Эдуард, поднимаясь со своего стула и протягивая Альфреду руку. — Ваш предыдущий визит был для меня очень полезен. Я чувствую, что могу всегда положиться на ваш здравый совет без привкуса лести.
— Так как я искренне уважаю и люблю вас, милорд, и у меня нет причин бояться вас или надеться получить что-то, вы можете полностью рассчитывать на мое бескорыстие. Я пришел побеседовать с вами и хоть как-то облегчить ваше положение. Прежде всего у меня есть две новости, которые мне позволено вам сообщить. — Альфред поколебался, затем проговорил медленно и твердо, глядя в глаза Эдуарда: — Одну вы сочтете хорошей, другую — дурной, но я прошу вас очень осторожно все обдумать, прежде чем прийти к какому-либо решению.
— Вот как? Давай сначала дурную.
События последних трех месяцев сильно изменили внешность принца. Он похудел, и его глаза казались немного запавшими; однако слабое веко левого глаза было не ниже, чем обычно, не так, как в их первую встречу. В самом деле, накануне его глаз казался просто щелкой. Альфред знал, это — верный признак того, что принц очень устал и находился в грустном расположении духа. Теперь разница между глазами была едва заметна, и, кроме того, они были голубого цвета — обычно это означало, что принц замышляет какую-то проказу. Но в данное время и в данном месте игры были совершенно невозможны. Значит, Эдуард что-то планировал.
Альфред мог легко отбросить укоры совести. Он несколько раз пытался предупредить Генриха: что бы ни изменило плохое настроение Эдуарда — это опасно для планов Монфорта. Генрих не прислушался к его предупреждению.
Альфред как бы случайно подвинулся, чтобы луч света из бойницы высоко в стене падал на его лицо, а не на лицо принца, а Эдуард повернулся так, что стражники могли видеть его лицо только в профиль. Затем Альфред точно повторил все, что сказал ему Клермон, включая источник слуха о том, что друзья Эдуарда с уэльсских равнин побеждены. Он видел квадратный подбородок принца, но подумал, что Эдуард выглядит скорее погруженным в раздумья, чем огорченным.
В заключение Альфред рассказал ему о заявлении посла Папы о том, что Оксфордские соглашения должны быть объявлены недействительными, и лишь тогда глава Церкви ступит на землю Англии. Когда он закончил, Эдуард смотрел на него с таким напряжением, что Альфред молил Бога, чтобы стражники не заметили этого. Оба глаза принца были широко раскрыты и просто сияли. Однако когда он заговорил, его голос звучал вяло и безразлично.
— Я не думаю, что Лестер согласится на предложенные послом условия, поскольку форма правления, определенная в условиях Кентерберийского мира, основывается на Оксфордском соглашении.
— Мое предположение было таким же, милорд.
После затянувшейся паузы принц заметил:
— Вы — хороший друг, Альфред.
— Благодарю вас, милорд, — ответил Альфред, — но надеюсь, что вы не забудете, что Генрих де Монфорт настаивал, чтобы я сообщил вам о распоряжении посла Папы отменить Оксфордское соглашение.
Последовало продолжительное молчание, прежде чем Эдуард промолвил:
— Не забуду. — Затем он на мгновение сжал руку Альфреда у плеча и протянул ему другую, которую Альфред поцеловал, в то время как принц кивнул, добавив: — Теперь вы можете идти.
Ничто в лице или голосе Эдуарда не выдавало хорошего настроения, кроме поднятого левого века и сияния глаз, но Альфред почувствовал, что принц воодушевлен, готов проявить безрассудную смелость или перенести любую боль. Его поведение так обеспокоило Альфреда, что он решил отложить свой визит к Барбаре. Это оказалось очень кстати, потому что один из пажей Генриха де Мон-форта, запыхавшись, бросился к нему и попросил его подняться наверх и пообедать с лордом.
Пока слуги приносили блюда, Генрих вел себя как обычный хозяин. Он усадил гостя, попросил его выбрать нарезанные куски дичи и тушеное мясо, которое ему понравилось, приказал налить вино в серебряные бокалы. После того как слуги положили куски мяса на их тарелки и принесли чаши с тушеным мясом и похлебкой, Генрих отослал их и начал благодарить гостя.
В то время как Альфред искал вежливую причину, чтобы сразу после свадьбы вернуться во Францию, Генрих спросил:
— Как я могу перестать благодарить тебя? Я уверен, что твое влияние убедило Эдуарда подписать условия мирного договора.
