– Бар пока закрыт. – Ли взяла нож, чтобы вступить в поединок с грудой овощей. Первой жертвой стал кабачок. – Чем ты там занимался?
– Ловил форель и пил в компании бывшего агента ФБР. Спал на полу, возле стиральной машины.
– Какая экзотика! – Нож мелькнул в миллиметре от пальца, и Ли мгновенно отдернула руку. – Газету видел?
– Нет. А должен?
– Она того стоит. Вон, в углу.
– Очередная пошлость?
– Возьми и прочти.
Адам подхватил воскресный выпуск “Мемфис пресс” и уселся за стол. С первой страницы на него смотрело его собственное улыбающееся лицо. Снимок казался знакомым. Сделали его, должно быть, в Мичигане, на последнем или предпоследнем курсе. Статья занимала больше половины полосы и включала в себя множество других фотографий: Сэма, Марвина Крамера, Рут Крамер, Джона и Джошуа, Дэвида Макаллистера, Стива Роксбурга, Найфеха, Джереми Догана и мистера Эллиота Крамера, отца Марвина.
Тодд Маркс не терял времени даром. Материал начинался с краткого изложения печальной истории семейства Крамеров, затем автор без лишних слов возвращался в настоящее, едва ли не буквально воспроизводя заметку, опубликованную двумя днями ранее. Репортеру удалось разыскать подробности биографии Адама: колледж в Пеппердайне, юридическая школа Мичигана, редактура в профессиональном журнале, недолгое сотрудничество с “Крейвиц энд Бэйн”. Фил-лип Найфех ограничился лаконичной фразой о том, что казнь, если она состоится, будет происходить в полном соответствии с законом. Макаллистер же щедро делился с читателями своей мудростью: жуткая судьба Крамеров мучила его ночными кошмарами в течение двадцати трех лет, заявлял губернатор. Размышлять о трагедии он не перестанет до последнего дня жизни. Ему выпала высокая честь покарать Сэма Кэйхолла, проследить за тем, чтобы возмездие настигло преступника. Лишь казнь убийцы позволит перевернуть позорную страницу истории штата Миссисипи. Нет, ни о каком милосердии не может идти речи, поддаться минутной слабости означало бы предать светлую память о безвинно погибших мальчиках. И проч., проч., проч.
Стив Роксбург тоже воздал должное вниманию прессы. Он пообещал жестко противостоять Кэйхоллу и его адвокату, которые рассчитывают на новую отсрочку приговора. Генеральный прокурор лично, как и каждый его подчиненный, готов работать по восемнадцать часов в сутки, чтобы оправдать надежды и чаяния жителей штата. Дело пресловутого террориста длится слишком долго, пришла пора поставить в нем точку. Нет, жалкие попытки Кэйхолла уйти от ответственности его не тревожат, как юрист, как защитник интересов народа, он полностью в себе уверен.
Сэм Кэйхолл, пояснял журналист, от комментариев отказался, а Адама Холла в настоящий момент нет в городе. Звучало это так, будто Адам с удовольствием побеседовал бы с репортером, если бы тому удалось отыскать его.
Мнения членов семьи представляли интерес, но от знакомства с ними душу охватывала тоска. В свои семьдесят семь лет Эллиот Крамер все еще работал и считал себя человеком достаточно бодрым – несмотря на проблемы с сердцем. Его до сих пор переполняло чувство горечи, он винил Клан и Сэма Кэйхолла не только в гибели внуков, но и в смерти сына, Марвина. Двадцать три года он ждал казни негодяя, казни, которую никто не назовет чересчур поспешной. Он гневно обличал систему правосудия, позволившую осужденному десять лет разгуливать на свободе. Он не был уверен, сможет ли присутствовать при экзекуции, зависеть это будет от докторов, но, во всяком случае, очень хотел бы. Хотел бы заглянуть Кэйхоллу в глаза.
