Когда Кейт оказалась в знакомом вестибюле, она почувствовала себя напряженно и скованно, и Ролло тактично оставил ее наедине со своими воспоминаниями. Она глядела на маленькую фарфоровую лейку, которую старый Гастон держал в руках: в сине-золотую полоску, расписанную распустившимися розами. Отец рассказывал ей, что из такой же лейки королева Мария-Антуанетта поливала духами фарфоровые цветы в Версале. Она знала, что сама лейка хранилась наверху, в кабинете отца. Когда маленькая Кейт приходила в «Деспардс», отец позволял ей подержать леечку в руках, так он ей доверял. А чтобы она не забыла рассказанную им историю, он подарил ей флакон чудесных французских духов и позволил полить ими корзиночку с цветами из челсийского фарфора.
Когда Кейт повернула голову, Ролло заметил у нее на глазах слезы. Как он и предполагал, она не на шутку разволновалась. Поэтому он и привел ее к восьми, пока в «Деспардс» никого не было. Подойдя к столу, Кейт провела рукой по холодному мрамору, шмыгнула носом и вдруг застыла в изумлении.
— Мистер Смит! И мисс Хиндмарш… Боже, мистер Хакетт и мистер Брук!
Мистер Смит, маленький седой человечек с умными голубыми глазами, лицо которого сияло улыбкой, протянул руки ей навстречу.
— Добро пожаловать домой, мисс Кэт…
Кейт разрыдалась.
— Господи, слезы текут, как из крана, — смущенно сказала она, сидя в кресле мисс Хиндмарш, в котором ей позволялось сидеть в детстве.
— Вы просто разволновались, увидев нас всех сразу.
Надо было подготовить вас, но мистер Беллами сказал, что это должен быть сюрприз.
— Чудесный сюрприз, — растроганно сказала Кейт. — Мне так приятно видеть моих старых друзей. И в такую рань.
— О, мы все приходим к восьми и уходим в четыре.
Чтобы не попасть в часы пик. Но мисс Хиндмарш специально приехала из Рейгейта, она ведь уже семь лет на пенсии.
Кейт была растрогана. Мисс Хиндмарш — Кейт даже не знала ее имени — всегда казалась ей директрисой, с ее стальными волосами и такой же дисциплиной. Она начала работать в «Деспардс» машинисткой, когда фирма еще поставляла товары в Париж, и знала Чарльза Деспарда еще школьником. Поэтому она имела право говорить с ним так, словно он им и оставался, и никогда не упускала этой возможности. Сейчас ей, вероятно, было не меньше семидесяти: Кейт увидела ее впервые, когда мисс Хиндмарш была уже в пенсионном возрасте, — но и теперь спина ее оставалась такой же прямой, глаза за стеклами очков — такими же проницательными, а волосы были коротко острижены по моде полувековой давности. Даже ее одежда осталась прежней: длинная темно-синяя шерстяная юбка, шелковая блузка с жабо — сегодня она была небесно-голубого цвета, — а на плоской груди — у мисс Хиндмарш никогда не было груди как таковой — золотые с эмалью часы на цепочке, подарок от «Деспардс» к пятидесятилетию.
— Мы рады видеть тебя, Кэтриона, — сказала она сурово. — Ты вернулась на свое законное место. Твой отец именно этого и хотел. Как одна из его старых друзей, я не могла при этом не присутствовать.
— Верно, — кивнул Джордж Хакетт. — Мы не можем пропустить такой день.
— Вы все ни капли не изменились! — воскликнула Кейт.
— Не совсем так, — вздохнул Генри Брук. — Мы постарели.
— Хотелось бы надеяться, что все остальное так же мало изменилось, как и вы.
Они переглянулись. Генри Брук, добрая душа, кашлянул в кулак.
— Многие старые служащие все еще здесь, — признал он. — Но у нас произошли некоторые перемены…
— И не к лучшему, — констатировала мисс Хиндмарш. — Но теперь, когда ты вернулась, Кэтриона, все наладится. Во главе «Деспардс» должен стоять только Деспард.
Трое ее старых друзей согласно закивали головами, и Кейт поняла, что для них ее приход был спасением. Они боялись, что Доминик дю Вивье вышвырнет их на улицу.
— Именно для этого я и здесь, — сказала Кейт.
Они снова принялись кивать.
— Мы на вас надеялись, — просто сказал Уилфрид Смит.
Он всегда был самым близким ее другом в «Деспардс». Кейт в детстве любила приходить в его орлиное гнездо на последнем этаже, в комнату со стеклянным потолком, где он реставрировал самые ценные произведения искусства. Он был мастер на все руки: реставрировал не только живопись, но и фарфор. Кейт любила смотреть, как он работает. Держа в руках маленькие щипчики, он так ловко составлял осколки фарфора, что место соединения нельзя было увидеть невооруженным глазом. Ей нравилось, как пахнет в его мастерской: льняным маслом, клеем, скипидаром и краской. Эти запахи всегда возвращали ее к тем субботним дням, которые она проводила в «Деспардс».