— Подписать… — откликнулся Альфред, но Генрих оборвал его:
— Эдуард сам сообщил мне об этом, прислав записку с просьбой прийти к нему. Он был доволен. Он даже улыбнулся мне и сказал, что знает — я сделал для него все, что было в моих силах. Как я могу перестать тебя благодарить? Стража сообщила, что ты рассказал ему обо мне, упомянув о моей доброй воле.
— Я принимаю твою благодарность, — сказал Альфред, — так как знаю, что Эдуард не обращался бы с тобой доброжелательно, если бы мои слова не имели значения, но я, конечно, не советовал принцу подписать этот договор.
— Советовал ты принять мир или нет, но вывод из твоего рассказа был именно таков. — Генрих улыбнулся в ответ на сердитый протест Альфреда. — Возможно, это просто было результатом твоего напоминания о радостях свободы. Возможно, это вообще не имеет к тебе никакого отношения, а Эдуард принял во внимание желание своего отца. Я не знаю, и мне все равно, почему Эдуард решил Дать клятву поддержать мир, но он сделал это и не просил меня ни о каком одолжении. А ты — один из людей, которых принц выбрал служить ему.
— Я? Но я женюсь через два дня!
Генрих расхохотался:
— Тебе позволят выполнить твой долг ночью, я обещаю.
Альфред не улыбнулся в ответ.
— Генрих, это невозможно. Ты сам говорил мне, что один из пунктов соглашений Кентерберийского мира гласит о том, что иностранцам не позволено занимать места в королевском доме.
— Но дом Эдуарда — не королевский дом, — возразил Генрих, улыбаясь.
— Многие полагают, что ты возражаешь против иностранцев, которых любит король, а назначаешь тех, кого любишь сам.
— Ты слишком честен, чтобы извлечь пользу для себя, — сказал Генрих и, когда Альфред нетерпеливо покачал головой, продолжил: — Прошу тебя! Это не займет много времени — только до тех пор, пока мой отец не приедет в Кентербери и не будут согласованы с этикетом формальные детали дома Эдуарда. Альфред, это единственное, о чем он меня просил. Он получил горькую пилюлю. Неужели ты не позволишь мне подсластить ее?
Протестовать дальше Альфред побоялся — это могло бы вызвать у Генриха несправедливые подозрения по отношению к Эдуарду, который, Альфред был уверен в этом, не нуждался в «сладостях». С большим нежеланием Альфред согласился служить, но только без официального назначения. Это все, что он мог сделать, чтобы в какой-то степени сохранить свою свободу и отвести от себя гнев, который вызовет назначение француза, «искателя приключений», приятеля Генриха де Монфорта по турнирам, на должность, которую следовало бы отдать родовитому соотечественнику.
* * *
Приход Шалье удивил Барбару и заставил ее непроизвольно спрятать в складках юбки зеркало, в которое она смотрелась. Она не осознавала, что ее удивление и быстрое движение могли породить подозрения. Сообщение Шалье вызвало у нее улыбку, ее глаза расширились и превратились из серых и холодных в голубые и сияющие. Утром Клотильда принесла новость о прибытии двора, и Барбара помедлила некоторое время, ожидая, что Альфред придет, чтобы позавтракать с ней и проводить ее в замок. Когда же он не появился, она почувствовала болезненное разочарование, испугавшись, что это знаменует начало ее семейной жизни, в которой ради светских удовольствий и развлечений муж отодвинет ее на задний план.
Теперь она поняла, что Альфред не был обуян обычным возбуждением и не отправился искать развлечений на стороне. На самом деле он не забыл ее, хотя все время был занят. Ответы Шалье на ее вопросы пробудили в ней живое любопытство. Итак, эмиссары короля Людовика вызвали его, едва рассвело, а затем Генрих де Монфорт, даже не позволив закончить завтрак, потребовал к себе. Поблагодарив Шалье и попросив его привести ее кобылу, Барбара спрятала серебряное зеркало в свою корзинку, даже не. взглянув в него. Она не нуждалась больше в этом утешении. После короткого колебания она отложила свою работу — недошитое свадебное платье. При необходимости она просидит всю ночь, чтобы закончить его. А если по кромке подола птицы на ветвях будут вышиты не так тщательно, этого никто не заметит. Теперь же самое главное — узнать, что происходит.