Рут Крамер говорила намного сдержаннее. “Время, – сказала она, – врачует самые глубокие раны. Не знаю, что буду ощущать после казни, ясно одно: сыновей мне уже не вернуть”.
Больше ничего Тодд Маркс от нее не услышал.
Адам сложил газету. В желудке вновь заворочался плотный ком. Отвлекли его от мыслей о недомогании самоуверенные заявления губернатора и генерального прокурора. Молодому адвокату, который ставил перед собой цель спасти жизнь своего подзащитного, стало страшно от мысли лицом к лицу столкнуться с потрясавшим оружием противником. Он – неопытный начинающий юрист, а они – ветераны. В распоряжении Роксбурга был целый аппарат, куда входил опытный специалист, известный под прозвищем Доктор Смерть – профессиональный законник, прославившийся патологической жаждой крови. Адаму, с его пачкой бесполезных бумаг, оставалось рассчитывать лишь на чудо. Статья обескураживала, лишала надежды.
С чашкой кофе в руке на соседний стул опустилась Ли.
– Совсем плохо? – спросила она и провела ладонью по щеке племянника.
– Ничего ценного фэбээровец мне не сообщил.
– Похоже, Крамер-отец еще более крепкий орешек, чем Крамер-сын.
Адам потер виски.
– У тебя есть что-нибудь от головной боли?
– Как насчет валиума?
– Годится.
– Есть хочешь?
– Нет. Желудок не в порядке.
– Тогда к черту ужин. В этих книгах дурацкие рецепты. Обойдемся пиццей.
– Никакой пиццы. Только валиум.
ГЛАВА 21
Бросив на дно ведерка ключи, Адам проследил за тем, как красная емкость взмыла вверх и зависла, покачиваясь, метрах в шести от земли. Он сделал шаг вперед: створка первых ворот медленно поползла в сторону. Когда проем за его спиной исчез, начали открываться вторые ворота. На пороге Семнадцатого блока выросла фигура Пакера. Гигант зевнул. “Неужели он умудряется там спать?” – подумал Адам.
Охранник вперевалку преодолел отделявшие его от ворот тридцать метров.
– Добрый день, сэр.
Стрелки часов показывали почти два. Утренний прогноз погоды бесстрастно обещал, что после полудня в Миссисипи будет побит столетний рекорд жары. Прогноз явно сбывался.
– Привет, сержант. – Фраза прозвучала так, будто они давно уже стали друзьями.
По аккуратно выложенной кирпичом дорожке оба прошли к металлической двери. Пакер вставил в замочную скважину ключ, повернул, и Адам ступил внутрь.
– Пойду за Сэмом. – Сержант прикрыл дверь, неспешно удалился.
Стулья по свою сторону перегородки Адам нашел расставленными в полном беспорядке, два были перевернуты, как если бы посетители устроили здесь драку. Место себе он выбрал в самом конце деревянного стола, подальше от кондиционера. Уселся, достал из кейса копию поданного в девять утра ходатайства.
В соответствии с законом, перед тем как заявление или жалоба поступит на рассмотрение федерального суда, документ должен быть отвергнут судом штата. Протест по поводу газовой камеры Верховный суд штата Миссисипи зарегистрировал как ходатайство в рамках предусмотренного конституцией страны послабления режима для приговоренных к смертной казни. С точки зрения Адама и Гарнера Гудмэна, подача протеста была чистой воды формальностью. Бумагу составлял Гудмэн – в то самое время, когда Адам вместе с Уином Леттнером ловил форель и пил пиво.
Как обычно, Сэм вошел в комнату со сцепленными за спиной руками, в расстегнутой почти до пояса красной спортивной куртке. Лицо его абсолютно ничего не выражало. Седые волоски на груди поблескивали от пота. Подобно дрессированному животному, Сэм повернулся спиной к Пакеру, который быстро снял наручники и оставил своего подопечного наедине с адвокатом. В то же мгновение Кэйхолл вытащил из пачки сигарету, закурил.