— Тогда не будем вам мешать, — сказал Генри Брук. — Увидимся во время ленча.
Кейт вопросительно посмотрела на Ролло, и тот мягко сказал:
— «Риц» как раз напротив. А у тебя сейчас есть деньги на представительские расходы.
Он повел «старую гвардию» к лифту, а Кейт принялась вытирать глаза и приводить себя в порядок. Когда она немного успокоилась, началось ее неторопливое путешествие в прошлое.
На первом этаже на стенах висели картины, к каждой из которых были прикреплены два маленьких ярлыка: круглый — с датой торгов и квадратный — с номером лота.
У дальней стены стояла золоченая деревянная софа времен Георга III, обитая шелком того же золотистого цвета, что и шторы. Справа от софы, на маленькой консоли, лежали каталоги будущих аукционов и экземпляры «Деспардс», ежеквартального журнала, публиковавшего краткий отчет за предыдущий квартал с соответствующими примечаниями. Там же лежала стопка тонких брошюр, в которых подробно рассказывалось о том, какие услуги предлагает «Деспардс» своим клиентам, приводились названия, адреса и телефоны всех местных и зарубежных отделений фирмы, а также печатались цветные фотографии недавно проданных предметов и время проведения ближайших аукционов. Пролистав их, Кейт убедилась, что «Деспардс» по-прежнему выставляет на торги лучшие произведения искусства.
Затем, едва касаясь кончиками пальцев полированных перил, она поднялась на второй этаж. Здесь находились отделы стекла, фарфора, керамики, мебели, живописи, часов, ювелирных украшений, оружия — ряд великолепных комнат, выходящих в центральный коридор, куда допускались посетители. Даже ковры на натертых паркетных полах предназначались на продажу, и на каждом был соответствующий ярлык. В конце коридора была квадратная комната с надписью «Оформление». Здесь клиенты оплачивали покупку. На втором этаже также велись предварительные переговоры, а сами торги проходили этажом выше, в одном из трех больших залов. В каждом из них стены были увешаны картинами, посередине стояли стулья, а в дальнем конце на возвышении стояла кафедра аукциониста, над которой висело электронное табло, показывающее объявленную цену в долларах США, французских франках, немецких марках, швейцарских франках, японских иенах и, конечно, фунтах стерлингов. Табло могло также служить телеэкраном.
Здесь помещалась душа «Деспардс». Здесь кипели страсти. Кейт кожей ощущала это. За долгие годы стены пропитались надеждой и отчаянием. Здесь она впервые побывала на аукционе. Стоя на стуле в заднем ряду, она видела, как ее отец продал картину Пуссена за невиданную тогда сумму: миллион фунтов стерлингов. Тогда она впервые почувствовала возбуждение: во рту стало сухо, ноги дрожали, сердце колотилось. Потом, если в «Леопарде» бывали действительно крупные аукционы, она всегда приходила посмотреть. Теперь, стоя в просторном зале, Кейт снова вдыхала запах сигар, женских духов, напряженную, волнующую атмосферу аукциона. По коже у нее побежали мурашки.
Она начала подниматься на следующий этаж. Вместо ковра под ее ногами были деревянные ступени, ведущие в помещение, где работали эксперты. Здесь столько раз ставили новые перегородки, что в результате образовалось множество крохотных комнаток, порой без окна, в которых умещались только письменный стол и стул. Они были завалены книгами, бумагами, картонными коробками, возвышавшимися до потолка. Здесь студенты корпели над своими диссертациями, ожидая, пока им позволят продемонстрировать свои познания этажом ниже, под неусыпным оком одного из заведующих отделом, которых насчитывалось больше тридцати. Это были специалисты высочайшего класса, они прекрасно знали английское серебро, европейский фарфор, восточный фарфор, английское и европейское оружие, французскую мебель, английскую мебель и тому подобное — от игрушек и кукол до старинной живописи. Здесь всегда было тихо, лишь иногда приглушенно звучали голоса. Кейт заметила новое приобретение: теперь обширная информация «Деспардс» хранилась в компьютере.
В конце коридора располагалась большая комната, где проходили ежемесячные собрания — так называемые «расследования». На них обсуждались вопросы о том, почему та или иная вещь не достигла резервированной цены, какие меры применить к дилерам, искусственно завышающим цены на торгах, что делать с постоянным клиентом, который в данное время испытывает серьезные финансовые трудности. Кейт подошла к большому столу и огляделась.
«Мадонна» кисти Мемлинга все еще висела над камином, дубовые панели, украшавшие стены, были куплены самим Чарльзом Деспардом на распродаже имущества доминиканского монастыря. На потолке висела люстра из уотерфордского хрусталя. На шелковом китайском ковре в бледно-розовых, темно-голубых и кремовых тонах были вытканы императорские сады и водоемы. Кейт вышла в коридор, неторопливо обошла все комнаты, оттягивая момент, которого страстно ждала и одновременно боялась.