Надежда Барбары на то, что она увидит Альфреда в замке, оказалась напрасной: когда она пришла, он находился у принца Эдуарда. В одном ей все же повезло: она застала своего отца до его отъезда. Он погладил ее по голове и сказал, что совершенно забыл, как она выглядит. Потом в течение минуты он рассматривал ее, улыбаясь, и заметил, что лучше сразу представить ее королю, страстно желавшему услышать о королеве Элинор. Слуга поспешил сообщить королю о прибытии Барбары и узнать, не хочет ли Генрих поговорить с ней.
Барбара поджала губы. Ее обидело, что отец пренебрегает ею и вспоминает только тогда, когда она может оказаться ему полезна. Она усмехнулась: пока Альфред помнил о ней, казалось неважным, если забывал кто-то другой. Затем она подумала, что отец собрался уезжать как раз в то время, когда возникло государственное дело, которое необходимо было выполнить. Это выглядело очень необычно, и она догадалась, что прием, оказанный ему королем, оказался весьма прохладным, а Питером де Монфортом — ненамного лучше.
Ожидая приглашения короля, Барбара повторила отцу сообщение Альфреда о том, что французские эмиссары и Генрих де Монфорт задержали его и, по-видимому, человека, который выполнял ее поручения и сопровождал. Норфолк удивленно приподнял бровь.
— Так Альфред думает, что его будут держать на коротком поводке? — поинтересовался он и через минуту рассеянно добавил: — Я могу выделить тебе пять человек, если хочешь…
— Нет, — сказала Барбара, — двоих будет достаточно. Если они здесь, мне хотелось бы Беви и Льюиса.
Норфолк сурово посмотрел на дочь. В следующий момент она осознала, что отец смотрит сквозь нее. Через мгновение он кивнул, но, прежде чем он начал говорить, королевский паж грациозно поклонился и пригласил их следовать за ним.
Король находился в саду замка, куда Барбару и ее отца сопроводили два вооруженных стражника. Один взглянул на меч у бедра Норфолка, но ничего не сказал, и Барбара, у которой едва не перехватило дыхание, облегченно вздохнула. Она увидела, что здесь были и другие вооруженные люди, спокойно стоявшие около стены. Она подумала, что король меньше похож на заключенного, чем Эдуард. Потом она увидела и его самого, сидящего в тени маленького фруктового дерева с Питером де Монфортом и Хемфри де Боуэном. Здесь также присутствовали семь дам: одна сидела на скамье, а шесть — на мантиях, постланных на траве.
Барбара сразу не заметила их, так ошеломило ее выражение лица Генриха. После визита к принцу Эдуарду накануне она ожидала и у короля увидеть выражение бессильной ярости, беспомощного отчаяния или своего рода унылой безнадежности. Однако Генрих ослепительно улыбнулся и нетерпеливо протянул ей руку. Когда Барбара наклонялась, чтобы поцеловать ее, она чуть было не рассмеялась над собой. Ей казалось, что король должен был испытывать те же чувства, что и она, ее отец, Альфред и вообще любой человек в подобных обстоятельствах. То, что она увидела на самом деле, было характерно для короля Генриха, чей неизлечимый оптимизм и вызвал столь ужасающую ситуацию в Англии.
— Как там моя возлюбленная Элинор? — спросил Генрих, едва только Барбара подняла голову.
— Очень хорошо, милорд, за исключением того, что ее мучит беспокойство — все ли в порядке с вами, — ответила Барбара. — Король Людовик обращается с ней с величайшим достоинством и учтивостью, а королева Маргарита — с самой нежной привязанностью.
Это не было ложью. Как бы ни досаждала Людовику невестка, его благородство и ее положение иностранной королевы обеспечивали ей необходимое обращение. А своей сестре Маргарите королева Элинор была намного дороже в нужде и печали, чем в счастье и благоденствии. Теперь Маргарита могла чувствовать превосходство вместо негодования по поводу власти Элинор над своим мужем, власти, которой сама Маргарита никогда не имела.
Увидев в правом глазу короля слабое пробуждение надежды, в то время как левый был наполовину прикрыт дряблым веком, как у Эдуарда, Барбара испугалась, что Генрих спросит ее, не окажет ли король Людовик ему помощь. Но он не спросил, а вместо этого потребовал, чтобы на траве постелили еще одну меховую мантию, и пригласил ее сесть. Затем он начал задавать очень подробные и детальные вопросы о здоровье королевы и о том, как она выглядит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49