– Нет.
– Посетителей в кафе было много?
– Не помню.
– Ты сидел один?
– Да.
– За столиком?
– Да. – Сэм ухмыльнулся: он уже знал, что последует дальше.
– Водитель трейлера по имени Томми Фэррис показал, что видел, как ты пил кофе в обществе молодого человека.
– С мистером Фэррисом я незнаком. Думаю, у него излишне богатая фантазия. Молчал три года, а потом разоткровенничался перед каким-то репортеришкой. Спустя столько лет вдруг появилась куча свидетелей. Из-под земли, что ли?
– Почему Фэррис не давал показаний на последнем процессе?
– Это ты меня спрашиваешь? Наверное, потому, что сказать ему было нечего. Пил я с кем-то кофе за семь часов до взрыва или не пил – какая разница? Хорошо, пил – но в Кливленде. При чем здесь взрыв?
– Значит, Фэррис лгал?
– Откуда мне знать, что за чушь он нес. Я был один. Точка.
– Во сколько ты выехал из Кливленда?
– Думаю, около трех.
– И направился прямо в Гринвилл?
– Да. Проехал мимо дома Крамера, увидел сидевшего на крыльце охранника. Покатался по городу, потянул время. Примерно в четыре утра оставил машину неподалеку от адвокатской конторы, прошел через заднюю дверь, установил в кладовке бомбу и укатил.
– В какое время ты покинул Гринвилл?
– Я хотел услышать взрыв. Как ты знаешь, из Гринвилла мне удалось выбраться лишь через несколько месяцев.
– Куда ты двинулся, выйдя из конторы?
– Примерно в полумиле от нее я приметил небольшую кофейню.
– И что?
– Сидел там, пил кофе.
– Во сколько?
Не помню. Что-то около половины пятого. Еще посетители были?
– Два или три человека. Толстуха в грязном халате у плиты и официантка.
– Ты с кем-нибудь разговаривал?
– Да. С официанткой. Попросил чашку кофе. Может, еще пончик.
– Сидел там, пил кофе и ждал взрыва?
– Ага. Я всегда любил дождаться, посмотреть на реакцию людей.
– То есть такое бывало и раньше?
– Пару раз. В феврале того же года я поднял на воздух контору по торговле недвижимостью в Джексоне. Хозяин-еврей, видишь ли, продал черномазым дом в квартале, где жили белые. Я уселся в какой-то забегаловке на соседней улице. Тогда у меня был бикфордов шнур, так что пришлось поспешить. Не успела девчонка поставить передо мной чашку с кофе, как земля вздрогнула, люди вокруг остолбенели. Ощущение пришлось мне по вкусу. Представляешь: четыре утра, за столиками полно водителей и доставщиков товара, в углу сидят трое копов – и тут бах! Копы, конечно, рванули к своей машине и с ревом умчались. А взрыв был силен, даже кофе из чашки выплеснулся.
– Приятное ощущение?
– Замечательное. Но потом схема несколько изменилась. Не хватало времени найти подходящую забегаловку, и я кружил где-нибудь поблизости, поглядывая на часы. Когда под рукой была машина, я предпочитал выбраться на окраину. – Сэм смолк, затянулся дымом. Глаза его возбужденно поблескивали, но слова звучали спокойно и взвешенно. – За домом Пиндера я тоже наблюдал.
– Откуда?
– Они жили в пригороде, в небольшой уютной долине, где росла куча деревьев. Я оставил машину у подножия холма, примерно в миле от дома, и уселся под деревом.
– Какая идиллия.
– Настоящая идиллия. Ночь, тишина, в небе светит полная луна. Передо мной тихая улочка с приятным трехэтажным домом по левой стороне. Вокруг ни души, люди спят. И вдруг – бабах! Крыша дома взлетает к небу.
– В чем состояла вина мистера Пиндера?
– Так… Общее еврейство. Любил черномазых. Когда с севера понаехали радикалы, начали вести здесь свою идиотскую агитацию, бросился к ним в объятия. Пиндер участвовал в бойкотах и, как мы подозревали, давал деньги на всякие акции.
Делая торопливые записи, Адам пытался переварить услышанное. Удавалось ему это с трудом, разум отказывался верить. Может быть, в конечном итоге смертная казнь не такая уж плохая штука?
– Вернемся в Гринвилл. Где располагалась кофейня?
– Не помню.
– Ее название?
– Мальчик, это было двадцать три года назад. Она ничем не отличалась от других. Обычный торчок.
– Но находился этот торчок на автостраде номер 82?
– Наверное. А что ты собираешься делать? Броситься на поиски толстой поварихи и официантки? Мой рассказ вызывает у тебя сомнения?
– Да. Твой рассказ вызывает у меня сомнения.
– Почему?
– Потому что ты не хочешь объяснить, где научился обращаться с часовым механизмом.
– В гараже позади собственного дома.
– Это который в Клэнтоне?
– Точнее, который под Клэнтоном.
– Кто же тебя учил?
– Я сам. У меня имелась тоненькая брошюрка с рисунками и схемами. Там все было расписано по шагам, ничего сложного.