– С возвращением, внучек.
– Сегодня утром я оставил в суде ходатайство. – Адам сунул копию в неширокую прорезь. – Служащая обещала, что рассмотрено оно будет в установленный законом срок.
Сэм принял документ, усмехнулся:
– Не сомневаюсь. А потом она откажется от обещания.
– Суд обязан реагировать на него немедленно. Думаю, генеральный прокурор уже строчит ответ.
– Великолепно. Роксбург успеет попасть в вечерние новости. Наверняка пригласил к себе в кабинет операторов.
От влажного и раскаленного воздуха Адам покрылся испариной. Он снял пиджак, ослабил узел галстука.
– Имя Уин Леттнер тебе о чем-нибудь говорит?
Сэм небрежно смахнул лист бумаги на стул, с силой выдохнул дым.
– Допустим. А что?
– Вы встречались?
Как и прежде, слова Кэйхолла прозвучали спокойно и взвешенно:
– Наверное. Не помню. Я уже тогда знал, кто он такой. В чем дело?
– Я провел с ним вечер субботы и часть воскресенья. Он вышел на пенсию, купил небольшой док на Белой речке, принимает рыбаков.
– Рад за него. Беседа получилась интересной?
– Леттнер продолжает думать, что в Гринвилле ты действовал не один.
– Имен он не называл?
– Нет. По его словам, конкретного подозреваемого у ФБР не было. Их информатор, один из людей Догана, сообщил Леттнеру о каком-то новичке, который не состоял в банде.
Взрыв осуществил именно этот парень, совсем молодой. Говорят, он приезжал из соседнего штата. Вот вся наша беседа.
– И ты этим россказням веришь?
– Я не знаю, чему верить.
– Какая, к дьяволу, сейчас разница?
– Говорю же: не знаю. Подобная информация могла бы помочь мне спасти твою жизнь, Сэм. Могла бы, и только. Я просто в отчаянии.
– А я, по-твоему, нет?
– Мне приходится хвататься за соломинку – и все зря.
– Выходит, в моей истории полно слабых мест?
– Ты и сам это знаешь. Леттнер говорит, что всегда в ней сомневался, потому что при обыске у тебя не обнаружили и следа взрывчатки. Не был ты связан и с предыдущими взрывами. Уин сказал, что ты не подходишь на роль человека, решившего на свой страх и риск объявить евреям маленькую войну.
– Леттнеру, гляжу, ты все-таки веришь.
– Верю. В его рассуждениях есть смысл.
– Ответь-ка на пару простеньких вопросов, малыш. Что, если бы я поведал тебе о том, другом? Если бы назвал его имя, адрес, номер телефона и указал группу крови? Что бы ты стал делать?
– Прежде всего прекрати орать, Сэм. Я завалил бы суды ходатайствами и апелляциями. Поднял бы на ноги всю прессу, и она грудью бы встала на твою защиту. Я нашел бы чиновника, который выслушал бы меня.
Кэйхолл кивнул, как бы поощряя буйную фантазию ребенка.
– Ничего не выйдет, Адам, – ровным голосом сказал он. – Осталось три с половиной недели. Ты же знаешь законы. Нет смысла тыкать пальцем в того, чье имя прежде ни разу не упоминалось.
– Законы я знаю, но все-таки попробовал бы.
– Бесполезно. И не пытайся.
– Кто он?
– Его не существует.
– Еще как существует.
– Откуда берется такая уверенность?
– Я очень хочу верить в то, что ты невиновен. Для меня это важно, Сэм.
– Говорю же, я невиновен. Я установил бомбу, но не имел ни малейшего намерения убивать.
– Зачем тогда бомба? Для чего было взрывать синагогу, дом Пиндера? Там же находились люди.
Сэм пыхнул сигаретой и молча опустил голову.