Этажом выше находился кабинет ее отца. Обычно посетители поднимались туда на лифте, но Кейт воспользовалась деревянной лестницей. Пол в холле был застелен ковром, за двойными закрытыми дверями царил покой.
Ролло был прав, подумала она, берясь за дверную ручку: ей нужно один на один встретиться с призраками и похоронить воспоминания.
Первое, что она почувствовала, — знакомый запах, который вернул ее в прошлое, окутав, словно невидимое облако. Дым сигар «Ромео и Джульетта», аромат воска, которым натирали двойной письменный стол отца, и сухих розовых лепестков, хранящихся в изящной китайской вазочке с дырчатой крышкой времен императора Цзяцзина.
Вазочка стояла на мраморной доске камина, там же находился безмятежный нефритовый Будда и селадоновый сосуд для благовоний. Над камином висели картины, которые менялись в зависимости от времени года. Сейчас там висел прелестный натюрморт Ренуара: букет белых лилий в большой бело-синей вазе эпохи Мин.
Письменный стол отца стоял напротив трех высоких окон, завешенных тяжелыми бархатными шторами, глубокий темно-красный цвет которых оттенял рубиновые и голубые тона бессарабского ковра. Между окнами располагались парные столики в стиле Георга III, над каждым из них висело зеркало в позолоченной деревянной раме.
У стены напротив камина красовался японский черный с золотом лакированный шкафчик на подставке из черного дерева. Кейт знала, что внутри отец держал виски, бренди, чудесный старый херес и рюмки. Два больших удобных стула для посетителей — из красного дерева, с готическими узорами на спинке — стояли перед письменным столом, а два других — справа и слева от японского шкафчика. На столе не было бумаг: они лежали у секретарши в смежной комнате. В детстве Кейт секретарем была миссис Хеннесси, пухлая, надутая, как индюк, но очень расторопная. Миссис Хеннесси поздно вышла замуж и так и не смогла расстаться со своей работой.
Кейт долго стояла в дверях, не в силах двинуться с места: прошлое обрушилось на нее, словно лавина. Собравшись с духом, она шагнула вперед и затворила за собой дверь. Затем, сделав глубокий вдох, медленно обошла комнату, дотрагиваясь то до одной, то до другой вещицы, приподнимая их, поглаживая — и вспоминая, вновь чувствуя благоговение, которое испытывала еще ребенком, сидя в отцовском кабинете и дожидаясь, пока он сделает важные телефонные звонки. Тогда она верила: если, приходя в кабинет отца, она не коснется каждой вещи, она не сможет вернуться сюда опять. Теперь ее пальцы вспоминали восхитительную гладкость старого дерева, мягкое тепло мыльного камня, шелковистость слоновой кости. Двенадцать лет назад, когда уход отца заслонил от нее весь мир, она потеряла все. Теперь отец снова был рядом с ней, он глядел на нее с улыбкой, любящий, ласковый — такой, каким она его помнила.
Кейт, словно к алтарю, приблизилась к письменному столу отца. Он был в точности таким, каким она его помнила. Зеленое сукно, поднос с перьевыми ручками — отец никогда не употреблял шариковых ручек, полагая, что они портят почерк, — викторианская чернильница с его любимыми индийскими чернилами; ежедневник в кожаной обложке, всегда зеленого цвета, с отцовскими инициалами в правом верхнем углу. Здесь же стоял китайский увлажнитель из слоновой кости, бронзовая настольная лампа, которая давала мало света, но очень нравилась отцу. Три телефона: один внешний, другой, со множеством кнопок, внутренний и третий, белый, — его частная линия.
Маленькие часы в форме зонтика и сейчас показывали точное время. Кейт взяла их в руки: когда она была маленькой, эти часы завораживали ее. Пока она разглядывала их, другие часы пробили девять. Эти георгианские часы очень нравились Джорджу Хакетту: зеленый лакированный футляр был украшен миниатюрами в китайском стиле. Увы, и эти часы говорили о быстролетном времени. Зайдя с другой стороны, Кейт увидела на столе вещь, которой там раньше не было: фотографию Катрин в плоской серебряной рамке. Отец никогда не держал на своем столе фотографии ее матери.
Кейт почувствовала болезненный укол в сердце. Да, Катрин Деспард была настолько же красива, насколько некрасива была Сьюзан. Золотые волосы, небесно-голубые глаза, бело-розовая кожа. Плечи у нее были обнажены, на шее и в ушах матово поблескивали жемчужины.
Кейт вспомнила, что Сьюзан никогда не носила украшений. Фотография стояла так, чтобы отец мог постоянно глядеть на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74