– Сколько раз ты использовал часовой механизм? Я имею в виду до Гринвилла?
– Один.
– Где? Когда?
– В лесу, неподалеку от дома. Взял с собой пару трубок Динамита, ну и остальную дребедень, отыскал полузасохший Ручей. Бомба сработала великолепно.
– Еще бы. А теорию ты постигал в гараже.
– Совершенно верно.
– В собственной лаборатории.
– Называй как угодно.
– Пока ты сидел в тюрьме, агенты ФБР тщательнейшим образом обыскали дом, гараж, постройки на участке, но нигде не обнаружили и следа взрывчатых веществ.
– Может, им не хватило смекалки. Может, я проявил предусмотрительность.
– Или, может, бомбу установил другой, тот, у кого действительно имелся опыт.
– Мне искренне жаль, но ты ошибаешься.
– Сколько времени ты пробыл в кофейне?
– Долго. Часы показывали уже почти шесть, а взрыва все не было. Я вышел, сел за руль и проехал мимо офиса Крамера. На улицах появились первые прохожие. Поскольку я не хотел, чтобы на меня обратили внимание, пришлось отправиться в соседний городок, Лейк-Виллидж, это в Арканзасе. Около семи утра вернулся в Гринвилл, солнце уже поднялось, везде снуют люди, а взрыва нет и нет. Войти в офис, как ты понимаешь, я не мог. Расхаживал по улицам, вслушивался, но ничего не происходило.
– Ты видел, как Крамер с детьми прошел в контору?
– Нет. Свернув за угол, заметил его машину и подумал: черт! В голове все перемешалось. А потом мелькнула мысль: какого дьявола, ведь он еврей и успел за свою жизнь наделать немало пакостей. Почему-то вспомнились его секретарши и сотрудники, которые уже вполне могли прийти на работу. Я взглянул на часы, было без двадцати восемь. Решил позвонить в офис, сообщить Крамеру о заложенной в кладовке бомбе. Если бы он мне не поверил, предложил бы ему пойти и посмотреть собственными глазами.
– Почему же ты этого не сделал?
– В карманах не нашлось ни монетки. Всю мелочь оставил на чай официантке, а обращаться куда-нибудь в магазин не хотелось. Признаюсь, в тот момент я здорово нервничал, руки тряслись, и вид мой мог запросто вызвать у прохожих подозрения. Чужак в крошечном городке, где жители знают друг друга в лицо. Человек посторонний наверняка им запомнится. У офиса Крамера я остановился на противоположной стороне улицы, возле газетного киоска. Помню, продавец подал мужчине газету и пригоршню монет. Я чуть было не попросил у мужчины двадцать пять центов, но нервы совсем сдали.
– Отчего, Сэм? Ты же говорил, тебе плевать на Крамера.
Ведь это был уже твой шестой взрыв, так?
– Да, однако раньше все выходило проще. Поджег шнур, унес ноги и полюбовался издалека своей работой. У меня из головы не шла симпатичная секретарша, та, что объясняла дорогу и разрешила пройти в туалет. Потом она еще давала показания в суде. И я думал о других людях. Когда несколькими днями раньше я заходил в контору, там было полно сотрудников. До восьми оставалось несколько минут, я понимал: контора вот-вот откроется, значит, неизбежно будут жертвы. В мозгу у меня что-то заклинило. Стою у телефонной будки, гляжу на часы и говорю себе: звони, звони! Шагнул внутрь, отыскал в справочнике его номер, но стоило захлопнуть книгу, как цифры тут же вылетели из головы. Посмотрел еще раз, начал давить кнопки и вспомнил, что монеты-то у меня нет. Тогда я заставил себя пойти в парикмахерскую, чтобы разменять долларовую купюру. Ноги сделались ватными, по лицу катил пот. Возле парикмахерской остановился, всмотрелся в витрину. Там толпились посетители: стояли вдоль стен, сидели в коридорчике в креслах, болтали и читали газеты. Пара человек уставились на меня сквозь стекло. Это мне не понравилось, и я тут же ушел.
– Куда?
– Точно не помню. Рядом с офисом Крамера находилась стоянка машин, я подумал: вдруг успею перехватить секретаршу? Двинулся к стоянке, и в этот момент прогремел взрыв.
– То есть ты был на противоположной стороне улицы?
– Скорее всего да. Я упал на колени, а вокруг сыпались осколки стекла. Все остальное помнится как в тумане.
В дверь комнаты негромко постучали, и на пороге возник массивный сержант Пакер. Левая рука его держала тарелку со стаканом из вспененного пластика, бумажной салфеткой, ложечкой и пакетиком сухих сливок.
– Прошу простить за вторжение. Решил принести вам кофе. – Он поставил тарелку на стол.
– Спасибо, – поблагодарил его Адам. Повернувшись, Пакер направился к двери.
– Эй, мне двойной сахар и два пакетика сливок! – бросил через окошко Сэм.
– Будет исполнено, сэр. – Не удостоив Кэйхолла взглядом, Пакер вышел.