– В чем причина твоей жестокости, Сэм? Где ты научился ненавидеть чернокожих, евреев, католиков – тех, кто хоть самую малость не похож на тебя? Этот вопрос ты себе не задавал?
– Нет. И не собираюсь.
– Понимаю. Ты есть ты. Ты – натура цельная, ясно. С этим ты родился и ничего поделать не можешь. Гены. С ними ты гордо ляжешь в могилу.
– Это мой образ жизни. Другого я не знаю.
– Но что же тогда случилось с моим отцом? Почему яблоко упало так далеко от яблони?
Затушив окурок, Кэйхолл уперся локтями в стол, вокруг прищуренных глаз собралась густая сетка морщинок. Лицо Адама находилось прямо перед решеткой, но Сэм не смотрел на внука. Взгляд его был направлен вниз.
– Вот оно. Опять Эдди. – Фраза прозвучала непривычно глухо.
– Что-то в его воспитании оказалось упущенным, так?
– Эта тема никакого отношения к газовке не имеет. Или я ошибаюсь? Не связана она и с ходатайствами, апелляциями, протестами. Мы тратим время впустую, Адам.
– Ну же, Сэм, наберись мужества. Скажи, что у тебя не вышло с Эдди. Разве ты не объяснял ему, кто такие ниггеры? Не учил его ненавидеть чернокожих сверстников? Жечь кресты? Может, ты не брал Эдди с собой на суды Линча? В чем причина?
– О том, что я состоял в Клане, Эдди узнал лишь по окончании школы.
– Почему же? Было стыдно признаться? Но ведь деяния предков являлись предметом семейной гордости, так?
– Про предков в доме не говорили.
– Опять-таки – почему? Ты же член Клана в четвертом поколении, корни вашей ненависти к чернокожим уходят во времена Гражданской войны, по твоим же словам.
– От них я не отказываюсь.
– Неужели ты не сажал Эдди на колени, не показывал ему фотографии из старого альбома? А как же вечерние сказки о героических Кэйхоллах, белых капюшонах и великих магах? Должен же отец делиться с сыном преданиями о славном прошлом?
– Повторяю, о прошлом мы не говорили.
– Хорошо. Но когда Эдди повзрослел, ты не пытался обратить его в свою веру?
– Нет. Эдди был другим.
– Другим? Не умел ненавидеть?
За перегородкой раздался надсадный кашель. Лицо Сэма побагровело, он стал жадно хватать воздух ртом. Поднявшись со стула, уперся руками в колени. Мучительный приступ продолжался, на цементный пол летели сгустки мокроты. Наконец Кэйхолл медленно выпрямил спину, по багровым минуту назад щекам разлилась мертвенная бледность. Он перевел дух, подрагивавшей рукой достал из пачки сигарету, закурил. Лучшее лекарство от бронхита – табак.
– Эдди рос очень впечатлительным ребенком. – Голос его звучал хрипло. – Мать виновата. Хотя сделать сына неженкой она так и не смогла. Драться мальчишка умел не хуже других. – Последовала глубокая затяжка. – По соседству с нами жила семья черномазых…
– Чернокожих, Сэм, мы же договаривались.
– Извини. Неподалеку от нашего дома жили афроамериканцы, Линкольны. Мужа звали Джо, он долгие годы работал у меня на ферме. Имел законную жену и выводок африканят. Один оказался ровесником Эдди. Они были лучшими друзьями, водой не разольешь. Тогда это считалось обычным делом – играешь с кем хочешь. У меня самого имелась куча маленьких черномазых приятелей, правда. Когда Эдди пошел в школу, то очень огорчился: он садится в один автобус, а негритенок, Куинс Линкольн, – в другой. Эдди часто негодовал из-за того, что я не разрешал ему ночевать у Линкольнов и на порог не пускал его друга. Вечно сыпал вопросами: почему черные живут так бедно, одеваются в лохмотья, почему у них так много детей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72