– Отличный у вас сервис, – сказал Адам.
– Просто превосходный, внучек.
ГЛАВА 14
Сэму кофе никто, разумеется, не принес. Иного он и не ждал, но Адам местных порядков знать не мог. Через несколько минут, Кэйхолл ободрил внука:
– Пей!
Адам принялся помешивать дымящийся напиток, а Сэм закурил и начал медленно расхаживать по своей половине. Было уже почти одиннадцать. Сэм не ощущал никакой уверенности в том, что Пакер согласится перенести прогулку на более позднее время. Он потянулся, сделал несколько приседаний, широко разбрасывая руки в стороны. За первые месяцы пребывания на Скамье Кэйхолл выработал привычку каждый день не менее получаса заниматься физическими упражнениями. Мышцы требовали нагрузки, и одно время он изнурял себя, по сотне раз отжимаясь от цементного пола. Благодаря весьма аскетичной диете вес Сэма составлял идеальные для его телосложения и возраста сто шестьдесят фунтов, живот его оставался подтянутым и плоским. Никогда в прежней жизни Кэйхолл не чувствовал себя таким здоровым.
Однако с годами пришло понимание: другого дома у него уже не будет, придет день, и власти штата приведут в исполнение давно вынесенный приговор. Какая польза человеку от крепких мускулов, если двадцать три часа в сутки он проводит в тесной камере, размышляя о неотвратимом? Поддерживать себя в форме не имело ни малейшего смысла, количество выкуриваемых за день сигарет увеличилось вдвое. Соседи по коридору считали Сэма счастливчиком: у него водились деньги. Донни, его живший в Северной Каролине младший брат, ежемесячно присылал в Парчман картонную коробку с десятком блоков “Монклера”. В среднем за день становились пустыми три-четыре пачки. Кэйхолл торопился уйти из жизни сам, опередить палачей. Расчеты его строились на какой-нибудь затяжного характера болезни, которая требовала бы интенсивного и дорогостоящего лечения: согласно закону, штат обязан был предоставить страждущему квалифицированную помощь врачей.
Однако сейчас, судя по всему, гонку эту Сэм проигрывал.
Федеральный судья, в чьем ведении находился департамент исполнения наказаний штата Миссисипи, а значит, и Парчман, утвердил подробнейшую инструкцию, где перечислялись все права и обязанности заключенных. В ней были прописаны даже такие детали, как количество квадратных футов, положенных одному сидельцу, и максимальная сумма разрешавшихся ему денег. Сумма составляла двадцать долларов в месяц. На языке Парчмана деньги назывались “пылью”, и приносил в камеры эту “пыль” только дувший со свободы ветер. Работать, то есть зарабатывать деньги, смертникам было запрещено. Подобные Сэму счастливчики раз в четыре недели получали по нескольку долларов от друзей или родственников. Переводы до последнего цента оставались в столовой, что располагалась в центре Семнадцатого блока. Прохладительные напитки заключенные ласково именовали “бутыльками”, сладости и сандвичи – “хавчиком”, сигареты фабричного производства – не самокрутки, в настоящих пачках – “дамскими ножками”.
Подавляющее большинство сидельцев никаких даров или подношений со свободы не видели. Между камерами существовал натуральный обмен, своего рода бартер. Случайно попавшая в руки монета тут же спускалась на листовой табак. Его крошили, заворачивали в полоски туалетной бумаги и долго, с наслаждением курили. Нет, Сэм Кэйхолл по праву считался на Скамье состоятельным человеком.
Опустившись на стул, он отработанным движением достал из кармана пачку “Монклера”.
– Почему ты отказался давать показания в суде? – спросил Адам.
– В каком?
– Хороший вопрос. В первых двух.
– Не было нужды. Брэйзелтон подобрал отличных присяжных: все белые, все всё понимают. Я знал, что с обвинением ничего не выйдет. Зачем тогда показания?
– А последний процесс?
– Там дело обстояло иначе. Мы с Кейесом долго спорили. Он считал, что я должен объяснить жюри свои намерения. Никто, мол, не планировал гибели людей, взрыв ожидался в пять утра и прочее. Но ведь затем предстоял перекрестный Допрос, а этого допустить было нельзя. Судья постановил, что примет к рассмотрению и информацию о других взрывах. Мне пришлось бы признать: да, ваша честь, я действительно установил бомбу. А пятнадцати палочек динамита более чем достаточно для того, чтобы от человека остались куски горелого мяса.
– И все же?
– Доган. Этот мерзавец сообщил присяжным, что в наши планы входило убить чертова еврея. Свидетель из него получился эффектный. Представь себе: бывший великий маг штата Миссисипи дает показания против одного из своих людей. Впечатляет, а? Вот жюри и купилось на его слова.
– Почему Доган солгал?
– Он сошел с ума, Адам. Он рехнулся. Феды шли по его пятам целых пятнадцать лет: подслушивали телефоны, следили за его женой, запугивали родственников, детей, изводили ночными звонками в дверь. Ты бы такое выдержал? Доган потерял бдительность, и тут на него насела налоговая служба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72